Абдурагимов Г.А. Кавказская Албания-Лезгистан: история и современность. СПб.,1995

Глава восьмая

ЛЕЗГИСТАН  В XIX ВЕКЕ

•  8.1. ЛЕЗГИСТАН В СОСТАВЕ РОССИИ
• 8.2. ПРОИЗВОЛ ЦАРСКИХ ЧИНОВНИКОВ И МЕСТНЫХ ФЕОДАЛОВ
• 8.3. ПРИЗЫВ К СВОБОДЕ И СПРАВЕДЛИВОСТИ
• 8.4. НАРОДНЫЕ ВОССТАНИЯ
• 8.5. НАРОДНЫЙ МСТИТЕЛЬ И ЗАЩИТНИК
• 8.6. СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ И КУЛЬТУРНОЕ РАЗВИТИЕ ЛЕЗГИСТАНА
• 8.7. ПАНТУРАНИЗМ И ПАНТЮРКИЗМ
• 8.8. ЭТНИЧЕСКИЙ СОСТАВ НАСЕЛЕНИЯ ВОСТОЧНОГО КАВКАЗА

8.1. ЛЕЗГИСТАН В СОСТАВЕ РОССИИ

Феодальная раздробленность и непрекращающиеся междоусобицы подрывали производительные силы ханств Восточного кавказа, ослабляли сопротивление иноземным завоевателям, усугубляя угрозу порабощения кавказских народов отсталыми государствами Востока. Только в результате вторжения в 1795 г. в Закавказье полчищ кровавого деспота Ага-Мухаммед-хана Каджара были истреблены и уведены в плен десятки тысяч мирных жителей, ограблены и разорены многие города и села. После этого нашествия в Карабахском ханстве, например, «не было зернового хлеба… его вовсе не сеяли; скот был истреблен; питались падалью, кореньями, желудями. Невмоготу было выносить многим такую несчастную долю. Народ умирал сотнями от голода и моровой язвы и бежал, кто только в состоянии был, бежал куда глаза глядели» [1].

В конце XVIII — начале XIX вв. лезгинские и другие ханства Восточного Кавказа сказались перед угрозой опять попасть в кабалу к переживавшим в то время хозяйственно-политический и культурный застой и упадок Ирану и Турции. В этих условиях многие деятели Кавказа обращали свои взоры к России, просили ее о покровительстве и помощи в защите от притязаний Ирана и Турции.

В зависимости от соотношения внутренних сил в ханствах и наличия непосредственной угрозы извне определялся и характер вхождения ханств в состав России. Во многих случаях этот переход осуществлялся мирным путем (Карабахское, Шекинское, Ширванское ханства), что не исключало элементов принуждения со стороны намного превосходивших военных сил России. В других случаях присоединение к России встречало сильное сопротивление ханств и осуществлялось военными методами (Гянджинское, отчасти Бакинское и Кубинское ханства, Джаро-Белоканские джамааты).

Массовое присоединение кавказских земель к России началось в 1801 г. Вместе с присоединенным к России по манифесту Александра I от 12 сентября 1801 г. Картлийско-Кахетинским царством в ее состав вошли Казахское и Шамшадильское султанства [2]. В 1803 г. русские войска подавили сопротивление Джаро-Белоканских джамаатов, большинство населения которых составляли лезгиноязычные народы: 12 апреля 1803 г. их представители подписали в Тифлисе так называемое мирное условие, которое предусматривало вступление джамаатов в подданство России с уплатой дани в 220 пудов шелка в год, выдачу заложников в знак верности, размещение русских войск на своей территории. Соглашение особо оговаривало обязанность джарцев не принимать врагов России, а также невмешательство русских властей в дела их внутреннего управления [3,4]. Вместе с Джаро-Белоканскими джамаатами в подданство России вступило соседнее Елисуйское общество [3], населенное цахурцами, рутульцами, лезгинами и другими лезгиноязычными народами.

Вхождение в состав России Карабахского, Шекинского и Ширванского ханств юридически закреплялось трактатами, заключенными в 1805 г. между главнокомандующим в Грузии, как официальным представителем России, и соответствующими ханами [5]. В 1806 г. русские войска заняли Дербент, Кубу и Баку. Кубинский хан Шейх-Али всячески сопротивлялся действиям русских, но в 1808 году войско генерала Гурьева рассеяло отряды Шейх-Али, после чего управление Кубинским ханством было поручено капитану Рябчикову.

Присоединению ханств Закавказья к России пытались помешать Иран и Турция, а также подстрекавшие и поддерживавшие их Англия и Франция [6]. В 1804 г. началась первая русско-иранская война из-за Закавказья. С 1806 г. вместе с Ираном против России воевала Турция. Последняя, потерпев поражение, в мае 1812 г. заключила в Бухаресте мир с Россией [6], которая одержала победу и над Ираном. 12 октября 1813 г. в сел. Гюлистан в Карабахе был подписан мирный договор между Россией и Ираном [7].

Гюлистанский договор основан на принципе закрепления за сторонами тех границ, которые установились к моменту подписания договора. Иран признал вхождение Закавказья в состав России [6].

В феврале 1811 г. подтверждено и документально оформлено вступление вольных магалов — Ахтынского, Алтыпаринского, Докузпаринского, Мискинджинского и других — в подданство России на следующих условиях: 1) вольные общества признают над собой только власть России, находящейся в Кубе; 2) царская администрация гарантирует сохранность поголовья на зимних пастбищах в Кубе, Шеки и других местах, за что общества обязуются отдавать «с каждой сотни баранов одного в казну» [8].

В 1812 году царское правительство официально признало Кюринское ханство, в которое вошли вся Кюринская плоскость, территория Курахского, Кошанского, Агульского и Ричинского союзов сельских обществ [9,10]. Правителем ханства был назначен Асланбек.

23 января 1812 года царское правительство подписало с кюринским ханом дополнительные условия, по которым в сел. Курах располагался гарнизон царских войск из двух батальонов пехоты и сотни казаков «для защиты кюринского владения» и хан обязывался «всеми мерами стараться привести в покорность России соседние вольные общества» [9].

Сурхай-хан, хотя и дал присягу на подданство России, все же ориентировался на Персию, ездил туда дважды, держал связь с Шейх-Али-ханом и несколько раз пытался захватить Кюринское ханство. 12 июля 1820 г. генерал Мадатов разбил отряды Сурхай-хана в Чирахе, а 15 июня того же года занял Кумух, жители которого не только дали присягу на верность России, но и не пустили в Кумух Сурхай-хана, который вынужден был бежать в Аварию, где и умер в 1826 г. [8].

Жители Дербента, узнав о продвижении русских войск, «возмущаясь беспорядочными действиями Шейх-Али-хана… изгнали его из Дербента и, избрав своим правителем Али-Пехан-бека, отправили навстречу русским войскам выбранную депутацию для изъявления своей покорности России» [8]. 21 июля русские войска вошли в Дербент. «При сем добровольном покорении, — читаем в документе, — жители дербентские сами выгнали Шейх-Али-хана, на другой день были приведены к присяге на вечную верность и подданство России» [8]. За проявленную верность русское правительств объявило гражданам Дербента благодарность и освободило их «от повинности давать подводы для войск» [8]. Ханство Дербентское в августе 1808 г. было передано в управление Мехти-Шамхалу Таркинскому.

В 1809 г. для управления Кубинской провинцией было учреждено так называемое Кубинское правление в составе четырех влиятельных беков во главе с Мирза Мамел-ханом (отцом известного историка А.А.Бакиханова, табасаранца по национальности Волнения в Кубинской провинции осень-1810 г. против российских властей ослабили значение кубинского правления и его главного наиба, вскоре оно было упразднено, к введено военное управление. Управление провинцией стал осуществлять единолично военный комендант. Ломка ханской и султанской системы управления и замена ее новым, главным образом военным управлением, заняла значительный отрезок времени.

Этот курс осуществлялся не только отстранением ханов от управления и введением русской администрации, но и теми мероприятиями, которые в ряде случаев задолго до этого частично закреплялись соответствующими правовыми актами. Существенные ограничения ханской власти предусматривались уже в трактатах о вхождении ханств в состав России. Во всех трактатах указывалось, что ханы лишаются права на внешние сношения. Так, например, в ст. 4-й трактата, подписанного 14 мая 1805 г. Ибрагим-Халил-ханом Карабахским говорится: «…обещаю без предварительна — соглашения главноуправляющего Грузиею не иметь сношения с окрестными владетелями, а когда от них приедут посланцы или присланы будут письма, то большую важность в себе заключающие отсылать к главноуправляющему и требовать от него разрешения…» [11].

Отнималась у ханов также власть главнокомандующих войсками. Это вытекало, в частности, из ст. 5-й упомянутого трактата, в которой говорилось, что для сохранения особы его высокостепенства, его дома, так же как и всех его владений, поставить в Шушинскую крепость Всероссийского войска с пушками 500 человек с их штабом и оберофицерами, а на случай большой обороны главноуправляющий Грузиею обязан будет, смотря по обстоятельствам и по нужде, усиливать отряд тот и военною рукою оборонять владение его высокостепенства, яко Всероссийской Империи принадлежащее» [11].

Формально в трактатах указывалось на сохранение за ханом самостоятельности во внутреннем управлении, однако на деле и в этой сфере устанавливались существенные ограничения, поскольку они были подчинены «присмотру начальников русских гарнизонов, находящихся в каждом владении будто бы для защиты земли от соседей» [3].

