Из-за дальности расстояния Петербург никак не мог отреагировать на отчаянные послания П. Д. Цицианова, а того жестко поджимало время. Политическая ситуация в Грузии была довольно напряженной: часть царского дома Багратидов, в особенности царевичи Александр, Юлон и Парнаоз, а также некоторая часть грузинского дворянства выступили против лишения Грузии государственности и вообще против присоединения ее к России. Надо было навести порядок и в административном управлении Грузией, так как и этот вопрос не был решен предшественником Цицианова, К. Ф. Кноррингом. Все это требовало присутствия П. Д. Цицианова в Закавказье и он больше не мог тянуть с подписанием Георгиевского договора, который был подписан 26 декабря 1802 г. Однако наместник Кавказа, формально выполнив волю Петербурга о создании федеративного союза кавказских владельцев, вовсе не считал себя обязанным отказаться в дальнейшем от своего видения подчинения и управления Кавказом. Тем более, он не собирался придерживаться той «политики ласканий», которой был порожден Георгиевский договор. В вечно враждующих между собой кавказских владельцах П. Д. Цицианов не видел серьезных противников. Тем более таковыми не являлись, по его представлению, северокавказские горцы. Наместнику казалось, что с помощью российской армии он в короткое время подчинит весь Кавказ. Это его представление предельно четко и лаконично выражено в его письме к хану Аварскому от 2 февраля 1804 г.: «…Кто имеет честь командовать, как я, непобедимым Всероссийским войском, тот весь Дагестан считает за мух и желает иметь случай на делето показать…» [24]. Надо было совершенно не знать менталитет северокавказского горца, тем более горского аристократа, чтобы так его оскорблять и думать, что после этогопоследний не станет лютым врагом своего оскорбителя. Для П. Д. Цицианова же оскорбление («уничижение»,»приведение в ничтожество») кавказских владельцев станет нормой и формой его общения с ними.
В начале XIX в. Россия имела на Кавказе относительно незначительные военные силы. Здесь располагались 33 батальона пехоты, 4 драгунских и 5 донских казачьих полков (это кроме терских и черноморских казаков) [25]. В Петербурге понимали, что этих сил мало для решительных действий по покорению Кавказа, к которым должен был приступить Цицианов и поэтому в октябре 1802 г. Александр I сообщает ему, что дополнительно направляет на Кавказ 2 полка — мушкетерский и егерский — для «усиления…Кавказской инспекции» [26]. Летом 1804 г., в связи с началом русско-иранской войны и антироссийскими восстаниями в Кабарде и Осетии на Кавказ были отравлены еще один мушкетерский полк, 2 полка донских казаков и артиллерийская полурота [27]. В результате к 1804 г. (ко времени серьезных военных действий против горцев и Ирана) в распоряжении кавказского наместника находилась 13 тысячная армия из пехоты и конницы [28] (по данным А. Л. Нарочницкого, — 15 тыс. [29]). Это войско было разбросано по всей Кавказской линии и Закавказью. Правда, многое компенсировалось высокими боевыми качествами Кавказской армии. Кавказский корпус был самой боеспособной частью российской армии и во многих отношениях представлял собой исключение. Ведя постоянные бои, он был менее подвержен казенщине и «плац-парадной муштре», отчего страдало большинство частей российского войска. Дисциплина в нем была не такой палочной, отношения командиров и подчиненных — более тесными [30]. Главную силу русской армии составляла артиллерия, против которой горцы в первой четверти XIX в. были бессильны и еще не приспособились к ее действию. Кавказское командование могло в любой момент собрать в одном месте экспедиционный отряд из нескольких тысяч солдат и казаков, усиленных огневой мощью артиллерии. Спаянный железной воинской дисциплиной, такой военный кулак российской армии становился очень серьезной силой против горцев (даже при значительном численном превосходстве последних), вооруженных только ружьями и холодным оружием, совершенно не знакомых даже с понятиями воинской дисциплины. Поэтому горское ополчение в первой четверти XIX в. почти всегда проигрывало фронтальные сражения и было сильно только своими партизанскими действиями.
Человек военный, предельно амбициозный и честолюбивый, П. Д. Цицианов стремится побыстрее приступить к решительным военным действиям по установлению российской власти на Кавказе. Успехи в этом направлении давали ему возможность «показать пред молодым императором военные свои способности» [31], доказать верность избранной им тактики и методов покорения края и делали бы в принципе невозможным следование мирным, политическим средствам в отношениях с горцами.
