Агаев А.Г. НАЖМУДИН САМУРСКИЙ (политический портрет) —Махачкала: Дагкнигоиздат, 1990
ВКЛАД В ИСТОРИЧЕСКУЮ НАУКУ
(Москва)
ВСТРЕЧА С АНРИ БАРБЮСОМ
Новый 1929-й год семья Самурского встретила в Москве. Жена Ксения Александровна искренне обрадовалась его переводу в столицу. Она здесь гостила у родной сестры, когда в Дагестане разгорелись баталии вокруг его полемики с Грановским, брошюры «Итоги и перспективы Советской власти в Дагестане» и статьи о методике определения социально-экономических групп в ауле. Она настойчиво просила его в своих письмах уехать из Дагестана. «Ты же видишь — не дают тебе работать!»,— писала Ксения Александровна. В другом письме отмечала: в Дагестане «лесов негусто», но «очень много находится палок, которые вставляются в твои колеса».
Период переживаний, вызванных последними событиями в Дагестане, прошел сравнительно быстро. Особенно в связи с новым назначением в Совнарком РСФСР. Самурского сюда направили из ЦК ВКП(б) для использования на руководящей работе. Он вошел в Экономический Совет, который был мозговым центром правительства Российской Федерации по вопросам хозяйственного развития, индустриализации, контроля за осуществлением хозяйственной политики партии и государства. В этом органе управления экономическими процессами Самурский получил должность председателя экспертного совещания. Оно занималось экспертизой закупаемых из-за рубежа и поставляемых на внешний рынок изделий промышленности РСФСР.
Работы непочатый край в центре и на местах, многочисленных краях, республиках и областях Российской Федерации. Человек легкий на подъем, Самурский в конце января уже отправился в Уфу. В марте побывал в Нижнем Новгороде, где проходила очередная ярмарка. Оттуда прислал жене письмо, где сообщал о приезде иранских купцов, привезших много товаров. Большое впечатление на него произвела Балахнинская бумажная фабрика. «Приятно видеть такое достижение техники. Только чувствуется недостаток трудовой дисциплины. Если эту сторону дела улучшить, работа пойдет образцово». Позже выехал в Саратовскую область, Чечено-Ингушетию. В апреле — в Бурят-Монголию. В Иркутске проездом остановился на день. Предпринял попытку разыскать преподавателей и бывших сокурсников по Горно-техническому училищу, с кем учился в 1911—1914 годы. Из Иркутска послал жене письмо: «Город не узнать, много перемен, а знакомых никого не встретил».
Неожиданно ухудшилось состояние здоровья. Разболелись старые раны. Дало рецидив воспаление легких, перенесенное много лет назад. Впервые в жизни решил подлечиться и отдохнуть в санатории.
В Гаграх соседом Самурского по номеру оказался Анри Барбюс. Известный французский писатель и общественный деятель. Коммунист. Он закончил литературный факультет Сорбоннского университета в Париже. В нашей стране был известен романами «Огонь», «Ясность», «Свет», «Звенья». Много раз приезжал в СССР- Называл Советскую Россию «крупнейшим и прекраснейшим явлением в мировой истории», фактом, который «вводит человечество в новую фазу его развития». Испытывая глубокую симпатию к СССР, он написал книгу «Россия» и принял активное участие в Конгрессе друзей Советского Союза в Москве. Выучил русский язык.
Знакомство с крупным писателем и другом нашей страны обрадовало Самурского. Почти две недели длилось их общение. Барбюсу было интересно узнать о Дагестане, глубинном Кавказе. Он много слышал об этом крае и намеревался приехать специально, чтобы изучить его. По рассказам Самурского Барбюсу открылся Дагестан как самобытный национальный мир. Родина Шамиля, свободолюбивых горцев. Большой интерес представлял для писателя и сам Самурский как личность. Мог стать прототипом цельного художественного образа коммуниста новой формации. Курортное знакомство за коротке время переросло в дружбу.
Французский писатель и «горец из аула Куруш», как любил представляться Самурский, тепло простились. Обменялись адресами. 14 мая Барбюс прислал письмо с юга Франции, где он продолжал свое лечение. «Я вот уже во Франции несколько недель и в настоящее время поселился на юге, чтобы окончательно поправиться. Мы имеем здесь температуру, напоминающую ту, которой мы наслаждались в Гаграх. Я вспоминаю часто и с большим удовольствием хорошие часы, которые мы провели вместе. Я был очень счастлив знакомством с Вами и сохраняю прекрасные воспоминания о нашей братской дружбе. Я очень желал бы иметь от Вас вести в ожидании удовольствия увидеться с Вами, будь то в Москве или прекрасном Дагестане, который я имею сильное желание посетить. Расположенный к Вам Анри Барбюс».
Самурский ответил 2 июня. Письмо не найдено, но в дневниковых записях упоминается факт отсылки письма и книги «Дагестан».
В феврале 1931 года Самурский перешел на руководящую работу в наркомат земледелия СССР, в отдел коллективизации. Это был период, когда устранялись нарушения в колхозном движении. Прежде всего принципа добровольности. Он много ездил по стране. Побывал на Украине, в Грузии, Узбекистане, Казахстане, областях и краях РСФСР. Московские архивы хранят до тридцати его «докладов» и «записок», в которых раскрывается картина выявленных им «головокружений от успехов». Где кулаками объявлены середняки, в отдельных случаях — даже бедняки. Где колхозы созданы «чиновничьим декретированием сверху». Хотя прошел уже год после выхода постановления ЦК ВКП(б) «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении», многие земельные площади в стране все епц остаются «незасеянными», местные работники не заботятся «о хозяйственном улучшении сохранившихся колхозов», «дергают середняка».
Работу в наркомземе СССР Самурский совмещал с учебой в заочной аспирантуре Историко-восточного института красной профессуры. Слушал лекции известного историка М. Покровского, А. Луначарского, А. Бубнова, В. Адоратского, Е. Варга, Е. Ярославского и других профессоров.
Поскольку Самурский владел тюркским (азербайджанским) языком, разбирался в истории, политике, культуре мусульманского Востока, руководство определило ему тему кандидатского диссертационного исследования, связанную с Кавказом,— национально- освободительное движение на Ближнем Востоке. План диссертации уже был утвержден, когда по предложению директора Института М. Покровского Самурскому поручили исследовать тюркологическую проблему. А именно историю развития Турции от полуколонии к национальной независимости.