Кроме того, ханы строго предупреждались о том, что «несоблюдение ими условий трактата неминуемо повлечет отстранение их от управления бывшими владениями» [3].

Юрисдикция ханов подверглась таким ограничениям, что их власть стала носить номинальный характер, а ханы заняли положение чиновников российского централизованного государственного аппарата. Это обстоятельство еще более подчеркивалось тем, что вслед за заключением трактатов специальными указами царского правительства ханам присваивались воинские звания я назначалось содержание за счет казны [1].

Конкретное решение вопроса о системе административного управления в каждом из ханств после их присоединения к России принималось с учетом многочисленных факторов, главными из которых были отношения хана к России, искренность его сотрудничества с царскими властями, возможность и необходимость использования слияния среди местного населения. До тех пор, пока ханы в какой-либо мере могли быть полезны самодержавию в осуществлении ею внутренней и внешней политики, они сохранялись во главе администрации с сильно ограниченной властью и под надзором командиров русских воинских частей. Но стоило хану проявить колебания в отношении к России, как он отстранялся от управления, которое передавалось в большинстве случаев в руки русских офицеров, именовавшихся комендантами.

12 июня 1820 года Казикумухское ханство было присоединено к Кюринскому. Аслан-хан сделался правителем Кюра-Казикумухского ханства. В связи с этим в начале декабря 1820 года был заключен с Аслан-ханом новый договор, сущность которого сводилась к следующему:

1. Аслан-хан утверждается во владении ханством Казикумухским и к прежнему достоинству хана Кюринского присоединяется звание Казикумухского.

2. Хан обязан охранять свои границы и идти с войсками, куда прикажут.

3. При постройке укреплений и прокладке дорог в его владении обязан помогать зависящими от него средствами.

4. В Кюринском и Казикумухском ханствах содержать постоянно 160 человек конных нукеров для употребления в караулы и разъезды, по усмотрению начальства.

5. Хану предоставляется право разбирать по закону и обычаям все дела, кроме уголовных, которые должны быть разбираемы русским военным судом, для чего преступников отправлять к начальству.

6. Предоставляется Аслан-хану в Кюринском ханстве право назначить наибом сына своего или кого заблагорассудиться, но отнюдь не соединять обоих ханств, а каждым управлять особо» [9].

Таким образом, договор 1820 года еще жестче регламентировал обязанности хана. Основная забота царского правительства заключалась в том, чтобы добиться от хана и его подвластных покорности, оказания всемерного содействия достижению стратегических целей правительства, прежде всего в покорности горцев [9].

После смерти Исмаил-хана Шекинского (24 июля 1819 г.) и бегства за границу Мустафа-хана Ширванского (19 августа 1820 г.) и Мехтикули-хана Карабахского (21 ноября 1822 г.) Шекинское, Ширванское и Карабахское ханства были официально переименованы в провинции.

Провинции объединялись в два округа. Первый, так называемый мусульманский, включал Ширванскую, Шекинскую, Карабахскую и Талышскую, а второй, Дагестанский округ, — Бакинскую, Кубинскую и Дербентскую провинции. Округа возглавлялись военноокружными начальниками. Должность военно-окружного начальника мусульманского округа была учреждена в 1824 г. с резиденцией в г.Шуше [12]. Резиденцией дагестанского военно-окружного начальника был г.Дербент [6].

В 1835 году умер Аслан-хан, Кюра-Кази-кумухским ханством менее года управлял сын Аслан-хана Нуцал-хан, а с 1836 по 1838 год — Магомед-Мирза, после смерти которого в 1839 году Кюра-Казикумухское ханство было вновь разделено на два самостоятельных ханства (Кюринское и Казикумухское). При этом царское правительство назначило управляющим Кюринским ханством Гарун-бека, который недолго правил ханством, с 1839 по 1842 год, а с 1842 года на его место назначен его брат майор Юсуф-бек [8].

В 1813 году верхний и нижний Табасаран разделялся на частные владения и управлялся кадием и майсумом. Карчагское владение управлялось «своими» беками. По данным Неверовского, в 40-х годах XIX века во владениях бека карчагского было приблизительно 5 тыс. человек [9,13].

В 1831 году П.Колоколов составил описание Табасарана, согласно которому Табасаран делился на верхний и нижний. Он простирался от востока к западу на 90, а от севера к югу на 50 верст и заключал в себе до 4500 квадратных верст [14].

Верхний Табасаран делился на 9 магалов, из которых семь признавали себя независимыми, а остальные входили в состав Кюринского ханства.

Нижний Табасаран делился на семь магалов: один принадлежал Аслан-хану Кюринскому, два — наследнику майсумов Ибрагим-беку Карчагскому, а последними четырьмя владели беки из фамилии Муртазали-кади.

Независимыми считались магалы Верхнего Табасарана: Корчан, Куркул, Хираг, Харагшилли, Суак, Нитриг и Дыре [34].

В феодальных владениях и независимых магалах Табасарана было 5379 семейств. Из них в магалах, не входивших в феодальные владения, проживало около 2323 семейств; в магалах, входивших во владение Аслан-хана — до 555 семейств; в магалах, принадлежавших Ибрагим-беку Карчагскому — 846 семейств; в магалах, принадлежавших бекам из фамилии Муртузали-кади — 1775 семейств.

Наследники майсума управляли до 1814 года магалами Хираг-Шилли, Агмергу, Агул-дере и Этек. В 1820 году магал Кошан-дере был присоединен к владениям Аслан-хана [14]. В 1826 году магалы Хараг-Шилли, Корчан, Суак, Дыре и Нитриг признали себя независимыми и объединялись с магалами Куркул и Хираг [14]. В 1831 году три магала вошли в состав Кюринского ханства. Два магала находились под управлением Ибрагим-бека Карчагского и три магала под властью беков из фамилии Муртузали-кадия.

Управление в семи магалах, не входивших в состав феодальных владений, отличалось некоторыми особенностями: для решение общих вопросов, касавшихся магала в целом, два или три раза в году собирались магальные сходы, которые назывались «Джаагань» и «Дыгорь» и собирались обычно весной.

Жители магалов, вышедших из-под ввласти майсума и его наследников, перестали платить им подати. Жители остальных магалов несли подати Ибрагим-беку, Аслан-хану и бекам из фамилии Муртузали-кадия [14].

В магалах, не входивших в феодальные владения, по данным Колоколова, можно было собрать войско до 3 тысяч человек, в том числе конных — 300. Табасаранцы сами не нападали на соседние народы, но если нападали на них, то храбро защищали. Обычно в таких случаях подавался сигнал ружейным выстрелом [14].

В 1815 году генерал Хатунцев арестовал табасаранского кадия. Управление Табасараном было возложено Ермоловым на дербентского коменданта. Однако через некоторое время управление Табасараном снова осуществляли майсум и кадий.

Царское правительство утвердило в звании майсума Кирхляр-кули-бека и предоставило ему полную власть над подвластными жителями.

В 1825 году Кирхляр-кули-бек был лишен звания майсума и владения и выслан в Астрахань. Принадлежавшие ему деревни были отданы Ибрагим-беку Карчагскому. После окончания русско-персидской войны Кирхляр-кули-бек возвращен из Астрахани. В 1829 году он снова выступил против царских войск. Его разбили, он явился с повинной, и вторично отправлен в Астрахань, где и умер [9].

После Кирхляр-кули-бека южным Табасараном управляли беки из рода майсумов, в том числе полковник Ибрагим-бек [15]. В 1839 году он умер и на его место был назначен Султан-Ахмед-бек. До 1845 года северным Табасараном управлял Шахмар-дан-Кадий. С 1845 по 1851 год кадием северного Табасарана являлся поручик Исмаил-бек Марагинский. В 1851 году он был отстранен от управления по старости и вместо него кадием утвержден капитан Айдибек-Рустам.

Феодальные владетели Табасарана и беки осуществляли управление на основании адатов, шариата и собственного разумения [16].

Внутреннее управление в обществах Самурекой долины до 30-х годов XIX века оставалось таким, каким оно было до присоединения к России.

По данным генерал-майора Зраббе (1820-е годы), в Докузпаринском магале (центр Мискинджи) было 10 селений, в которых жило примерно 960 семейств. Ахтынское общество включало в себя 15 селений (1500 семейств). В самом селении Ахты было до 800 семейств. В состав Рутульского общества входило 18 селений, в которых насчитывалось до 1600 семейств.

Главнокомандующий Кавказской армией генерал Головин в 1839 году образовал здесь из всех обществ один Самурский округ [9]. Положение об управлении Самурским округом утверждено 28 июня 1839 года. Оно вверялось окружному начальнику — из царских офицеров. Округ состоял из трех магалов: Ахтынского, Докузпаринского и Алтыпаринского. В каждом магале был свой кадий, в селениях — мулы, старшины и десятники, по одному или по два. В случае надобности означались помощники старшин. В помощь нальнику округа назначались главный духовный кадий и диванные члены, по одному от каждого магала. Они составляли диван ожруга.

Начальник округа должен был охранять общественное спокойствие, порядок и добиваться от жителей «должного властям повиновения», наблюдать за тем, чтобы никто из жителей не имел сношений с восставшими горцами, «усмирять всякие действия» против официальных властей, содействовать войскам, передвигавшимся по территории округа, строго следить за исполнением жителями «своих обязанностей правительству», своевременно взыскивать налоги и подати, а также принуждать жителей к погашению недоимок [9].