С 1801 г. Ших-Али-хан Дербентский настойчиво добивался предоставления ему в помощь российских войск для подчинения соседних территорий. Цицианов решает вмешаться в конфликт между ним и Ширванским ханом, «чтобы низвергнуть последнего и привести в ничтожество первого» [32], и занять российскими войсками Дербент, Баку и Сальяны. Но подобное серьезное дело требовало одобрения его Петербургом, так как оно, безусловно, означало нарушение российской стороной Георгиевского договора и его принципов. В представлении министру иностранных дел А. Воронцову от 8 января 1803 г. (т.е. спустя буквально две недели после подписания Георгиевского договора) кавказский наместник испрашивает разрешение на предполагаемую экспедицию и пишет далее: «Способы, которые теперь открываются, несомнительно усугубятся при разрешении образа моего поведения с ханами и горскими владельцами, ибо должен я откровенно пред В. С. изъясниться, что уже в таком случае и буде воспоследует прямое соизволение Е. И. В. повелеть мне действовать сообразно известному плану завоевания, правила кротости и человеколюбия неуместны будут в отношениях моих с хищными, коварными и вероломными народами, которые предлежать будут в пути моем к усмирению или обласканию; напротив того, я не предвижу полезнейшего для нас средства, как содержать их тогда и теперь во вражде междоусобных и даже иногда возжигать оные, дабы тем удобнее отвлекать внимание их от наших движений» [33]. «Вражда есть пища и упражнения горских народов, — докладывает тогда же Цицианов в рапорте Александру I. — Видя силу российского оружия, в Кавказе водворенного, они прибегают к нам, прося друг против друга помощи и т. о. сами ходатайствуют о собственной гибели. Не смея одобрить пред человеколюбивым сердцем Е. И. В. сию систему завоевания, должен сказать, что она необходима в настоящих обстоятельствах» [34]. На первый взгляд создается впечатление, что метод «разделяй и властвуй», предлагаемый П. Д. Цициановым в отношении горских феодалов, совершенно расходится с политикой Александра I, который, создавая федеративный союз кавказских феодалов, в первую очередь требовал от них прекращения междоусобиц. Очевидное расхождение между политикой царя и его кавказского наместника налицо. Я. Гордин считает, что в кавказской политике позиции Петербурга и Цицианова «радикально рознились». В Петербурге считали, что нужно идти именно по пути вовлечения ханов в русское подданство и всевозможными мирными способами закреплять их в этом положении. Наместник же был убежден, что только демонстрация силы и ослабление системы ханств с последующим ее уничтожением может привести к желаемым результатам — установлению российского господства на Кавказе [35]. А. В. Шишов полагает, что Цицианов «пересмотрел государственную политику в отношении местных ханов» [36].
П. Д. Цицианов не пересматривал и не менял в корне кавказскую политику царского правительства в начале XIX в. Он знал, что Александр I в принципе выступает за установление российского господства на всем Кавказе, и расхождение у наместника с царем в выполнении этой задачи было лишь во времени, отчасти в методах, и то лишь относительно Дагестана. На остальной же территории Кавказа (а позже и Дагестана) Цицианов волен был сам выбирать средства, методы и формы покорения, лишь бы был результат. Иначе зачем император в 1802 1804 гг. присылал ему на Кавказ дополнительные войска? Наконец, выступая на словах против феодальных междоусобиц на Кавказе, Александр I при назначении Цицианова дал ему четкое и недвусмысленное указание: «…Что касается до горских народов, то едва ли не лучшею или не коренною политикою нашею существовать должно, дабы отвращать между ними всякое единомыслие…» [37].
Кавказская политика Александра I была крайне непоследовательной, зачастую противоречивой и путаной, что позволяло наиболее решительным кавказским наместникам (как Цицианов и Ермолов) действовать на Кавказе, исходя из собственных представлений о благе державы и целесообразности применения тех или иных методов колониальной политики. Император и его кавказские наместники были едины в одном — в стремлении установить российское господство на Кавказе. П. Д. Цицианов пытался осуществить эту цель как можно быстрее и потому выбирал преимущественно военные средства. В Петербурге предпочитали действовать осторожно и последовательно, применяя как военные, так и политико-экономические средства.
Александр I, ознакомившись с предложением Цицианова занять ряд прикаспийских городов в начале 1803 г., не стал в принципе возражать против этого. Он поручил изучить вопрос графу В. Зубову как знатоку кавказских дел.Зубов считал, что подобные военные мероприятия должны быть хорошо подготовлены: нужно точно знать, сколько для этого требуется войск, обеспечить их необходимым количеством продовольствия и боеприпасов, продумать систему управления занятыми районами. Ввиду всего этого, по мнению графа Зубова, предполагаемая операция не могла быть предпринята ранее мая 1804 г. Кроме того, он считал необходимым учесть, что занятие Дербентаи других прикаспийских городов подорвет доверие горскихвладетелей к российскому правительству и прервет тот политический диалог, который наметился в Георгиевске в 1802 г.