Есть образец — Дагестан. Здесь также налицо скачок от полуколонии к национальной независимости, хотя в других условиях. На родине Октября. Благодаря победе социалистической революции и помощи русского пролетариата.
ВЗГЛЯД НА ИСТОРИЮ ДАГЕСТАНА
В разработке темы значительно помог накопленный Самурским опыт научных исследований. Прежде всего — работы над книгами «Дагестан» (1925 г.), «Из истории гражданской войны в Дагестане» (1923 г.), «Наши достижения и перспективы» (1926 г.), «Итоги и перспективы Советской власти в Дагестане» (1927 г.).
Книгу «Дагестан», вышедшую в Москве, он написал в соответствии с заданием комиссии ЦК РКП(б) по изданию национальной литературы. Это было в 1923 году. Тогда планировался выпуск в государственном издательстве серии книг о союзных и автономных республиках и автономных областях страны. Они были призваны ознакомить работников партийных, советских и общественных организаций с историей, культурой, бытом, национальным характером живущих на территории страны наций и народностей. Только зная историю, особенности хозяйственной жизни и бытовой культуры народов, можно было с научных позиций управлять национальными процессами в стране, проводить в жизнь национальную политику партии.
Между тем из-за незнания, а нередко и нежелания знать местные особенности, многие практические работники центральных и республиканских учреждений допускали серьезные ошибки. Практически они выражались, как подчеркивал XII съезд РКП(б), «в кичливо-высокомерном и бездушно-бюрократическом отношении русских советских чиновников к нуждам и потребностям национальных республик».
Кроме того, национальная литература нужна была и в воспитательных целях. «Красный Дагестан» 8 июля 1923 года опубликовал статью «Дайте историю дагестанской революции». «Через несколько месяцев,— говорилось в ней,— мы будем праздновать шестую годовщину Октябрьской революции. Говоря другим языком, дети, пережившие начало революции у материнской груди, сейчас пошли в школу. А, следовательно, через год-два потребуется рассказать и прочитать им о нашей революции. Я умалчиваю о той молодежи в возрасте 12—13 лет, которую уже сейчас надо знакомить с историей революции и партии. К сожалению, документы революции гибнут, не принимается никаких мер по спасению, систематизации, обработке. В особенности это касается Дагестанской республики».
Цели и задачи, поставленные в книге «Дагестан», автор изложил в кратком предисловии. При этом с оговоркой о том, что не недостаток времени и отсутствие точных статистических данных и исторических материалов помешали ему выполнить «обширную программу Комиссии». Поэтому многие вопросы остались без ответа, на многие ответил в неполной мере. «Но отсутствие сведений о Дагестане, препятствующее правильному представлению о нем, часто создающее значительные затруднения при решении жизненных вопросов Дагреспублики, повелительно требовало настоящего издания».
И поэтому автор решил выпустить книгу в том виде, в каком ее удалось написать. «Взятая в целом она все же даст общее представление о Дагестане, его хозяйстве, его основных политических чертах — это главное и необходимое, а остальное уже не столь важно».
В конце предисловия Н. Самурский высказал еще одно соображение: «В эпоху революции некогда выпускать законченные и отделанные труды, их обработкой займутся последующие поколения, менее поглощенные творчеством революционной жизни».
Самурский прав. Он жил и творил в «эпоху революции». Победа Октября в 1917 году не означала, что социалистическая революция в стране завершилась. С октября она только началась. Все последующие годы социалистическая революция набирала темпы. На протяжении двух десятков лет Дагестан, как и вся страна, переходил от эксплуататорских отношений к построению основ социализма.
В 1925 году, когда «Дагестан» вышел в свет, Дагреспублика находилась в состоянии выполнения «программы-минимум» в области социалистического строительства. Автор книги выразил надежду: когда намеченные в этой программе-минимум основные мероприятия будут выполнены, тогда «Дагестан твердо встанет на свои собственные ноги и из страны голодной и нищей, страны безнадежно-дефицитной обратится в образцовую Советскую республику, притягивающую взоры всех народов Ближнего Востока и служащую мостом между революционным пролетариатом СССР и пробуждающимся крестьянством восточных стран».
«Дагестан» тогда имел не только практически-прикладное значение, ибо давал читателям в центре и на местах сведения о том, что это за горная страна с богатой и сложной историей, прошедшей в многочисленных освободительных войнах. Главное — понимание задач и перспектив экономических, политических и культурных преобразований, осмысление эффективных методов управления общественными процессами в Дагестане с учетом местных условий. «Дагестану» суждено было стать и первым, выполненным с позиций марксистской методологии научным исследованием истории, хозяйственной жизни, социальных процессов, национальных отношений, культуры и быта самой многонациональной из республик СССР. В книге освещались «основные политические черты» истории Дагестана с древнейших времен до середины 20-х годов XX века.
В историографии дореволюционной России, Турции, Ирана отражались отдельные эпизоды истории Дагестана. Большей частью Кавказская война, подавление национально-освободительного движения насильственными методами. Все дворянские и буржуазные мыслители, писавшие о Дагестане, находили в его истории только «гражданский» и «этнический хаос», «дикость», «невежество», «природную воинственность» горцев, их «непокорный характер».
В декабристской, а затем революционно- демократической общественной мысли России появились близкие действительности оценки характера, социальных устремлений горских народов Дагестана. От Пушкина, Лермонтова, Добролюбова, Чернышевского, Толстого идет традиция оценки исторических событий в Дагестане с позиций дружелюбия, исторической правды.
Из местных мыслителей первым собрал и систематизировал обширные сведения по истории горских народов Гасан Алкадари в книге «Асари-Дагестан». Над книгой он работал еще в 1890—1892 годах, но издал ее только в 1913 году благодаря стараниям владельца частной типографии М. Мавраева. О характере этого издания писал Али Гасанов, сын автора, который перевел труд на русский и опубликовал в 1929 году в Махачкале. «Книга Гасана-Эфенди Алкадари… представляет собой попытку собрать воедино, согласовать и изложить в хронологической последовательности все исторические сведения, имеющиеся о Дагестане в арабской, турецкой и персидской литературе, а также все то, что сам автор как местный житель знал по народным преданиям… Вместе с тем я должен сказать, что «Асари Дагестан» не является научным трудом, удовлетворяющим нашим требованиям в области историографии. Автор, воспитывавшийся исключительно на литературных произведениях мусульманского Востока, всецело придерживался приемов изложения и литературных традиций мусульманской культурной среды».