Начальнику округа предоставлялась судебная власть. Уголовное преступление, «всякое насилие и самоуправство» начальник округа разбирал сам и определял меру наказания. Лишь «важных» преступников он представлял вышестоящим властям.

Судебные дела начальник округа решал, принимая в соображение общие законы, руководствуясь во всех действиях своих собственным благоразумием» и учитывая «понятия и обычаи народа» [9]. Главный кадий и диванные члены по представлению начальника округа утверждались высшей военной администрацией. В случае «неблагонадежности» кадия и диванных членов начальник округа делал представление вышестоящим властям о назначении других лиц. Обязанности кадия и диванных членов заключались в разборе возникающих между жителями споров, «исключая уголовных и сопряженных с казенным интересом» [9]. Магальные кадии назначались и утверждались начальником округа, их обязанности были те же, что и у главного кадия. Начальник округа разбирал жалобы на решения Самурского дивана и кадиев, наблюдая за своевременным разрешением споров диваном, главным и магальным кадиями.

Сельские старшины избирались жителями на прежних основаниях. Но начальник округа мог не утверждать избранного старшину, если его поведение было не угодно царским властям [9].

Все должностные лица за «ослушание и неповиновение» окружному начальнику и антиправительственные проступки подвергались наказанию.

Таким образом, общества Самурской долины были всецело поставлены под контроль царских властей, и с их относительной независимостью было покончено. Все органы сельского и магального управления превращены в низовые органы царского административного аппарата. Начальник Самурского округа сосредоточил в своих руках полноту всей власти. Для того, чтобы держать жителей Самурской долины в повиновении, были построены две крепости, одна из них в Ахтах. Коменданты обеих крепостей и их гарнизоны находились в подчинении начальнику Самурского округа.

Однако комендантскую систему управления в Табасаране, Кайтаге, Кюринском ханстве не удалось ввести из-за сопротивления местных жителей, хотя Самурский округ и был включен в состав Кубинского уезда.

В Ахтах и в Кюре с древних времен существовала феодальная знать, она пользовалась всеми привилегиями земельных собственников и, прикрываясь адатами, эксплуатировала местное население. Но феодалы здесь еще не окрепли, чему мешали частые вторжения иноземных захватчиков. Перед постоянной угрозой внешней опасности уздени сплачивались между собою, в джамаатах вновь оживала деятельность старых общинных органов [17].

Лезгинские тухумы отличались друг от друга своей численностью и уровнем благосостояния. Тухумы, накопившие в своем распоряжении богатства и земли, занимали более привилегированное положение. Из их среды выделялась общинная знать, а в некоторых местах тухумы по наследству передавали и власть старейшин — кевху. Вплоть до нашествия Надир-шаха из древнего Курах-ского тухума Мирчиар продолжали избирать главного курахского кевху [17]. В джамаате Хутарг должность кевхи постоянно занимали представители тухума Байбут. В Верхнем и Среднем Стале тухум Перер издавна считался происходившим из святых и получал грамоты иранских шахов и турецких султанов. В Хиве должность кевхи являлась наследственной в тухуме Сейдар [17].

По данным посемейных списков Самурского округа за 1850 год, в округе было 5632 хозяйства, душ мужского полла 14867 (вместе с Рутульским магалом). Всего в округ входило 53 селения и 4 магала. Ахтыпаринский магал состоял из 19 селений (2243 хоз.), Алтыпаринский — из 6 (1114 хоз.), Докузпаринский — из 10 (1082 хоз.) и Рутульский — из 18 (1193×03.).

Цахурцы составляли значительную часть Елисуйского султанства. В это султанство в 30-х годах XIX века входили нагорная часть и низменная между горами и рекой Алазанью [9].Летним центром султанства было селение Цахур. Султаны Сари-Алибек, Али-бек, Мамед-хан, Али-Куркулу-бек имели и там резиденции.

В 1806 году Ахмед-хан, сын Ахаза, вооруженным путем сверг своего престарелого дядю Хан-бабу и сделался султаном. Он получил от царя чин полковника [19], правил с 1806 по 1830 год. От царского правительства Ахмед-хан ежегодно получал пенсию в размере 1200 рублей серебром. После его смерти управление султанством передано его сыну Мусе-Are, который умер в конце 1830 года, затем управление султанством поручено Даниял-беку, племяннику Аслан-хана. С конца 1830 по 1844 год Елисуйским султаном был Даниял-бек. Елисуйские султаны так же, как и другие Восточнокавказские владетели, выделялись своей жестокостью [9].

В 1839 году Рутульский магал был присоединен к Елисуйскому султанству, а в 1844 году Даниял-бек перешел на сторону Шамиля. В связи с этим управление бывшим Елисуйским султанством и Рутульским магалом временно поручено джаро-белоканскому военно-окружному начальнику [9].

Бывшие Елисуйское султанство и Рутульский магал были объединены в один округ под названием Елисуйского. Этот округ был разделен на три магала: Елисуйский, Рутульский и Ингелойский. Округом упровлял русский офицер, находившийся в непоственном подчинении джаро-белоканского военноокружного начальника. Магалами управляли наибы, назначаемые джаро-белоканским военноокружным начальником. В каждом магале было по одному кадию, который ведал духовенством и разбирал шариатские дела. Магальные кадии подчинялись окружному кадию, назначенному царскими властями. Жители Елисуйского округа, за исключением «высшего сословия, чиновников и духовенства, которых значение определяется общими наставлениями», были приравнены к государственным крестьянам на общем основании, принятом в Каспийской области [20].

Царская администрация практиковала раздачу деревень угодным царизму феодалам и царским чиновникам и офицерам армии. Конфискацию и пожалование земель царские чиновники использовали в качестве меры, призванной обеспечить зависимость местных феодалов от царизма.

В 1840 году была проведена административно-судебная реформа Кавказа. «Учреждение для управления Закавказским краем» ввело новую систему административно-территориального устройства, включающих три звена: губернию (область), уезд (округ и участок). В Дербентский уезд входила Дербентская, Табасаранская и Кайтагская провинции, в Кубинский уезд — Кубинская провинция с Самурским округом.

В указанном административно-территориальном делении края царские власти умышленно игнорировали принципы этнического единства и территориальной целостности народов, населяющих этот регион.

Со времени вхождения Кавказа в Россию на территории Восточного Кавказского хребта и Прикаспия был образован ряд областей и уездов, причем лезгинские территории входили в разное время в различные административные образования. В частности, в 1840 году Бакинская, Дербентская и Кубинская провинции переименованы в уезды и вошли в состав вновь образованной Каспийской области. Из них Дербентский и Кубинский уезды находились в ведении Дербентского военноокружного начальника. В 1846 году Бакинский уезд вошел в состав Шемахинской губернии, а из Дербентского и Кубинского уездов и владений Кюринского и Казикумухского образована губерния Дербентская. Чаще всего Самурский округ входил в Дербентский или Кубинский уезды.

В 1860 году была ликвидирована политическая власть ханов и беков и образована Дагестанская область. В 1856 году царю представлено несколько проектов по управлению покоренными народами Кавказа. Одобрение царя получил проект будущего наместника на Кавказе А.И.Барятинского. По этому проекту Кавказ делился на большие военные отделы без учета национальных образований, начальникам которых предоставлялись широкие права и большая самостоятельность.

В Дагестане действовало специальное Положение, утвержденное в 1860 г. под названием «Положения об управлении Дагестанской областью и Закатальским округом». В Дагестанскую область входил бывший Прикаспийский край без Кубинского уезда и весь горный Дагестан. Область разбита на четыре военных отдела (Северный Дагестан, Средний Дагестан, Южный Дагестан и Верхний Дагестан). Южный Дагестан делился на три управления: 1) Кайтаго-Табасаранский округ; 2) Ханство Кюринское; 3) Самурский округ, включавший горные магалы, т.е. верховья Самура.

«Царизм, вводя эти положения, — пишет Магомедов, — стремился не столько к распространению среди горцев гражданских принципов управления, сколько к удержанию вновь покоренного населения в повиновении. Система управления строилась так, чтобы в случае надобности быстро и решительно подавлять новой властью. Наиболее удовлетворяла этим требованиям военная администрация» [17].

Во главе военных отделов стояли военные начальники, обладавшие всеми военными и гражданскими правами управления и располагавшие своими войсками.

Округа делились на наибства. Наибы получали от казны содержание, имели письмоводителя и охрану из всадников Дагестанского конного полка, обладали распорядительной и судебной властью.

Во главе всего управления Дагестаном стоял начальник Дагестанской области, действовавший на правах генерал-губернатора. Он же являлся главнокомандующим расквартированными в Дагестане войсками. В его подчинении находились дербентское градоначальство и управление портовым городом Петровском [17].

Эту систему управления официально именовали «военно-народным управлением». В военно-народном управлении особенно рельефно проявился военно-феодальный характер колониальной политики царизма. Эта система управления была создана для подавления и угнетения покоренных народов. Царизм поддерживал права и привилегии имущих сословий, и, как это признавал начальник Дагестанской области генерал А.Меликов, «ханскую власть, использовал институт наибов, старейшин и кадиев» [17].

Военное и административное деление Восточного Кавказа, в частности Дагестана, подвергалось изменениям. Например, в конце XIX века вместо военных отделов было создано девять округов: Аварский, Андийский, Гунибский, Даргинский, Казикумухский, Кюринский, Самурский, Темир-хан-Шуринский (Хасавюртовский округ входил в состав Терской области) [17].

