В период развитого Средневековья в царстве Ширван отмечается постепенный переход к персидскому языку, приведший к слиянию с чилбами ираноязычного населения прикаспийских районов (баласичи, маскуты, возможно, и ваты), а в конечном счете — к консолидации ираноязычного этноса, известного впоследствии под названием таты[45]. В то же самое время арабо-персидские источники позволяют наблюдать, как представляется, весьма характерное явление: к северу от Ширвана лезгиноязычное в своей основе население, приняв мусульманство, выступает уже не столько под племенными названиями, как это было раньше, сколько под этнохоронимом Лакз (=леки). В конце IX в. ал-Балазури, перечисляя правителей Восточного Кавказа VI века, называет Хурсаншаха правителем лакзов (букв, «царем Лакзов»)[46]. В «Тарих ал-Баб» арабоязычного автора из Дербента Маммуса ал-Лакзи (кон. XI — нач. XII в.) лакзами называются и соседи (с запада), и жители Маската[47]. По указанию ал-Истахри и ал-Мукаддаси, арабских географов X в., ал-Лакз имел общую границу с Ширваном. Весьма широкий территориальный охват страны ал-Лакз очевиден и в представлении ал-Мас’уди («Оплотом царства Ширван является царство Лакз. Его бесчисленный народ живет в верхней части [Кавказских] гор. Среди [лакзов] имеются неверные, не подчиняющиеся царю Ширвана. Они называются язычниками Дуданийа и не подчиняются никакому царю»[48]). В своем энциклопедическом собрании ал- Якут (XIII в.) обобщает, что лакзы — многочисленный народ, который состоит из многих племен[49]. Географ и историк XIII в. Закарийа ал-Казвини называет расположенный в самом верховье р. Самур город Цахур главным городом страны Лакзан и указывает, что там переводились книги на лакзанский язык[50]. Форма «ал-Лакзан» для интересующего нас топонима зафиксирована еще у арабоязычного автора XII в. Абу Хамида ал-Гарнати, который в 1162 г. посетил Дербент («захватил он [Маслама] Баб ал-абваб, после чего приняли при его содействии ислам многие народы, среди которых также ал-Лакзан, ал-Филан, ал-Хайдак, аз-Зуклан, ал-Гумик, ал-Дархах…»)[51]. Весьма похожая картина вырисовывается и в грузинской исторической традиции развитого Средневековья, которая, отражая ситуацию эпохи ослабления владычества Арабского халифата (IX-X вв.), называет леками и Лекет’и (владение эпонима Лекана =Лакз) страну и все население к востоку от Мовакани и Эрет’и[52]. Под первым хоронимом — Мовакани (ср. Муканийя арабских авторов и Мокан у Константина Багрянородного) — в грузинской литературе этой эпохи выступает территория к северу от нижнего течения Куры (от устья Алазани до Каспийского моря), совпадающая с областями проживания лп’инов, чилбов и баласичев, а под вторым — Эрет’и — Шакинское царство арабских авторов, со столицей в городе Шаки (вместо древнего Капалака/Кабалы). Последнее в армянских источниках и у Константина Багрянородного называется просто Албанским царством или княжеством[53] (в трудах дагестанских ученых укоренилось его условное, но меткое название — «Второе Албанское царство»[54]). Кстати, весьма примечательно, что писавший в конце X в. Мовсэс Дасхуранци (называемый в поздних рукописях и в литературе также и Каланкатуаци) считает царя hАмама Благочестивого (Багратуни) восстановителем (в 894 г.) именно Алуанского царства, в то время как для своего современника и в известном смысле главного героя своего сочинения Йовhаннэса-Сенек’ерима, весьма торжественно провозглашенного царем (примерно в 970-х гг.) в области П’арисос на правобережье Куры, он «деликатно» воздерживается от применения подобной терминологии[55].
Добавим, наконец, что с этнохоронимом Лакз/Лакзан (первоначально только к северу от Кавказского хребта) определенное сходство, на наш взгляд, можно увидеть, хотя бы гипотетически, и в названии царства Лайзан (к югу от хребта), образованном, согласно последним разработкам, на основании ассоциации с Лакзом исконной (иранской) формы названия страны лп’инов — *Ла6ан (она известна из контекста упоминания Баб-Лабаншаха Ибн Хордадбехом): итак — *Лабзан-Лакзан-Лайзан[56]. Все это позволяет поставить вопрос об участии переходивших в мусульманство лп’инов в общем процессе этноконсолидации большой части собственно албанских (лезгиноязычных) племен, принявших ислам. Тогда можно было бы полагать, что такой этноконсолидационный процесс привел к сложению совершенно нового охвата этноса (народа) под названием лакз-лезгины по сравнению с эпохой Античности и раннего Средневековья. Этот охват уже примерно совпадает с нынешним территориальным расселением лезгин как в Южном Дагестане (где к северу и западу от них свои определенные этнические отличия сохранили лезгиноязычные народности табасаранцев, цахуров, рутулов и агульцев), так и на всем севере Азербайджанской Республики (как в зоне Куба-Кусары с лезгиноязычными хыналугцами, крызами, будугами и хапутлинцами, так и в зоне Кахи-Куткашен-Исмаиллы). Здесь в эпоху Позднего Средневековья с ними соседствовали в первую очередь (если условно отвлечься от систематически прибывавших и неспешно оседавших в низинных районах тюркоязычных племен, а также соседних армян и грузин) все более иранизируемые и превращавшиеся в татов ширванцы-чилбы на востоке и сохранивший христианскую веру (и, видимо, окончательно этноконсолидировавшийся именно на этой базе) народ удинов на западе.