В книге Самурского о Дагестане обращает на себя внимание прежде всего последовательно материалистическое объяснение исторических событий, хозяйственной, культурной жизни, быта, этнографии народов Дагестана в разные периоды жизни. Автора интересует прежде всего то, на чем лежит печать своеобразия. Ленинское требование исследовать национально-специфическое в подходах различных народов к решению единой интернациональной задачи перехода к социализму явилось для него главным методологическим ориентиром в объяснении исторических событий в Дагестане. Чем ближе стоишь к решению практических задач, тем важнее знание особенного в общем. Кто не ухватывается за особенное, тот часто ошибается и сбивается на общие фразы и лозунги.
«Три мощных исторически обусловленных фактора: земельный голод, патриархальнородовой быт и религиозный фанатизм определяют своеобразие Дагестана». Такова исходная мысль, от которой оттолкнулся исследователь, объясняя историю народов в течение многих столетий.
«Земельный голод» — бич для Дагестана. «Маленькие остатки больших народов», как считает Самурский, после поражения в многочисленных войнах вынуждены были укрыться в неприступных горах. Здесь они, чтобы не умереть с голоду, «нечеловеческим трудом превращали голые скалы в землю, годную для культуры». Несмотря на невероятные трудности, горцы создали на скалистых уступах на высоте полутора-двух верст террасированные клочки пашни. «Для создания этого клочка, на котором можно засеять один или два пуда хлеба и собрать столько, чтобы семье прокормиться два-три месяца, потребовались труды многих поколений»,— заметил автор
В книге Самурский воспроизвел события из жизни, очевидцем которого был сам, когда воевал с бандами Гоцинского. Из-за клочка пахотной земли сталкивались целые аулы, люди убивали друг друга. Так, в Ботлихе за пользование водой сверх положенного срока один сосед лишил жизни другого. «Потеря пяти минут для орошения участка в 1 /32 десятины,— говорит автор,— искупается человеческой жизнью. Это показывает, как дорого ценится земля в Дагестане и какое значение для дагестанского горца имеет земельный вопрос».
Сознавая, что в Дагестане земельный вопрос стоит так остро, как нигде, Самурский в должности заместителя председателя облревкома, а с конца 1921 года — председателя ДагЦИКа последовательно занимался им. Именно от решения этого вопроса зависела судьба многих других начинаний. Три подхода к проблеме виделись ему:
Во-первых, ликвидация феодально-помещичьего землевладения. В руках небольшой прослойки аульских богачей находилось более половины всей пахоты. Многочисленные вакуфные земельные участки были в собственности мечетей. Национализация этих земель, передача их беднякам-горцам, хотя и не решала земельного вопроса полностью, могла ослабить его остроту.
Во-вторых, орошение засушливых земель на равнине между горами и Каспийским морем. Здесь столько же земли, сколько пахоты во всем горном Дагестане. По инициативе Дагестанского правительства продолжено строительство канала от Сулака в сторону Петровска, начатое еще до революции. Несмотря на жару, малярию, отсутствие техники около десяти тысяч местных жителей и приехавших из горных округов участвовало в прокладке канала. «На канал из центра (на третьем году работы) было получено 120 тысяч рублей, а рабочей силы на него затрачено более чем на два миллиона рублей. Канал создал новый земельный фонд, частично разрешающий земельный кризис»,— отмечал автор в своей книге.
В-третьих, присоединение к Дагестану Хасавюртовского и Кизлярского округов. Исстари на территории этих округов располагались зимние пастбища горцев. Еще в 1920 году, будучи заместителем председателя Дагревкома, Н. Самурский ставил этот вопрос перед членом ревкома Кавказского фронта, председателем ревкома Северного Кавказа. Переговоры с руководством Кизлярского округа велись в 1921,1922 и 1923 годах. В конце августа 1923 года ВЦИК решил его положительно, причем Самурский проявил наибольшую активность. 7 сентября он обратился с «Воззванием к населению Кизлярского округа», приветствуя его в составе родного ему Дагестана. «Акт присоединения Кизлярского округа,— писал он,— увеличивает земельный фонд Дагестана и одновременно дает возможность восстановления скотоводства».
Большое место в книге «Дагестан» заняло исследование патриархально-родового быта народов Дагестана. Причин и условий его формирования. Его характера, особенностей. Влияния на хозяйственную жизнь, социальные отношения, культуру, уклад жизни. На общественные движения. Патриархально-родовой быт горцев Самурскому видится как устойчивый, консервативный социальный феномен, характеризующийся специфическими чертами. Эти черты отличают его от подобного же типа быта в других местностях, в том числе на Северном Кавказе, в Закавказье и странах зарубежного Востока. Он не имеет близкого аналога, поэтому и должен полностью учитываться всеми партийными, советскими органами, работниками центра и на местах при решении вопросов советского строительства, хозяйственной политики, решении национальных, аграрных, культурных и прочих проблем.
«Поглощенные неимоверно тяжелой борьбой с бесплодной природой, отрезанные от всего мира неприступными горами, малые остатки больших древних народов выработали свой, общий для них для всех быт, приспособленный к окружающей обстановке и известным орудиям производства, и в этих формах застыли на столетия»,— объяснял автор книги «Дагестан» причины складывания в Дагестане патриархальнородового быта. К названным причинам он ниже добавил и такую: «Необходимость коллективного труда при создании культурных земель и необходимость общего владения стадами при кочевом скотоводстве закрепили родовой быт». Разность происхождения, многообразие языков и изолированное проживание родовых общин по отдельным ущельям препятствовали переходу к высшей стадии организации общества, слиянию родов в племена, племен в нацию. «Благодаря этим условиям союзы вольных обществ— «тухумы» — не повели к слиянию родов. И до XX века родовая община осталась основой общественной организации дагестанских горцев».