С 1860 года руководство так называемым военно-народным управлением в Дагестане осуществлялось непосредственно из главного штаба Кавказской армии при наместнике Кавказа. В 1883 году оно подчинялось канцелярии Главноначальствующего гражданской части Кавказа. По существу положение от этого не изменилось. Военным по духу своему управление оставалось до конца века, — прежний начальник Дагестанской области стал именоваться военным губернатором.

8.2. ПРОИЗВОЛ ЦАРСКИХ ЧИНОВНИКОВ И МЕСТНЫХ ФЕОДАЛОВ

Вступив на территорию Восточного Кавказа, царизм стал всецело опираться на ханов и беков и через посредство их проводить жесткую политику.

Царские генералы, пользуясь услугами местной аристократии, принуждали горцев выполнять работы, связанные со строительством крепостей и других военных объектов. Кроме того, по первому требованию царских властей горцы обязаны были выставлять подводы и лошадей для перевозки различных грузов. «Этот вид повинностей, чрезвычайно отягощавший народ, стал источником дохода для ханов и беков. То небольшое вознаграждение, которое население должно было получить за свой труд и транспорт от правительства, присваивалось ханами и беками» [8].

«Подати и повинности, отбываемые жителями, — говорится в официальном документе, — были чрезвычайно разнообразны, и к тому же эти повинности неслись жителями так различно, что приведение их к общей цифре и деление их подымно приведет к ошибочности относительно налогов на каждое селение отдельно» [21].

«Местные аристократы, чувствуя свои руки совершенно свободными, действовали очертя голову, руководствуясь единственно кровожадным деспотизмом, животными побуждениями и неутомимою жаждою к стяжанию богатств. Всякого рода насилия, взятки и поборы, а в случае сопротивления открытый грабеж, нередко сопровождавшийся убийством, составляли ежедневные заботы восточно-кавказских владетелей; похищение отличавшихся красотою девушек, хотя бы они и были объявленные невесты; похищение их из родительских домов, иногда из дома мужа, еще не успевшего увидеться со свою молодой женой; наконец увод их в ханские гаремы открытою силою было дело самым обыкновенным» [22].

Характеризуя деятельность карабахского военноокружного начальника княза Мадатова, ревизовавшие Закавказье в конце 20-х — начале 30-х годов сенаторы П. Кутайсов и Е. Мечников писали, что он «употреблял во зло сделанную ему правительством доверенность, отбирая для себя самовольно чужую собственность, употребляя жителей в собственные услуги без платы, составлял от имени других фальшивые бумаги и был мстителен до степени разрушения могильных памятников» [4].

Для содержания разбухшего военного аппарата были введены в Прикаспийском крае чрезвычайно большие подати, которые тяжким бременем ложились на плечи горцев. Так, например, по всему Прикаспийскому краю сумма податей на 1841 год составляла вместе с недоимками 1.061.630 руб. серебром [23].

Подати с населения собирались не только деньгами, но и натурой (хлеб, ячмень, сено, масло, яйца). Зная о таком беззаконии, правительство не только не принимало мер к прекращению произвола, но само позаботилось о его усугублении. Так, например, министр финансов предписал: «Все сборы по завоеванным областям и городам, как те, кои уже известны и введены в общий счет по расписанию о доходах, так и те, кои сверх того открыты, управители могут, равно как и самые остатки сих сборов от прежних лет, с казенной экспедицией хранящиеся, причислить к общим своим доходам» [23].

В лезгинских джамаатах незыблемой новой общественных отношений являлась частная собственность на землю и скот. Это отразилось в адатах южнодагестанских обществ. «Кто подожжет… дом, саманник хлебные скирды, сено и т.д. или вырубит деревья в чужом саду, — говорится в адатах — тот должен заплатить убытки, нанесенные хозяйству. За воровство вещей и другого имущества, как-то: лошадей, коров и т.д — из дома или с поля с виновного взыскивается вдвое против стоимости украденной вещи и муштулук — деньги, употребленные хозяином уворованной вещи на разыскивание ее [17].

«Колониальные порядки, установившиеся царской администрацией, вызывали отпор среди горцев. На это царизм отвечал карательными мерами. Жестокости по отношению к местному населению были доведены до крайней степени при главнокомандующем русской армией на Кавказе генерала А.Ермолове, назначенном в 1816 году. Где бы ни проходил Ермолов со своими войсками, он чинил кровавую расправу, разрушал или предавал огню целые аулы» [17].

Народ волновался и отказывался платить непосильные налоги, но царское командование в целях устрашения местных жителей организовало карательные экспедиции в горы [8].

В письме Карцева к Барятинскому о Юсуп-хане Кюринском говорится: «Кюринский хан жестокостями своими, непростительным корыстолюбием и разного рода несправедливостями довел народ почти до открытого восстания против себя. Начиная с 1860 года поступали на него к начальнику Южного Дагестана и к самому К.Н.Меликову беспрестанные частные жалобы. Наконец, в прошедшую осень народ открыто и единодушно отказался ему повиноваться, не прибегая еще к оружию, кюринцы выбрали до 200 человек поверенных и отправили в Шуру с жалобой, которая была выражена такими словами: «… за что же нас, никогда не враждовавших против русских, отдали вместо пастухов злому волку, который нас грабит»

Скрытно, — говорится в другом документе, — они ропщут на притеснения и несправедливости шамхала и ропщут на правительство русское, допускающее утеснять народ повинностями, которые и без того же уже отягощали» [24]. «Из сказанного следует, что причины возникновения движения горцев надо искать в социально-политической обстановке, сложившейся на Восточном Кавказе в 20-х годах XIX века» [8].

С борьбой горцев за независимость тесно переплетается вопрос о мюридизме, который получил широкое распространение на Восточном Кавказе. Мусульманский аскетизм оформляется организованно в дервишских орденах. Учение одного из этих орденов, широко известное в Средней Азии, распространилось под названием накшбандийского тариката. Слово «тарикат» в узком смысле значит «искатель правильного пути», а в смысле общем — «ученик, желающий учиться» [8]. Последователи тариката — «мюриды» должны были беспрекословно повиноваться воле своего учителя. Последнее получило в русской литературе название мюридизм.

Накшбандийский тарикат — это постоянное занятие особенно значительными мотивами, т.е. воспоминанием Аллаха. Накшбанд отвергал показную набожность и обрядность, сорокодневные посты, бродяжничество, нищенство, публичные радения (сама’) с музыкой, пением и танцами, громкий (джахр) зикр…

Вступающий в него обязан был прежде вcero беспрекословно повиноваться Корану и последовать пророку Мухаммеду, укрепить свои убеждения, согласно с мнением последователей Пророка, искренне раскаиваться в грехах, потом удовлетворить все обиды, просить прошения у обиженных, строго исполнять шариатские постановления, стараться удалить от себя от всего противного Аллаху и от всех дурных и низких поступков, происходящих от искушений эгоизма, считать все, что делает, для себя обязательным и не оставлять ничего без важной к тому причины, укрощаться хорошими и похвальными нравами, отказаться от лишней еды, от лишнего сна и разговора, не есть ничего непозволительного, постоянно нуждаться в Аллахе, быть довольным судьбою! Кто усвоит себе эти качества, тот дойдет до места присутствия Аллаха [25].

Основной частью практики накшбандийа является тихий зикр (хафи), т.е. мысленное (сердцем) понимание имени Аллаха, в отличие от громкого (джахр, джали,) произносимого вслух. Тихому зикру отдается предпочтение в подавляющем большинстве братств. Традиция накшбандийа считает, что тихому зикру пророк Мухаммед обучил Абу Бакра во время их пребывания в пещере. Громкий же зикр пророк открыл Али, поэтому в ряде общин накшбандийа допускается этот зикр. Другой составной частью обучения накшбандийа является сухба — интимное общение — разговор между наставником и учеником, совершаемое на самом высоком духовном уровне.

Наконец, тесная связь между учителем и учеником раскрывается в практике тавадж-жух — концентрации помыслов каждого из двух партнеров на мысленном образе друг друга, что в начале создает духовный контакт, а затем духовное единство учителя и ученика. Метод психо-физических тренировок накшбандийа был сосредоточен на духовном очищении и полировке-воспитания сердца.

Накшбандийа отрицает аскетизм, все «братья» являются мирянами, которые совершенно необязательно должны быть в обители.

Инициация происходит после прохождения трехмесячного периода искуса — проверки, во время которого мюрид постоянно работает, исполняя самую грязную работу. В день посвящения он, совершив ритуальный обряд омовения, дает клятву верности шейху, покровителю братства и пророку Мухаммеду, после чего получает разъяснение тихого зикра братства, формулу своего личного тихого зикра, набор молитв в определенном порядке для чтения и устраивает угощение для всех присутствующих.

Тарикат, как сказано выше, восходит к пророку Мухаммеду, а его разновидность — накшбанд получил развитие от крупнейшего представителя среднеазиатского суфизма XIV в. Баха ад-дина б. Бурхан ад-дин Мухаммеда ал-Бухари (1318 — 1389).

Начиная с XV в. накшбандийа постепенно превратилась в самое распространенное духовное братство (после ал-кадирийа), функционировавшее на огромной территории от Каира до Суматра и от Поволжья и Северного Кавказа до юга Индии.

«Золотая цепь» накшбандийских шейхов, одна из ветвей которой ведет к Дагестану, насчитывает около 40 крупнейших тарикатистов, силсила которых восходит к пророку Мухаммеду. Среди них четыре лезгина: Убайдаллах Ахрар (1404 — 1490), Исмаил из Кюрдемира, Хас-Магомед из Ширвана и Магомед-Эфенди из Ярага.