Об этноконсолидации удинов в эпоху ослабления Арабского халифата можно судить на основании уникальной информации армянского католикоса (898-924/9 гг.) Йовhаннэса Драсханакертци. В одном из пассажей своей «Истории Армении», написанной к концу жизни, он перечисляет соседние с Багратидской Великой Арменией со стороны Кавказских гор народы и после егеров (Лазика-Абхазия) и гугаров (Санария-Кахети[57]) называет утийцев («Утэацик’»), т.е. население страны Шаки-Эрет’и, которое, таким образом, выступает под этнонимом, дошедшим до нашего времени. Текст пассажа: «соседи наши — народы, что живут окрест нас: греки и егеры, и гугары и утийцы — северные племена, проживающие у подножья Кавказа, полагая, что сумеют лишить злого остикана повода [вторгнуться] к ним, если он не найдет ни одного благоустроенного города, поселка и деревни, каждый у пределов своей страны, постарались всё захватить и разрушить, разорить и сровнять с землей»[58]. Надо учитывать, что историк должен был хорошо знать реалии данного региона, так как в одном из предыдущих разделов он пишет о своем пребывании во время своих скитаний во владениях царя Албании (Шаки-Эрет’и) Атрнерсеhа (сына hАмама Благочестивого) «на северо-востоке Кавказа», куда он перебрался из правобережного П’арисосского княжества и откуда затем перешел в Кахетию («поэтому я, повелением Господа скитаясь из города в город, прибыл в край Восточный — Алуанк’ к великому князю Саhаку [Севаде] и к царю их Атрнерсеhу, что на северо-востоке Кавказа, ибо и они из нашего народа и паства пажити нашей… Оттуда мы удалились в пределы гугаров и там поселились, уповая, что Господь дарует нам спасение»)[59]. Поэтому, хотя информация Йовhаннэса Драсханакертци пока и единична[60] (следующее упоминание удинов содержится уже в извест-ной «Челобитной удийцев к Петру I» от 20 марта 1724 г. на армянском языке: «мы, алуванцы, и по нации утии… (букв. Алуванк’… Утик’)»[61]), ее аутентичность вне сомнения. А то, что этноним утиицы-удины не встречается у других средневековых армянских авторов, объясняется тем обстоятельством, что в силу отсутствия конкретных контекстов (каковые были у Драсханакертци и авторов письма царю Петру) их продолжала удовлетворять возможность обозначения удинов под традиционным этнопотестарным термином «албанцы».
Понятно, кстати, что последний термин не приобрел собственно этнической семантики (не стал эндоэтнонимом) также и по причине процесса «удинской» этноконсолидации собственно албанцев-христиан. Правда, такую же важную роль играло то, что почти параллельно с указанным происходил и процесс углубления так называемого «албанского мировоззрения» армянского населения правобережья Куры (одной из трех основных черт которого было определенное пейоративное отношение к левобережному собственно албанскому населению, как к неким «неалбанцам»). К концу X в. отмеченная тенденция, подпитываемая углублением феодальной обособленности и борьбой местной знати (светской и церковной) против объединительной политики Багратидского царства, привела к появлению зачатков превращения указанного мировоззрения (другой характерной чертой которого было противопоставление местных реалий, как «албанских», реалиям Центральной Армении, как «армянским»[62]) в так называемое «албанское самосознание» армянского населения правобережья, что потенциально могло привести к этносепарации армянского этноса и возникновению новой этнической единицы (дочерней от армянской) под этнонимом «алуанк’» (или же «аревелци» — «восточные»)[63]. Однако этой потенциальной перспективе не было суждено осуществиться: кроме культурно-гуманитарных причин распад и упразднение царства Багратидов, а вскоре и сельджукское завоевание и ослабление политической власти армянской знати, как в центральных провинциях Армении, так и на периферии, привели к утиханию феодальных распрей и зиждившихся на них этносепарационных стремлений. В силу этого экзоэтноним «албанцы» все также продолжал оставаться обобщающим названием всего христианского населения (этнически и армянского, и собственно албанского) бывшего «Албанского» марзпанства — паствы «албанского» католикосата. Но консолидация в указанной среде удинского христианского этноса (подобно консолидации соседнего мусульманского этноса — лезгин) была уже свершившимся фактом.