Неприступность гор и реакционная политика царской России отгородили Дагестан второй каменной стеной: ни промышленный, ни торговый капитал не проник в дагестанские горы. Поэтому и в Великую Октябрьскую социалистическую революцию «дагестанские горцы вошли с нетронутым, от веков окаменевшим патриархально-родовым бытом».
Родовой быт в Дагестане исстари поддерживался неумолимо строгой дисциплиной. Воля старших есть воля рода. «И если старшие в роду выявляли свою волю в вопросе, на чьей стороне выступать в гражданской войне, то намус (честь, долг) дагестанца обязывал его примкнуть к той партии, за которую выступал род. История
гражданской войны в Дагестане знает немало случаев, когда бедняки, естественные союзники Советской власти, шли против нее исключительно в силу традиции «намуса».
Самурский раскрывает силу «дисциплины родового быта». Она каменной стеной преграждает дорогу советской культуре, препятствует работе среди горянок, просвещению молодежи, организации комсомола, подчиняет своим традициям подрастающие поколения. Более того, даже социальные классовые подразделения она подчиняет родовым. Примером может служить кровная месть. Это «язва, разъедающая и современный послереволюционный Дагестан». Она не знает классовых перегородок. «Часто за убийство крупного кулака его сородичи—голодающие безземельные бедняки — мстят роду убийцы. Убивают таких же бедняков, как сами, затем сами же оказываются жертвами встречной мести».
По мнению Самурского, родовой быт,— это «первая стена, стоящая перед Советской властью в Дагестане. Вторая стена — это религиозный фанатизм».
В книге впервые представлена научная картина распространения в Дагестане мусульманской религии и ее последствий.4 В VIII веке арабы завоевали Дагестан. «Как народ высококультурный, они легко подчинили своему моральному влиянию примитивные горские племена и утвердили среди них свою магометанскую религию. Ислам с его воинствующей религиозностью, с его принципом «распространять истинную веру силой оружия» как нельзя больше пришелся по духу воинственным и экзальтированным горцам».
Взгляд автора «Дагестана» на роль исламской религии в истории горских народов исторически конкретен. «Помимо всего, в те времена она была для них безусловно прогрессивным и полезным фактором, ибо объединяла разрозненные, чуждые друг другу и слабые в отдельности роды и племена в мощный религиозный и потому неразрывный союз,— в союз, «освященный небесными силами». Это было необходимо дагестанцам в их постоянной борьбе с вечно донимавшими со всех сторон могущественными врагами. Среди них были хазары, персы, турки, грузины. В борьбе этот союз рос и укреплялся, а вместе с ним росло влияние и создавшей его религии. «Когда с севера надвинулись новые могущественные враги — русские, носители христианства, и стали угрозой существованию Дагестана, тогда борьба за независимость слилась с борьбой за веру, идея религиозная слилась с идеей национальности и свободы и, поглотив их, выросла в огромную силу… Стремление к улучшению экономических условий, патриотизм, национальное чувство, жажда свободы и независимости — все слилось в религии, осветилось ею и освятило ее. Вот почему все явления жизни дагестанский народ привык видеть только через очки религии».
В трактовке отношений Дагестана с царской Россией Н. Самурский придерживается, как и в других вопросах, строго научных позиций. Он на стороне трудящихся классов, сознает реакционный характер политики царизма в Дагестане. Присоединив Дагестан к себе, царская Россия не взяла на себя каких-либо обязанностей по улучшению благосостояния и повышению культуры его обитателей. Напротив, «царизм ставил своей целью разъединение горских народов, ослабление их и этим вел их к разложению и вымиранию, а сохранившихся
— к полному обрусению». Автора книги тяготит «суровый ермоловский режим», установленный в покоренных местностях. Малейшее проявление непокорности каралось царскими генералами и войсками, расквартированными на равнине и в горах — Ахтах, Дешлагаре, Хунзахе. Но последующие события показали, что они недооценивали «воинственных и свободолюбивых сынов Дагестана. Гордые, молчаливые горы седого Дагестана подготовили события, вылившиеся в жестокую многолетнюю и кровопролитнейшую борьбу малочисленных народов Дагестана с Российской империей. Героическая стойкость и необычайное мужество защитников свободы Дагестана, возглавляемых Шамилем, стали всемирно известны».
Шамиль в глазах Н. Самурского — не просто предводитель справедливой борьбы Дагестана против реакционной политики царской России. Дворянская и буржуазная историография изображала его религиозным фанатиком, не видевшим ничего за тарикатом и газаватом. Между тем это весьма образованный человек, знаток и сторонник наук, военачальник, дипломат и политик. «С детских лет,— пишет Н. Самурский,— Шамиль обращал на себя внимание своих учителей выдающимися способностями в науке и спорте; впоследствии он стал человеком, обладающим железной волей и необычайным мужеством. Он совершенно уничтожил адаты и с неумолимой строгостью вводил в жизнь горцев шариат. Известен случай, произведший сильное впечатление на массы, когда он подверг публичному наказанию свою престарелую мать за несоблюдение ею требований шариата.
Избранный имамом Дагестана, Шамиль, знаток истории и жизнеописания пророка Магомета и его преемников — халифов, подражал им в своих действиях и приемах. Шамиль являлся не только духовным вождем народа, но и главою его во всех отношениях. Он обладал большим государственным умом, стратегическим и административным даром, умением окружать себя хорошими помощниками. Шамиль впервые приступил к разработке минеральных богатств в недрах дагестанских гор: он организовал изготовление пороха и выплавку железных и медных руд (для изготовления холодного и огнестрельного оружия), отливку орудий из меди, изготовление шанцевого инструмента, ввел в оборот серебряную монету… Проведение верховых троп и постройка мостов местного типа (деревянных, консольных) через большие и многоводные реки составляли предмет особого внимания Шамиля. Мосты эти строились с невероятной быстротой, и до сих пор многие из них сохранились, являя собой образец прекрасных дорожных работ».
Исследователь далек от идеализации Шамиля как исторической личности.