Убайдуллах Ахрар активно и умело вмешивался в междуусобицы Тимуридов и в течение сорока лет был фактически правителем всего Среднеазиатского региона [25].

Магомед-Эфенди подготовил и благословил крупного тарикатиста Джемалетдина из Кумуха, на котором силсила накшбандийского тариката в Дагестане обрывается. Магомед-Эфенди, как увидим ниже, имел прямое отношение и к подготовке Хас-Магомеда из Ширвана.

Известно, что восточнокавказские мюриды разделялись на два разряда: мюридов наибских и мюридов по тарикату. Первые, как порождение газавата, исчезли вместе с газаватом и званием имама. Но мюриды по тарикату существовали и в дальнейшем.

Мюридом по тарикату и мюридом наибским мог сделаться всякий желающий, без различия возраста (с 15 лет) и материального состояния. Желающий получить это звание должен был явиться к известному преподаванием тариката муршиду. Объявив ему желание «искать правильную дорогу», получал указание, какие книги следует читать и на какие места в них нужно обращать особое внимание. Сверх того ему давалось наставление, как должен держать себя человек, желающий идти по стопам пророка и удостоиться блаженства в будущей жизни, отказавшись от приманок настоящей.

Затем будущий мюрид отправлялся домой или же оставался в том селении, где проживал избранный им наставник. С этой минуты он принимал название мюрида и предавался изучению тариката, устраняя от себя всякие житейские заботы.

Мюриды по тарикату пользовались большим уважением среди населения. Причем «учение тариката отнюдь не было опасно для спокойствия народов, оно скорее было способно сохранить мир, нежели возбудить войну, потому что последователи этого учения являлись более монахами, чем воинами. Доказательством этого служат его требования, во всем сходные с монашеским обетом: как можно меньше говорить, ушам и глазам воли не давать, как можно меньше есть и спать и как можно больше молиться богу» [8].

Достигнув «совершенства», человек освобождается от всех уз, соединяющих его с миром. Поэтому в тарикате ни одного слова не говорится про газават. Напротив, он строго предписывает своим последователям удаляться от всего, что напоминает войну; так что мусульманин, выразивший желание принять учение тариката, тем самым заявлял о своем отвращении к войне.

Совсем другого рода человеком был наибский мюрид. Все познания его в книжной мудрости ограничивались чтением Корана, все его достоинства заключались в отсутствии физических недостатков, препятствующих владению оружием. За всю службу при наибе мюрид получал от него все необходимое для существования и участия в войне. Иногда наибы содержали и семью мюрида. У самого Шамиля это было правилом [8]. Наибские мюриды появились при Шамиле — при прежних имамах их не было. Создать этот институт Шамиля побудила необходимость иметь в своем распоряжении верных людей для безотлагательного выполнения мероприятий, связанных с исключительным его положением [8].

В одном из официальных документов царской России точно определена причина беспорядков в покоренных ханствах: «Беспорядки обнаружились не вследствие проповедей Курали-Магомеда (Магомеда Ярагинского), а благодаря грабительствам Аслан-хана Казикумухского и всякого рода жестокостям, которыми он угнетал народ… Не столько тарикат побудил имамов призвать соотечественников к оружию, сколько деспотизм ханов и беков» [8, 22].

8.3. ПРИЗЫВ К СВОБОДЕ И СПРАВЕДЛИВОСТИ

«В местной печати, — пишет проф. А.Агаев, — уже несколько раз промелькнуло сообщение о том, что приступивший в Махачкале к работе Исламский институт назван именем Магомед-Эфенди Ярагинского. Между тем мало кто знает его жизнь и деятельность, его мировоззрение и то, почему он удостоен такой чести создателями названного института. Некоторые из наших историков могут привести кое-какие сведения о нем, но в исторических трудах, посвященных прошлому, его имя только упоминается» [26].

Между тем в архивах, рукописных фондах научных институтов, старых газетах и журналах можно отыскать немало материалов о нем. В рукописном фонде ИИЯЛ хранится объемистая, чуть ли не в 40 страниц си штабс-капитана Прушанского о его жизни и деятельности, написанная еще в 1841 году. На первой же странице о Магомед-Эфенди сказано: «По обширному уму он считался в числе дагестанских алимов, а по званию главного кадия имел возможность приобрести большое состояние». Записка ценна тем, что в ней воспроизводятся многочисленные отрывки из его проповеднических речей, писем и воззваний, по которым можно судить, что за человек и мыслитель он был, какова его роль на начальном этапе движения горцев [26].

В начале XX века Гасану Алкадари (внуку М.Ярагинского по дочерной линии) удалось собрать некоторые труды из философского наследия деда и два из них опубликовать в 1910 году в типографии М.-М.Мавраева. Сравнительный анализ опубликованных произведений и рукописных оригиналов, находящихся у Галиба Садыки, свидетельствует о том, что эти труды изданы в сокращении. Одно из произведений под названием «Большая касыда» написанная М.Ярагинским в класическом жанре, будучи первой дагестансой поэмой на арабском языке, явилось, по существу, программным трудом, теоретическим обоснованием необходимости начала газавата, предопределившего в последующем длительный этап национально-освободительного движения горцев Дагестана и Чечни.

И, наконец, — пишет А.Агаев, — Саид Габиев в 1925 году в газете «Красный Дагестан» посвятил Магомед-Эфенди значительную часть своей статьи «Мюридизм в Дагестане», а русский писатель П.Павленко в 1942 году в повести «Шамиль» на основе записки Прушанского и других источников создал художественный образ Ярагинского, назвав его «светилом тариката». В повести он изображен под именем Курали-Магомеда. «Курали» –– псевдоним Магомеда, которым пользовался он сам, порой и другие дагестанцы прибегали к этому псевдониму. В основе псевдонима лежит название южнодагестанских предгорий, известных среди жителей как «Кюре», а «ли» означает не что иное, как «житель» [6].

Сегодня, к сожалению, приходится говорить о необходимости возрождения в Лезгистане исламских традиций, которыми некогда славился наш край. Именно отсюда происходили признанные религиозные авторитеты, ученые-арабисты, поэты.

До Октябрьского переворота в Кюринском округе было 194 (II место после Гунибского округа), а в Самурской — 102 мечети. Во многих из них были медресе, в которых получали соответствующее образование. Отказ от атеистической диктатуры поставил, наконец, на повестку дня вопрос о соблюдении прав верующих, возвращении духовного и культурного пласта, связанного с исламом. Стоит ли напоминать, что забвение общечеловеческих ценностей, заложенных в религии, привело в конечном счете к бездуховности, потере нравственных ориентиров. Ведь вся наша культурная программа в значительной мере в прошлом была связана с исламом. Ислам — не только религия, но и правила жизни, обычаи и традиции, по которым веками строился мир горцев. Все это разрушено в Лезгистане до основания. Заставляя забыть обычаи предков, горцам ничего не дали взамен. По этому поводу Р.Ризванов пишет: «Если честно признаться, то не всегда и не всем хватало стойкости перед лицом распоясавшегося зла: ведь заставляли же нас сжигать священные книги, в том числе и рукописные научные труды, принуждали разрушать мечети и превращать их в клубы и колхозные склады, приказывали с разных трибун поносить Аллаха, отлучать детей от веры. А вместо имени Бога вложили в наши уста имя Сталина и имена других «вождей», запятнавших себя гнуснейшими преступлениями против собственного народа» [27].

«Не верующий ни в Бога, ни в черта способен только к разрушению. Созидательного начала в нем нет. У него только одно стремление — брать и потреблять. Он в своей слепоте не думает о потомстве. А если и есть у него какая-либо забота, то только о личном… Ведь именно вера в Аллаха способствует честной инициативе, а не рвачеству, достойной коммерции, а не спекуляции, созидательному труду, а не разрушительному…» [27].

Магомед Ярагинский был не только выдающимся религиозным деятелем Восточного Кавказа, но и крупным ученым, носителем идей добра, справедливости, чести, равенства народов и людей. Поэтому такие личности, как Магомед Ярагинский, любимы в народе, им верили, за ними шли. Поскольку о нашем знаменитом земляке ничего практически не знаем, привожу часть статьи проф. А.Агаева в «Дагестанской правде» от 14 апреля 1992 г., фрагментом из которой начат этот параграф [26].

Магомед Ярагинский родился в 1761 году в селе Яраг нынешнего Магарамкентского района. «О родителях и семье М.Ярагинского пишет Гасан Алкадари в известной книге «Асари Дагестан». Отцом Магомеда-Эфенди Ярагинского был Молла-Исмаил, духовный наставник, имевший свое медресе в родном ауле, а женой была дочь моего земляка Магарама-эфенди Ахтынского. По мнению Гасана, Магарам относился к «числу больших ученых, преподававших физику и философию». В свое время Магарам, занимаясь учительскими делами, поселился в соседнем с Юхари-Ярагом ауле Махмудкент. Общие их интересы и занятия сблизили семьи, что и дало жизнь Магомеду, который с детства проявил тягу к общественным делам.

