Министр иностранных дел А. Воронцов категорически выступил против данного похода, опасаясь, что это вызовет обострение русско-иранских и русско-турецких отношений [38].
Исходя из этих мнений, император в рескрипте к Цицианову от 19 марта 1808 г. указывает, что занятие Дербента, Баку и Сальян представляется ему преждевременным, так как это может встревожить дагестанских ханов, толькочто подписавших Георгиевский договор. Александр I в принципе не отвергает целесообразность занятия прикаспийских городов, но, как это рекомендовал Зубов, предлагает Цицианову повременить с этим [39]. Как видим, царь-«либерал» вовсе не против использования военной силы для покорения кавказских территорий, но он предпочитает действовать с осторожностью и наверняка. Таким образом, российская сторона так же, как и дагестанские владельцы, не собиралась следовать в своей реальной практике (если это ей было выгодно) мирным принципам Георгиевского договора 1802 г.
Успех военной экспедиции против джаро-белоканских лезгин в начале марта 1803 г. окончательно уверил П. Д. Цицианова в ненужности политического диалога сместными владельцами в деле установления российского господства на Северном Кавказе и в своих донесениях в Петербург от 26 марта 1803 г. он ставит крест на существовании федеративного союза кавказских феодалов под покровительством России. «…Без силы оружия ни жалованьем, ни союзами невозможно будет воздержать от варварских обычаев сих закоренелых в грабительстве народов, — пишет он царю, — хотя и есть дружелюбное и союзное постановление между персидскими ханами и горскими владельцами под верховным покровительством Е. И. В.» [40]. «…Непозволительные поступки дагестанских в хищничестве неукротимых владельцев и самое событие на опытах всего того, что я имел счастье представить вашему сиятельству из Георгиевска при заключении с ханами и горскими владельцами дружелюбного и союзного постановления, которого существование, сколько мне известно, есть в числе вещей невозможных», — отмечает Цицианов в донесении А. Воронцову [41]. В этом же послании наместник изложит еще один свой принцип действий на Кавказе: «Страх и корысть суть две первенствующие причины, коими руководствуются в Азии дела и приключения. Побуждаем рвением к службе Е. И. В., я дерзнул признать правило, противоположное прежде бывшей здесь системы и вместо того, чтобы жалованьем и подарками, определенными для умягчения нравов горских народов, платить некоторый род дани, за мнимое их подданство, я требую дани от чарской провинции…» [42].
П. Д. Цицианов был непреклонным противником сохранения в какой либо форме и степени самостоятельности кавказских народов и полагал, что сохранение власти кавказских феодалов в их владениях несовместимо с задачей установления в крае российского владычества. Наместник против «мнимого подданства», он требует полного покорения. А выдача жалованья (дани) покоренным, по его мнению, оскорбительна для достоинства России и потому он категорически против этого. А ведь жалованье было одним из притягательных моментов для феодалов, подписавших Георгиевский договор.
В своих дальнейших действиях на Кавказе П. Д. Цицианов совершенно не будет учитывать факт существования федеративного союза местных владельцев и сделает безусловную ставку на применение военной силы для установления российской власти в крае. «В Азии все убеждения и переговоры суть ничто, а сила все», — заявлял он [43].
Подобная непоследовательность в принципах кавказской политики станет правилом для царского правительства и Александра I в дальнейшем, что и явилось одной из причин возникновения Большой Кавказской войны 1818 1864 гг.