Став главой имамата, сформировавшегося в качестве военно-теократического государства, Шамиль подвергся неминуемой эволюции. Сам того не сознавая, он превратился в выразителя экономических и политических интересов имущего класса. Объясняя причины падения имамата Шамиля, Самурский отметил, что помимо «силы русского оружия», они также заложены в неправильно взятом им политическом курсе. «Играя на фанатизме горцев, широко используя их любовь к свободе и независимости, Шамиль упрочил свое положение имама, полного владыки по тем временам над народами Дагестана. Борьба за политическую свободу и независимость, желанная каждому горцу, в то же время несла широким массам горской бедноты надежду на улучшение их экономического положения. Это способствовало сплочению вокруг Шамиля горской бедноты, тем более, что метод и тактика Шамиля — следовать требованиям шариата — во многом отвечали взглядам и желаниям народа».
Достигнув высшей власти и авторитета, Шамиль установил сношения с беками, богачами, бывшими ранее его идейными противниками и активными врагами, стал на них опираться. Они же и передали его царским генералам. Шамиль возглавил борьбу горцев за свободу и независимость. И успех до тех пор не покидал его, пока он опирался на широкие массы бедноты, пока он защищал общественно-политические интересы народов Дагестана. Сближение его с владетельными и богатыми слоями населения, с недругами бедноты и врагами ее социально-экономических вожделений и послужило причиной падения Шамиля».
Объяснение сжатое, научно выдержанное, объективное. Потому и доказательное.
«… Дагестан побежден царизмом, но и побежденный, он продолжал борьбу против него».
Если материалов по истории Кавказской войны, о Шамиле, о религизном фанатизме, хотя и написанных, главным образом, с позиций господствующих классов, генералов и офицеров царской армии, было достаточно, то материалы по истории революционных движений в Дагестане «крайне скудны». В силу почти полного отсутствия национального отряда пролетариата Российская социал-демократическая партия «не вела в Дагестане широкой работы. Организации ее были слабы и мало сплочены, состав их текуч, участие местных людей — незначительно… В силу этого,— сетовал исследователь, — не сохранилось почти никаких писанных свидетельств о революционных движениях в Дагестане до 1917 года».
В 1925 году, когда исполнилось первое двадцатилетие революции 1905 года, ДагЦИК образовал специальную комиссию под председательством Д. Коркмасова для сбора материала об участии горцев в революционных событиях. Тем ценнее книга Самурского, где впервые освещены основные события революционной жизни Дагестана. Исключительно большой научный и политический интерес представляет глава «Октябрьская революция». Она дает первый в научной литературе исторический очерк событий от февраля 1917 года до апреля 1921 года. Революционные события преломляются через призму национальных и культурно-бытовых особенностей народностей и племен. Благодаря этому вырисовывается уникальная мозаика социально-экономической действительности. Творческий, научный подход позволяет автору найти главенствующие тенденции, соответствующие расстановке основных противоборствующих социально-классовых сил.
В революционный 1917-й год Дагестан вступил с «тремя сформировавшимися и находившимися в состоянии острой борьбы социальными группами: клерикально-патриархальной, помещичье-офицерской и аграрно-рабочей».
Анализируя их социальные революционные возможности, Самурский писал: «Феодальные группы — помещики и офицеры — не были сильны в Дагестане и не могли выступать самостоятельно, поэтому они все время стремились опереться па духовенство, либо на русскую контрреволюцию. Мелкая буржуазия и интеллигенция, как им и полагается, метались между двумя несовместимыми полюсами: стремились избегнуть коммунизма и в то же время добиться национального освобождения, не попав под империалистическое ярмо деникинской контреволюции. Крестьянство, как всегда, колебалось и находилось поочередно под влиянием то одной, то другой группы, а коммунистам за отсутствием местного пролетариата не хватало твердой и прочной опоры на местах».
Такая расстановка сил оставалась на протяжении всех лет борьбы за власть Советов. Она определяла специфику и весь драматизм ситуации, когда лицом к лицу, не на жизнь, а на смерть столкнулись революция и контрреволюция. Важно видеть реальную картину, в которой раскрываются и внутренние противоречия во всех трех сложно взаимодействующих силах. В книге отображена политическая борьба между помещиками и офицерами. Между Гоцинским, Узун Хаджи и Али-Гаджи Акушинским. Между зажиточным и беднейшим крестьянством. Между родами. Между разными силами контрреволюции. Особенно между бичераховцами и англичанами. Между турками и деникинцами.
Подводя итоги эволюции гражданской войны в Дагестане, Н. Самурский подчеркнул: «Октябрьская революция открыла выход ненависти дагестанского народа к игу самодержавия, ненависти, подогреваемой панисламистским религиозным фанатизмом. Борьба дагестанского народа началась борьбой за национальное самоопределение, но в ходе ее выявились классовые противоречия групп и к концу своему она влилась в общий поток движения угнетенных за победу Великой Октябрьской революции, за победу Советов. В этой общей борьбе беднота Красного Дагестана сыграла положительную и весьма значительную роль».
Из книги ясно, как нарастает кровопролитная «борьба между революционной частью дагестанского народа, руководимой нашей партией, и контрреволюционной, возглавляющейся последовательно имамом, лжеапологетами национализма — турецкими авантюристами, наемниками Антанты и т. п., эта борьба с каждым днем все более и более раскалывает горское население на два враждебных лагеря: на одной стороне — трудовые массы Дагестана под Красным знаменем Советов и Революции, на другой — привилегированные сословия, выбросившие сперва зеленый флаг панисламизма, замененный впоследствии, после неудачной ставки на религию, пантюркизмом,— клерикализм сменяется национализмом. Но и религиозная идея имама, и национальная окраска пантюркизма оказались не в силах противостоять великим социальным идеям Красного Октября, идеям освобождения трудящихся от цепей экономического и политического рабства. Горцы прочно встали на путь, намеченный Великой Социальной революцией».
За этими оценками последовали заключительные обобщения, представляющие теоретический интерес.
«Ни одной из восточных республик нашего великого Союза,— подчеркивает Н. Самурский,— не пришлось выдержать борьбу со столь организованной реакцией, как это выпало на долю Дагестана. Дагестан, со всеми его объективными условиями, выдержал испытание перед мусульманским Востоком, первым создав Советскую Автономную Социалистическую Республику в стране, всеми фибрами связанной с Востоком, являющейся частью этого Востока. Дагестан показал, что Советская Республика возможна в восточных странах, можно поднять веру их народов в себя, в свою организованность и мощь, можно свести с неба на землю, научить руководствоваться классовыми интересами, а не кораном» .