Источники сообщают, что будущий духовный предводитель движения горцев, «закончив полностью курс наук в Кюринском округе и в других культурных центрах Дагестана, стал во времена Аслан-хана преподавателем в своем селении и просветителем». Известность его медресе все более ширилась, о чем говорит приезд в Яраги юношей как из других лезгинских аулов, так и из Дербента, Бухары, Ширвана. Из ученикого его дальнейшей судьбе некоторые сыграл значительную роль. В первую очередь уроженец Ширвана Хасмагомед. Он почти семь лет проучился в ярагинском медресе, а затем вернулся домой, по одним источникам в Кюрдамир, по другим чуть ли не в Бухару, но через год-другой вернулся. Хасмагомед пригласил Магомеда-эфенди в Кюрдамир к известному шейху Исмаилу-эфенди, и тот обучил ярагинца тарикату. Исмаил-эфенди говорил ему и другим гостям, которые приехали к нему вместе с Магомедом-эфенди Ярагинским, что «мусульманская вера ко-леблется, что мусульмане предались греху, –– пьянство и разврат сделались им знакомы, что, наконец, мусульмане не ведают шариата и, будучи подвластны неверным, не могут возвыситься до постижения великой науки тариката».

Магомед-Эфенди согласился «приступить к доброму делу, навести мусульман на путь истины», а Гаджи-Исмаил провозгласил его «старшим мюршидом», то есть главой последователей нового толкования ислама в Дагестане.

Эти события происходили в начале 20-х годов XIX века, когда царская армия, силой вводя российские порядки во вновь завоеванных и закрепленных Гюлистанским договором с Ираном землях, совершала карательные экспедиции вглубь дагестанских гор. Командовавший ими Ермолов еще в 1820 году откровенно писал императору: «Я не отступлю от предпринимаемой мною системы стеснения злодеев всеми способамии. Главнейший есть голод, и поэтому добиваюсь я иметь пути к долинам, не могут они обрабатывать землю и пасти свои стада».

В 1823 году Ермолов с многочисленной армией вторгся в Кюре, наводя страх на мирных жителей не только истреблением непокорных, но и обложением непомерно большой данью. Ее размер определялся в три тысячи рублей серебром.

В этой ситуации из Кюрдамира в родной аул возвратился Магомед Ярагинский и, собрав аульчан, сказал им: «Народ! Mы сегодня не мусульмане, не христиане и не идолопоклонники. Истинный магометанский закон состоит вот в чем. Мусульмане не могут быть под властью неверных». Переведя дух, он вновь заговорил: «Мусульманин не может быть ничьим рабом или подданным, и никому не должен платить подати, даже мусульманину. Кто мусульманин, тот должен быть свободный человек, и между всеми мусульманами должно быть равенство».

Немецкий ученый и писатель Фридрих Боденштедт в 1855 году издал в Берлине книгу «Народы Кавказа и их освободительные войны против русских» [28]. Особое место в книге исследователь отводит шейху Магомеду-Эфенди Ярагинскому, которого он называет Мулла-Мухаммедом. «Мужчины Ярага и все, собравшиеся вокруг меня, — взывает идеолог газавата на Кавказе, — идите и освободите свои души от духа рабства, который сковывает вас, идите в мечети и упадите перед лицом Всевышнего, молитесь о покаянии, не думайте ни о сне, ни о пище, и Аллах явит вам свою милость. Он поведет вас праведным путем и наделит вас силой великого дела, которое вы призваны совершить. Аллах подаст мне сигнал, а я объявлю его Вам. Будьте готовы проявить мужество, когда настанет час битвы» [28].

Магомед-Эфенди поначалу ставил вопросы о достижении свободы и равенства горцев в мирных формах. Он пытался добиваться чисто духовного самоутверждения свободы и равенства. Ему мыслилось, что стоит угнетенному корить угнетателей про себя, отрешиться от тягот жизни, мыслями слиться с богом — боль угнетения можно заглушить. Иначе говоря, он звал окружающих к моральному неприятию растущего национального и социального насилия.

Было бы неправильно считать, что, когда Магомед-эфенди говорит о «неверных», он ведет речь о неверных только в религиозном плане: «верные» мусульмане, а «неверные» все остальные, христиане в первую очередь. В приведенной выше его речи сказано, что мусульманин как человек » не может быть ничьим рабом», он «не должен платить подати и мусульманину», то есть своему, по религии «родному» правителю или любому лицу. Так что «неверными» в его мыслях и устах являются все те, кто не верен идеалам свободы и равенства, будь они приверженцы христианства или ислама. Термины «верные» и «неверные» используются им и в гражданском плане: в соответствии со степенью верности жителей Дагестана родной земле или ее захватчикам. Размышляя таким образом, Магомед-Эфенди убедился, что сам тоже находится в долгу у своего народа, в какой-то степени причастен к нарушителям прав мусульман на свободу и равенство. И он вновь выступает перед аульчанами в мечети, говоря им: «Я самый грешный человек перед богом и пророком. До сих пор я не ведал, что бог нам повелел. Теперь только постиг эту высокую истину. Все мои дела до сих пор лежат грехом на моей душе».

Рис. 8.3. Магомед-Эфенди Ярагинский 1761-1838гг.

Аульчане никогда не слышали таких признаний Эфенди, а он продолжал, утоляя их любопытство: «Мною взятый зекат (десятина) муллам не следует брать, а потому я сделал большое преступление. Я сознаюсь, простите меня, а если хотите, дозволяю, возьмите все мое имущество и разделите между собой».

Ярагинцы простили ему, но с того дня он перестал взимать зекат, хотя тот большей частью шел на помощь беднякам.

Чтобы дать понять, что одинаково отвратительна несправедливая власть, которая исходит от людей, исповедующих любую религию, он в той же речи отмечает: «Будучи под властью неверных или чьей бы то ни было, все наши намазы, уроки, все странствования в Мекку, ваш нынешний законный брак и все ваши дети незаконны».

«Весть о Магомеде-Эфенди и его учениках — пишет Ф.Боденштедт, — со скоростью молнии облетела весь Дагестан; со всех сторон приходили паломники в аул Яраг, чтобы увидеть алима и услышать его слова. Все, кто восхищался им, учился у него или кого он благословлял, становились мюридами. Изо дня в день росло число сторонников нового учения: многие священники (муллы) и верующие целыми месяцами жили в ауле Яраг, чтобы поближе познакомиться с образом жизни Магомеда-Эфенди. Он проводил время исключительно за чтением Корана, соблюдая пост и молясь: видя его набожность и в словах и в делах, все почитали его как святого» [28].

Вскоре к нему на учебу поступил из Кази-Кумуха Джемалетдин, служивший мирзой (секретарем) в канцелярии Кумухского ханства. Проучившись ряд лет в Яраге, он вернулся к себе, чтобы распространять cpeди населения тарикатское учение своего наставника. Весть о ярагинском медресе и наставнике дошла и до более отдаленных аулов Дагестана. В Гимрах об этом узнали два молодых горца — Гази-Мулла и Шамиль. Гази-Мулла имел медресе, преподавал религию и шариат, был уже в летах, а Шамиль, еще холостой, проявлял больше интерес к наукам и знаниям.

Через посредство Джемалетдина, с которым они были знакомы еще прежде, Гази-Мулла и Шамиль оказались в Яраге. Неизвестно, как долго они здесь пробыли, но оба приняли тарикат, хотя каждый по-своему. К этому времени Магомед-эфенди и сам изменился во взглядах на мир и свое учение. От идей отшельничества, отречения от земных благ и сосредоточения своих дум исключительно на молитвах, чтобы таким путем обрести свободу и постигнуть истину, он все более переходил к пониманию необходимости решительных действий против насилия, исходящего от правителей всех типов. Он стал создавать отряды из местных жителей, которые шли из аула в аул, как бы проводя боевые учения.

Мюриды из аула Яраг, — пишет Ф.Боденштедт, — обращаясь лицом к востоку, громко кричали: «Мусульмане! Война против неверных! Ненависть и уничтожение гяурам!» Такие крики можно было слышать весь день на всех улицах, во всех общественных местах, везде, где появлялись мюриды. Как пожар из аула в аул распространилось это учение, — далее пишет Ф.Боденштедт, — вскоре весь Кюринский округ находился в состоянии возбуждения и смущения, которые обычно предшествуют всенародному востанию. Даже на севере Дагестана, где в это время находился Ермолов со своими войсками, можно было услышать угрозы мюридов в адрес неверных» [28].

Узнав о «кюринских беспорядках», Ермолов потребовал от местного правителя Аслан-хана прекратить их, а возмутителя отправить к нему в Кубу, где находился штаб. Аслан-хан приехал в Касумкент, вызвал Эфенди и в присутствии алимов многих аулов оскорбил его. Опомнившись, на второй день он попросил у него извинения, но настоял однако на запрете пропаганды газавата в своих владениях, а Ермолову доложил о наведении в ханстве ожидаемого порядка. Но Магомед-Эфенди не отступал от своих убеждений. Пригласил в Яраг авторитетных наставников из разных мест, причем людей разных ханств и национальностей, чтобы посоветоваться с ними о контрмерах. Из Аварии приехали Гази-Мулла и Ших-Шабан, из Кумуха — Джемалетдин, из Даргогубденска — Гаджи-Юсуф, из Табасарана — Хан-Магомед и другие. Участники совещания пришли к мысли: надо оказать вооруженное сопротивление растущему с каждым днем насилию. В завершение Магомед-Эфенди заявил: «Ступайте на свою родину, забирайте народ. Вооружайтесь и идите на газават… Один мусульманин должен идти против десяти неверных».