Автор «Дагестана» выразил уверенность, что «практика Советской власти восточных республик нашего Союза, будучи воспринята Востоком, облегчит его трудовым массам революционное развитие, приобщение их к мировой революции…»
ОЦЕНКА СОБЫТИЙ ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
Самурский использовал опыт исследования освободительного движения в Дагестане в работе по истории Турции. За короткое время собрал и проанализировал разнохарактерный теоретический и фактический материал. Сотрудничество с турецкой секцией Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала и увлеченность исследуемой темой помогли ему за два года, сочетая работу в наркомземе СССР с научной деятельностью, осуществить актуальное по содержанию исследование. Объемом более 700 страниц машинописного текста. 13 июля 1933 года Самурский успешно защитил диссертацию по теме «Турция от полуколонии к национальной независимости» на соискание ученой степени кандидата исторических наук.
Где же она, диссертация? Запросы делались в Ленинскую библиотеку в Москве, госархивы, издательства. Нигде никаких следов. В партийном архиве Дагестана обнаружено письмо Государственного издательства от 24 апреля 1934 года. Редактор издательства извещал Самурского, уже переселившегося в Дагестан: поскольку согласно заключенному договору он не представил рукопись под названием «Турция от полуколонии к национальной независимости» к 1 апреля 1934 года, договор расторгается.
Приятной неожиданностью явилось обнаружение машинописного текста значительной части научной работы Самурского «под боком», в рукописном фонде Института истории, языка и литературы Дагестана.
Изучение рукописи показало, что это не диссертация, защищенная по специальности «всеобщая история», а ее логическое продолжение. Она озаглавлена «Борьба Турции за независимость (История Турции с 1917 года по 1932 год)». 7 июля 1933 года Самурский направлял рукопись в турецкую секцию Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала на имя Фахри и Бергера. В препроводительном письме он сообщал, что его труд «Турция от полуколонии к национальной независимости» состоит из трех частей, «первые две части, в общем, можно считать как законченную для диссертации работу», а третью часть «Борьба Турции за независимость», изложенную по этапам развития национально-освободительного движения, передаю в качестве первого стенографического наброска, подлежащего переработке как в смысле общей постановки выдвинутых в ней вопросов, так и в смысле формулировок и стиля».
По ряду замечаний на полях, сделанных двумя различными почерками, видно, что в Турецкой секции ИККИ внимательно прочли рукопись.
Изучение советской историко-тюркологической литературы 20—30-х годов показало, что монография Самурского являлась первой крупной научной работой, посвященной исследованию с марксистско-ленинских позиций истории национально-освободительного движения в Турции. Его сущности. Содержания и этапов. Движущих сил. Противоречий и эволюции. Причем, в общем контексте воздействия Октябрьской революции на мировую историю.
«Важнейшей предпосылкой национальнобуржуазных революций на Востоке,— подчеркивал исследователь,— является огромный толчок Октябрьской революции в России, призывавшей угнетенные и эксплуатируемые народы колониального мира к борьбе за свое освобождение и независимость от империалистических поработителей». Еще: «Трудящиеся колониальных стран мира на опыте русского пролетариата убедились, что только при условии совместных революционных действий рабочих и крестьян возможно не только освобождение от собственной феодально-ростовщической кабалы, но и от империалистического угнетения».
В монографии доказательно раскрыты этапы национально-освободительных движений. На каждом этапе складывается определенное соотношение движущих сил. Так, «на первом этапе национально-освободительного движения на Востоке обострение классовых противоречий затушевывается интересами общенационального объединения против империализма, то есть классовые интересы трудящихся подчиняются интересам антиимпериалистической борьбы… На этом этапе гегемоном в национально-освободительном движении выступает туземная буржуазия. Однако когда обостряются классовые противоречия, внутринациональный конфликт между туземной буржуазией и рабочими и массами крестьянства, тогда основная задача буржуазно-демократических революций резко меняется: туземная буржуазия ищет пути не только к сохранению своего руководства революционным движением, но и усилению борьбы против трудящихся масс. Отсюда ее компромиссы, предательство империалистами интересов национально-освободительной революции».
В поле зрения Самурского находились общие и особенные черты национально-освободительных движений на всем Востоке. От Передней Азии, Северной Африки до Китая и Индии включительно. Изучение разнохарактерного материала привело его к выводу, что «единственным классом на второй стадии развития общенационального движения является пролетариат, он единственно способен объединять и организовывать разрозненные крестьянские массы для борьбы как с буржуазно-помещичьим блоком собственной страны, так и с империалистической кабалой».
Рассматривая расстановку социальных сил в национально-освободительных революциях, в частности в турецкой, Самурский вновь обратился к ленинской методологии. «Ленин исходил из наличия не двух противоположных классов в колониальных и зависимых странах, а трех социально-классовых лагерей, а именно: феодального, буржуазного и рабоче-крестьянского. Он боролся с теми, кто затушевывал специфичность буржуазнодемократических революций в колониях в отличие от классических буржуазно-демократических революций, происходивших в XVIII—XIX веках в европейских метрополиях. Ленинизм всегда подчеркивал диалектическое развитие колониальных революций».
Самурский, исследуя революцию в Турции, раскрыл непоследовательность турецкой буржуазии по отношению к империализму. «Что кемалисты не стали революционными не только в 1928—1929 годах и что они сыграли революционную роль в начале национально-освободительного движения, доказано фактами из опыта последующего развития новой Турции. Доказано также, что никакой революционной борьбы кемалисты почти не ведут с империализмом, а, наоборот, как это мы видим, все факты говорят о том, что монополистический капитал, сохранив в своих руках по Лозаннскому договору все экономические «командные» высоты, за последние годы еще более усиливает свое влияние на Турцию, при этом не получая со стороны господствующих классов Турции особого противодействия… Кемализм не допускает плебейского пути разрешения аграрного вопроса, потому что кемалисты смыкаются с феодально-торгово-ростовщическими слоями деревни». Самурский видел заслугу ке- малистов главным образом в том, что они «добились сохранения Турции как национального государства».