Алимы разъехались по своим горам, и почти все дружно взялись претворять в жизнь наставления. Особое усердие проявил Гази-Мулла. На сельском сходе он сказал аульчанам: «Есть христиане, есть евреи, много народов на свете есть, у всех есть закон, которым они следуют. Только мы, мусульмане, живем без веры. У христиан — евангелие, у евреев — талмуд, у мусульман — коран и шариат, но мы, мусульмане, действуем не по евангелию, не по талмуду и не знаем, что такое шариат. Все дагестанцы, а с ними вы преданы пьянству, воровству, разбою. Вы убиваете, один у другого забираете имущество, проливаете кровь мусульманскую».

Как видно, не только Магомед-Эфенди, но и его воспитанники и соратники ставили вопрос о свободе, равенстве и справедливости скорее в политико-правовом и нравственном плане, чем в узко религиозном. Да будь дагестанцы по вероучению христианами, и то бы они выступили против жестокостей царизма, как выступали против единоверных персов, турок и арабов, когда те приходили отнимать у них веками завоеванную свободу и равенство. Духовных наставников тяготило и начавшееся распространение среди горцев греховных деяний — воровства, пьянства и разврата, которые несла в горы новая социально-политическая обстановка.

Наши историки односторонне подчеркивают идею, что движение горцев было «национально-освободительным» или «народно-освободительным». Между тем оно началось и развивалось в первую очередь, как общедемократическое. Ни Магомед-Эфенди из Ярага, ни Джемалетдин из Кумуха, ни Гази-Мулла, как впоследствии и Шамиль, не сводили его цели лишь к национальному или народному освобождению. Последнее не давало еще освобождения каждому угнетенному человеку, поскольку свобода народа еще не означала свободы каждого из образующих его людей, и равенство народов не равнялось равенству людей. В этом отношении духовные предводители движения горцев ставили национальные интересы в тесную связь с интересами человека, личности. Поэтому и движение обрело столь массовый и взрывной характер.

Эту особенность движения поняли даже царские генералы. Главнокомандующий Закавказским краем Розен, к примеру, в 1837 году писал: «Ограждаясь неприступностью мест, при воинствующем духе и неограниченной любви к независимости, горцы готовы сильно действовать против всякого принуждения». Другой генерал, Воронцов, видел выход в том, чтобы «аристократическим началом побороть то направление демократическое, которое развивалось и так глубоко пустило корни в Дагестане и против которого доселе, кроме оружия, никакого оплота не было противопоставлено».

А известная часть русских офицеров, служивших в Дагестане, еще более решительно осуждала политику властей. В частности, А.Бестужев-Марлинский во время притеснения в Кюре местных жителей и открытого преследования Магомеда-Эфенди за свободолюбивые идеи писал, что «Паскевич довел Кавказ до полного расстройства»; другой офицер, Н.Лорер, утверждал: «Огонь и меч не принесут пользы, да и кто дал нам право вносить свои порядки к людям, которые довольствуются своей свободой и собственностью?»

Вскоре между вторым тарикатистом в Дагестане Джемалетдином и Гази-Муллой возникли серьезные трения из-за газавата. Джемалетдин написал последнему два письма с требованием немедленного прекращения войны. О дальнейших событиях П.Павленко пишет [29]: «Ничего не ответив Джемалетдину, Гази-Мулла пожаловался на него Курали-Магоме (М.Ярагинскому), говоря, — что кумухский проповедник стесняет его своими запрещениями и отвлекает народ проповедями от священной войны…

Узел этих сложных противоречий мог бы развязать только один Курали-Магома, старейший тарикатист во всем Дагестане. Но он — единственный, кто мог разрешить все споры и восстановить мир среди своих представителей и, глядя на происходящее, как дальновидный политик по-иному направил события, положив начало новому устремлению народной веры.

В те же дни, — пишет П.Павленко, — когда вражда между Джемалетдином и Гази-Муллою достигла крайней остроты, Курали Магома написал Джемалетдину, что как бы не были убедительны их увещевания или угрозы, на Гази-Муллу они не подействуют, не такой он человек. Следует ожидать, что газават окажет влияние на дагестанских ханов и хоть несколько ослабит их тиранию. Газават, по всей вероятности, проложит дорогу и тарикату. А потому, посылая Гази-Мулле разрешение на газават, он рекомендовал Джемалетдину заботиться только о себе и не удерживать Гази-Муллу в его намерениях, хотя бы потому, что отшельников — мюршидов можно найти много, хорошие же военачальники и имамы редки.

Вскоре до Джемалетдина дошли слухи что молодой Шамиль, единственная надежда тарикатистов, теперь тоже оказался вместе с Курали-Магомой.

Умный Курали-Магома, — пишет далее П.Павленко, — впоследствии примерил Джемалетдина с газаватом, убедив, что мучения его послужили очистительной жертвой, которую непременно требует всякое святое и правое дело. Джемалетдин, по-видимому, согласился с этим, потому что написал извинительное письмо Гази-Мулле, которое должен был вручить молодому имаму Шамиль» [29].

К началу 30-х годов Дагестан уже пылал огнем демократического движения под лозунгами свободы и равенства мусульман как между собой, так и с приверженцами других религий. Гази-Мулла, ставший первым имамом, собрал разрозненные движения в одно. С большим ополчением он прошел по многим горам, спустился на равнину, добрались до Южного Дагестана. В ответ новый главнокомандующий царских войск на Кавказе Паскевич распорядился, чтобы Аслан-хан во что бы то ни стало арестовал бунтаря и доставил его в Тифлис.

Магомеду-Эфенди пришлось с семьей скрыться в горных чащобах Табасарана. В это время, местные жители послали письмо продвигающемуся на юг Гази-Мулле: «Мы приняли учение тариката, святой ислам свято исполняем, признаем нашим мюршкидом Магомеда-Эфенди Ярагинского… Не устояли против нас ни русские солдаты, ни мамсуйские всадники, на горе Каргул, где был разбит Надир-шах, мы разбили и гяуров. Мюршид благословил тебя на газават. Табасаран, Кайтаг и все тамошние народы ждут тебя, иди же к нам на газават».

Гази-Мулла горячо откликнулся на призыв. По прибытии в Табасаран он радостно встретился с Магомедом-Эфенди, который принял его любезно как единомышленника. Его появлению в здешних краях, где Магомед-Эфенди скрывался от ареста, обрадовались его сыновья Гаджи-Исмаил и Исхак дочь Хавсат. Гази-Мулла знал их по годам своей учебы в Яраге. Особенно обрадовался он тому, что Хавсат, которая ему приглянулась еще в то время, незамужем.

Как говорят верующие, что суждено, тому сбыться. Сбылось и сокровенное намерение Гази-Муллы. Несмотря на непрекращающиеся военные сражения, он просил у Магомед-Эфенди руки его дочери Хавсат, тот благословил брак. Свадьба состоялась в одном из табасаранских аулов. А когда Гази-Мулле надо было возвращаться к ополчению, выяснилось, что оставлять здесь тестя с женой и двух сыновей вовсе небезопасно. И без того за ним была организована погоня, власти не могли забыть и того, что в Курахе, куда его доставили нукеры хана, местные жители помогли ему бежать из зиндана, дали лошадей, переправили из Яраги темными ночами его семью в безопасное место.

Вместе с зятем Гази-Муллой и семьей Магомед-Эфенди через лакские горы двинулся в Аварию и поселился на его родине. Гимринцы и ученые многих аварских аулов приняли его с почестями. В местном медресе он приступил к занятиям по разным наукам и исламу, наставлял жителей на путь газавата и шариата. Теперь к нему в Гимры стали ездить молодые люди из многих аварских, даргинских аулов, даже из Южного Дагестана. Одним из них был алкадарец Гаджи-Абдулла. Он учился у Магомед-Эфенди еще в Яраге, затем у Гази-Муллы, теперь вновь прибыл сюда, чтобы пройти высший курс наук и знаний у своего первого учителя.

Но недолго засиживался Магомед-эфенди в тиши медресе. Он то и дело отправлялся с Гази-Муллой в боевые походы, принимал участие в массовых молитвах и сражениях. Его присутствие придавало силы восставшим за свободу и равенство, против насилия и голода. Причем авторитет его был столь высок, что многие важные вопросы решались с его разрешения или от его имени. Когда Гази-Мулле необходимо было склонить «тарковского шамхала на свою сторону, он послал ему письмо, начав словами: «От уповающего на всевышнего бога Магомеда-Эфенди Ярагинского».

В 1832 году Магомед-эфенди потерял своего зятя Гази-Муллу, который был убит в Гимрах. Вот как описывает П.Павленко гибель Гази-Муллы в книге «Шамиль» [29]: Русские могут попасть в Гимры только в виле дождя, — говорили горцы. Но пехота клюки фон Клюгенау проникла в ущелье и ворвалась в аул. Началась рукопашная.

Поджидая свежие силы с Гамзат — беком, Гази — мулла оказывал героическое сопротивление русским. Шли дни, а Гамзат-бека все не было. Наконец, лазутчики донесли, что он появился и стал лагерем вблизи Гимров, пока не ввязываясь в сражение.

А из сотни мюридов, окружавших имама, осталось в живых уже только пятнадцать человек. Вместе с имамом и Шамилем они заперлись в башне на краю аула, поклявшись умереть, но не сдаваться… Одна надежда была на Гамзата: он должен был обязательно начать сражение, — ив башне дрались с невиданным презрением к смерти. К концу дня осталось в живых четверо — Гази-мулла, Шамиль и с ними двое мюридов.