В монографии раскрыт широкий круг проблем экономического, политического и духовного развития Турции на пути от полуколонии к национальной независимости. До сих пор не потеряли научной свежести мысли о классовых группировках в национально-освободительном движении, сложном переплете движущих сил в кемалистской революции. Большое место в монографии занял анализ классовой борьбы в Турецкой республике в период, когда у власти находился Кемаль Ататюрк, равно как и после его ухода с политической сцены. Тот факт, что во главе каждого класса турецкого общества находилась определенная политическая партия, требовал от исследователя изучения их «социальной физиономии». Подробно изображена деятельность республиканской «народной партии» и либеральной партии. При значительных различиях стратегии и тактики они едины в непримиримости к коммунистической партии. Самурским изучена политика еще младотурецкой партии во главе с Энвер-Пашой. Она находилась в оппозиции к кемализму, но еще больше — к коммунистам.
Большой раздел посвящен характеристике экономических и духовных процессов в кемалистской Турции. В том числе развитию национальной промышленности, изменениям в сельском хозяйстве, классовой дифференциации турецкой деревни, ростовщичеству, промышленно-торговому и банковскому капиталу и роли в нем иностранного. В свете ленинского тезиса о двух национальных культурах в каждой национальной культуре буржуазного общества Самурский проследил ход идейной борьбы в духовной жизни турецкой нации, противостояние пантюркистской идеологии господствующих классов и интернационалистского сознания рабочего класса, роста его интеое- са к опыту социалистического развития Советского Союза.
Исторические взгляды Самурского вызвали неоднозначные оценки в прессе. Преобладали отрицательные. Главным образом после того, как за ним закрепился ярлык «правый уклонист». В газете обкома партии «Красный Дагестан», переименованной с начала 30-х годов в «Дагестанскую правду», и журнале «Звезда» появилось несколько критических материалов. Принадлежали они большей частью журналистам из редакции областной партийной газеты — И. Грушину, А. Кайдарову и И. Заводскому. Самурский обвинялся в «фальсификации истории», «архаизации» дореволюционной жизни горских народов. А. Кайдаров и И. Заводской сделали его сторонником «теории родового строя», отрицавшим всякие классовые противоречия в ауле. В отзыве на брошюру Самурского «Из истории гражданской войны в Дагестане», изданной еще в 1921 году, они утверждали, будто он преувеличивал роль духовенства в гражданской войне.
Обвинения в «фальсификации» Самурским истории особенно усилились после ареста и расстрела его как «врага». Инерция разоблачительной критики столь сильна, что даже полная реабилитация не настроила ученых на объективную оценку его исторических и политических взглядов. К примеру, Г. Османов в своей книге «Социально-экономическое развитие дагестанского доколхозного аула» (1965 г.) сделал его «выразителем точки зрения», согласно которой «будто дагестанский аул не знал социального деления и прозябал на стадии общинно-родовых отношений». М. Абдуллаев поступил так же. В 1987 году в своей книге «Общественно- политическая мысль в Дагестане в начале XX века» он заявил: Самурский-де отрицал классовое расслоение в дореволюционном Дагестане, не признавал классовой борьбы. Б. Алиев и М. Умаханов пошли еще дальше. По их мнению, высказанному в книге «Вопросы общественного быта народов Дагестана в XIX — начале XX веков» (1987 г.), Самурский проводил идею господства «родового строя» даже в послереволюционном Дагестане.
Между тем не найдено ни одной работы Самурского, будь это статья в журнале или книга, письмо в ЦК ВКП(б), выступление на съезде или конференции, где бы он ни подчеркивал дифференциацию населения Дагестана, деление его на эксплуататоров и эксплуатируемых, батраков и зажиточных, бедняков и кулаков. Он много раз писал и о помещиках, ханах, беках. Ни в одном из своих произведений Самурский не утверждал, что до революции, тем более после нее, в Дагестане «господствовал родовой строй».
Другое дело — «родовой быт». Это не одно и то же. Причем речь шла о родовом быте в «дагестанских горах». Именно там, в горной части области, куда еще не проник торговый и промышленный капитал, в сфере непроизводственного общения людей, дома, в семейных отношениях прочно держались тухумные связи, кровная месть, кража девушек, выдача малолетних замуж, беспрекословное подчинение жен мужьям, а детей — родителям, бракосочетание двоюродных братьев и сестер.
Самурский изображал дагестанскую действительность такой, какой сам ее видел и пережил. Ему чужда подгонка к историческим схемам. Если теоретически середняк являлся крестьянином, который не эксплуатирует других людей и сам не эксплуатируется ими, то в реальной жизни Самурский видел множество середняков, которые нанимали людей, брали в аренду землю, сами нанимались на работу к более зажиточному крестьянину.
Между тем И. Грушин, руководствуясь теоретической схемой, обвинил Самурского за признание, что «некоторые середняки свирепее, чем зажиточные крестьяне». Но более всего Самурский подвергся критике за «отрицание кулака в Дагестане» на том основании, что не отнес всех зажиточных крестьян к кулачеству. Если он считал, что по экономической мощи в Дагестане зажиточных крестьян было 4,8 проц. от всех крестьян, то X. Кадиев в 1930 году («Звезда», №№ 1—2), Г. Османов в 1965 году («Социально-экономическое развитие дагестанского доколхозного аула»), А. Османов в 1974 году («Ликвидация кулачества как класса в Дагестане») однозначно отнесли все эти 4,8 проц. крестьян к кулакам. При этом историков не смущает даже то обстоятельство, что тем самым они не только отступают от истины, но и оправдывают беззакония по отношению к крестьянству, которое достигало материального благосостояния активным производительным трудом.
Беззакония начались с установления несостоятельных в экономическом и политическом отношении критериев кулака. В 1929 году обком и Совнарком официально стали считать кулаком любого крестьянина, который нанимает рабочую силу на протяжении более 125 дней в год на плоскости и 150 — в горах. Кулак и тот, кто, не нанимая рабочей силы, сдает другому свои средства производства: на плоскости свыше чем за 50 рублей, а в горах — 30 рублей. Или же арендует землю — соответственно 5 га и 1,5 га. Плоскостной крестьянин, дававший в кредит свыше 150 рублей, и горец — 100 рублей, также зачислялись в лагерь кулаков, «врагов Советской власти». При этом совершенно не учитывались формы взаимоотношений крестьян, вступавших в наем, аренду и кредитные связи. Существовала ли эксплуатация в прямом смысле? Или имела место обычная в условиях индивидуальных форм хозяйствования крестьянская взаимопомощь? Какие доходы получали «кулаки» в результате найма людей, аренды земли, выдачи кредита? Мизерные? Средние? Большие? И, наконец, кому они выгодны — наем, аренда, кредит? Только ли «кулаку»? Может быть, больше тому, кто работал в наем, брал кредит?
Все это не интересовало авторов документа, определявшего кулака. Зато на его основании уже с начала 1929 года резко были повышены размеры индивидуального налога с крестьян, автоматически объявленных кулаками. Местами, в частности в Ахтынском районе, он возрос с 447 рублей в 1928 году до 1200 рублей в 1930—1931 годах. Если в 1928 году индивидуальному налогообложению подвергалось 1003 «кулака», то в очередном году к ним прибавилось еще 808. В 1929 году они уплатили 43,2 процента от всего налога по республике, а в 1930 году — уже 59,3 процента.
Кроме того, «кулаков» обязывали во что бы то ни стало продавать государству хлеб по твердой цене, да еще самим отвозить его на приемные пункты за свой счет. В январе 1930 года бюро обкома приняло решение выпроводить за пределы Дагестана 1500 «кулацких семей». В том же году уже 300 таких семей простились с родными местами. В 1931 году — 175 семей. В 1932 году — еще 100.
Перегибы не остались без последствий. Преследуемые экономическими и административными мерами крестьяне прирезали почти половину овец и коз, которые находились в их собственности. Начались волнения. Многие из них — в форме бунтов и восстаний. Даже с оружием в руках. Пролилась кровь. Восстания, напоминавшие гражданскую войну, подавлялись военной силой. Затем прошли многочисленные аресты «главарей» и зачинщиков. Уже с «законным» обвинением в антисоветской деятельности. По статье № 58 уголовного кодекса РСФСР — измена Родине.
В результате чрезвычайных мер почти полностью распалось крестьянское товарное производство, основанное на индивидуальной трудовой деятельности, а немногочисленные колхозы и совхозы, созданные административным путем, не могли прокормить население. Вновь воцарился голод.
Деморализованное руководство республики в октябре 1933 года ударилось в другую крайность. Обком, ЦИК и Совмин ДАССР приняли совместное решение, санкционировавшее содержание в индивидуальном хозяйстве 250 и более овец. Теперь уже краевые и центральные органы власти обвинили их «в раздувании кулацкого зажиточного хозяйства».
КРУГ ОБЩЕНИЯ
Самурскому тягостно было получать тревожные вести из Дагестана. Почти еженедельно в Ленинской библиотеке, напротив которой он жил, знакомился с событиями в родных краях по «Дагестанской правде» и журналу «Звезда». Не без досады читал и статьи, направленные против его книг, статей и взглядов. Шел уже пятый год, как он покинул республику, за эти годы он ни разу не был в командировке в Дагестане, а местные органы печати не оставляли его в покое. По-прежнему называли Самурского «фальсификатором истории». За дружбу с Самурским А. Тахо-Годи попал в немилость: его научные работы характеризовались не иначе как «фальсификаторские».
Тем не менее Самурский делал успехи на научном поприще. По окончании Института красной профессуры он, получив степень кандидата наук по специальности «Всеобщая история», явился в науку как первый профессиональный историк из дагестанцев. Дирекция Института предоставила ему место здесь же, где Самурский проработал с июля по конец октября 1933 года, готовя к публикации в Политиздате монографию «История Турции от 1917 до 1932 года». В автобиографических материалах этот факт не упоминается. Видимо, из-за непродолжительности срока. Но в семейном архиве Самурских, проживающих в Москве, хранится документ, подтверждающий его. 19-м октября датируется письмо дирекции Института в Моссовет с просьбой «выдать Самурскому удостоверение на право пользоваться дополнительной жилой площадью как научному работнику».
С мая шла чистка в партии. Фрунзенский Райком ВКП(б) по чьей-то рекомендации привлек Самурского к работе в комиссии по проведению этой политической кампании. Вначале в качестве члена комиссии. Вскоре, в середине ноября, на него возложены обязанности председателя. Через комиссию прошло более семисот человек. Несколько десятков исключено из рядов партии. Среди них — и карьеристы, и двурушники, и затаившиеся контрреволюционеры. Комиссия помогла партийному комитету укрепить партийные ряды в столичном районе, где сосредоточены высшие партийные, государственные и военные организации.
За годы жизни в Москве Самурский обрел широкий круг общения. Квартира в 4-м доме Советов на улице Моховой, предоставленная по распоряжению М. Калинина, превратилась в своего рода «гостиницу». Здесь всегда находили приют жители Дагестана, приезжавшие в Москву по тем или иным делам. Частые гости — М. Далгат, сменивший Самурского на посту предселятеля ДагЦИКа, зам. председателя Совмина М. Гитинов, нарком местной промышленности X. Ханмагомедов. Искренняя дружба и взаимопонимание связывали его с Алибеком Тахо-Годи, переселившимся в Москву годом позже Самурских. Он работал в наркомпросе, позже в созданном им научно-исследовательском институте национальностей в качестве директора. Другие друзья: Гамид Далгат — преподаватель Академии Красной Армии и Муслим Атаев — ее слушатель.
В семейном архиве уроженки селения Ахты актрисы Сафият Аскаровой, жившей в Москве, мы нашли любопытную записку. Писала жена Самурского Ксения Александровна, тогда студентка химического факультета Московского университета. «Соня, ты молодец! Как хорошо прошел вечер в обществе Луначарских!»
В Москве Самурский близко сошелся с Орджоникидзе, но еще больше — с семьей Калинина. Это заметила Н. П. Тахо-Годи (жена Алибека): «Вспоминая Самурского, не могу не упомянуть о его дружеских отношениях с М. И. Калининым. Нажмудин и его жена Ксения Александровна бывали у него дома запросто. Однажды я зашла к Ксении Александровне и она показала мне чудесный фарфор. Накануне она была в гостях у Калинина, а когда уходила, Михаил Иванович распорядился отнести в ее машину фарфор, подаренный ему президентом Франции».