Не раз прислушивались они к шуму боя — не начал ли уже Гамзат-бек. Но его отряды спокойно держались на отдаленных холмах, и видно было, что они не готовились к бою.

Так мы погибнем без всякой пользы, — сказал тогда Гази-мулла. — Бросимся лучше на неверных и нанесем им как можно больше вреда.

Он понял, что помощи не будет и что великое дело, начатое им, закончится сейчас со смертью. Он шел ей навстречу, как безумец.

Надвинув на глаза папаху, он первым выскочил из башни с шашкай в руке. Камень, брошенный с соседней крыши, свалил его. Двое солдат, стороживших выход из башни, воткнули в него штыки. Стрельба прекратилась. В эту минуту Шамиль гигантским прыжком перемахнул через солдат, склонившихся над телом имама. Они обернулись — он зарубил их. Третий, спешивший на помощь, пустился бежать. Шамиль зарубил и его. Но четвертый, оказавщийся возле, воткнул ему да отказа штык в грудь…» [29]. И даже после этого Шамилю удалось уйти и выздороветь!..

Магомед-Эфенди узнал, при каких обстоятельствах погиб его зять имам Гази-Мулла. Ясно было, что Гамзат хочет стать имамом Аварии любым способом. Несмотря на то, что Магомед-Эфенди мог и не назначить имамом Гамзата и не должен был совершить этот акт, но Магомед-Эфенди принимает мудрое решение. После похорон Гази-муллы, как сообщает штабс-капитан Прушанский, Магомед-Эфенди «отправился к Гамзат-беку в Ирганай благославлять его преемником Газы-Муллы». Оказывается, Магомед-Эфенди видел далеко… Вскоре Гамзат-бек был убит родственниками Хунзахского хана, мстя за кровь молодых ханов, погибших по вине Гамзат-бека…

Еще шесть лет Магомеду-Эфенди довелось жить в Аварии. Это были годы стремительного возвышения Шамиля, который относился к нему с уважением. Магомед-Эфенди радовался успехам нового имама, да и сам помогал ему словом и наставлениями, проводя много времени среди ополченцев, которым приходилось в родных горах спасать себя от деспотизма местных и царских властей.

Личный секретарь Шамиля Магомед-Тахир в своих дневниковых записях «Три имама» рассказывает об участии ярагинского наставника в сражениях под Чиркеем и о том, как при виде бессмысленного кровопролития с обеих сторон тот добился прекращения огня, с чем согласились противники.

О борьбе горцев под руководством Шамиля написано очень много, особенно в последнее время, поэтому в этой работе не останавливаюсь на этих событиях. Однако следует сказать о том, что во всех работах роль Магомеда-эфенди Ярагинского недостаточно раскрыта. Кавказская война не достигла бы такого накала, может быть, даже не возникла бы, если бы не Магомед-эфенди Ярагинский и его учение.

Все три имама: Гази-Мулла, Гамзат-бек и Шамиль были исполнителями воли Магемед-Эфенди Ярагинского. Заслуга Шамиля заключается в том, что он, из трех имамов полной мере сумел использовать могучие силы, заложенные в мюридизме. Не будь этого движения в Дагестане, не было бы и такого мощнейшего сопротивления «гяурам», поэтому, воздавая почести Шамилю, мы должны, обязаны не в меньшей мере воздать должное и Магомед-Эфенди Ярагинскому.

Умер Магомед-эфенди в 1838 году, нашел вечный покой на кладбище Согратля. Его мавзолей и по сию пору стоит на краю старого кладбища как призыв к свободе совести и человеческого духа.

8.4. НАРОДНЫЕ ВОССТАНИЯ

На протяжении первой трети XIX века на Восточном Кавказе, в горах и на плоскости происходили одно на другим восстания горцев. Выступления горцев явились реакцией на гнет, произвол и несправедливость, которые им приходилось испытывать со стороны местных феодалов и знати. Восставали горцы разновременно в рамках одного аула или группой сельских обществ. Разрозненные восстания легко подавлялись, но через определенное время они вспыхивали вновь [17].

Стихийные выступления горцев принимали все более крупные размеры. Царские войска стали открыто помогать феодалам. На выступления толкал и колониальный режим, установленный кавказским начальством на вновь покоренной территории. В управлении Восточным Кавказом не учитывались особенности и нужды населения, частыми были злоупотребления и расправы.

Л.Н.Толстой, глубоко изучивший все, что относилось к горцам, писал в набросках к «Хаджи Мурату», что «в те времена одна малая часть горцев покорилась русским, другая жила в горах свободно, не признавая ничьей власти, а третья часть то притворно покорялась русским, то опять возмущалась и воевала с ними» [17].

«В развертывании борьбы горцев определенную роль играли, — пишет Р.Магомедов, — феодальные междоусобицы. Когда одна из феодальных групп встречала поддержку у царизма, враждебные этой группе феодалы становились в оппозицию и к своим противникам, и к русскому начальству. Среди дагестанских феодалов было немало таких ханов и беков, которые с приходом царских войск были ущемлены в своих политических правах и потеряли известные материальные выгоды. Они бунтовали против русской военной администрации и натравливали на нее население своих владений. Царизм, руководствуясь политикой «разделяй и властвуй», поддерживал одних феодалов против других. Те, кого царизм поддерживал, становились опорой его колониальной политики. Русскую ориентацию приняли шамхал Тарковский, ханша Баху-бике Аварская, султан Елисуйский, Аслан-хан Кюринский, дербентские феодалы и другие. Все это шло вразрез с интересами горцев, поскольку насаждение колониального режима вело к еще большему усилению феодальной эксплуатации» [17].

Широко известный во всех лезгинских аулах поэт и ашуг Сайд из Кочхюра пел:

Исчезли и соловьи, и красота, и розы,
И только вороны каркают в моей стране…

Южнодагестанские крестьяне вели непрерывную борьбу против феодальной эксплуатации. Они нападали на имения ханов и беков, угоняли ханский скот, отказывались от несения повинностей. Ханы отвечали на крестьянские выступления новыми жестокостями.

Крупным антиколониальным выступлением в первой половине XIX в. явилось восстание крестьян Кубинской провинции в 1837 г., вызванное тяжелым гнетом царских властей и крупных феодалов. А.Бакиханов отмечал, что к числу причин, вызвавших неудовольствие населения Кубинской провинции, относились «…медленное течение дел и непомерные повинности и налоги…» [30]. Гнет и злоупотребления царских и магаловых наибов переполнили чашу терпения крестьян.

В такой обстановке в начале 1837 г. было объявлено о наборе всадников для службы в конно-мусульманском полку, который находился в Варшаве. Это требование царских властей и послужило поводом к выступлению крестьян Кубинской провинции. Их возмущение связано не с нежеланием служить в армии, а с тем обстоятельством, что набор всадников превратился в новый источник грабежа крестьян. Вследствие злоупотреблений местных чиновников экипировка каждого всадника в Кубинской провинции обходилась в 350 руб., тогда как в других провинциях она стоила всего 130 — 150 руб. [4].

Выступление началось в апреле 1837 года. Руководил им старшина лезгинского селения Хулуг Гаджи Магомед, его помощником был крестьянин Яр Али, пользовавшийся значительным влиянием среди крестьян.

Крестьяне требовали уменьшения ряда феодальных повинностей, удаления полковника Гимбута, являвшегося комендантом провинции, который свирепствовал в своих поборах и притеснениях. Царские власти были вынуждены снять Гимбута и двух магальных наибов, наиболее рьяно служивших ему, благодаря чему временно удалось уговорить крестьян разойтись по домам.

На ход восстания определенное влияние оказала борьба горцев под руководством Шамиля. Кубинцы поддерживали связь с ним. Когда кубинцы обратились к Шамилю с письмом и сообщили ему, что власти обещают удовлетворить их требования, в своем ответе Шамиль призвал крестьян не верить царским чиновникам.

В августе 1837 г. борьба крестьян Кубинской провинции разгорелась с новой силой и вылилась в вооруженное восстание. К сентябрю численность восставших достигла уже 12 тысяч. Гаджи Магомеда повстанцы избрали ханом, что свидетельствовало о его большом влиянии на восставших.

Многие беки, недовольные политикой царизма, примкнули к восстанию. Несколько беков были назначены Гаджи Магомедом магальными наибами.

Вскоре восставшие двинулись к Кубе и осадили ее. Зная о наличии артиллерии у кубинского гарнизона, повстанцы решили атаковать город в ночь с 4 на 5 сентября. В то время как два отряда должны были штурмовать Кубу с востока и запада, третьему отряду поручалось горной тропой скрытно проникнуть в город и ударить по противнику с тыла. Во главе этого отряда стоял Яр Али.

В назначенное время начался штурм. Первые два отряда, встреченные артиллерийским и ружейным огнем, не смогли взобраться на стены города. Но 1000 человек из отряда Яр Али проникли к центру. Здесь они мужественно, с большим упорством отражали атаки царских войск. Каждый дом, занятый повстанцами, превращался в маленькую крепость, и солдатам приходилось брать его с боем [4].

В ходе боя к восставшим присоединилось до 4 тысяч кубинцев. Как впоследствии заявил Гаджи Магомед, «жители города во всем нам пособляли: женщины давали хлеб, топоры для прорубливания стен и плетней, горожане заряжали ружья и даже сами стреляли» [4]. Но взять крепость восставшим не удалось. Безуспешной оказалась и новая попытка штурма, предпринятая в сентябре.

Против восставших были двинуты не только царские войска, но и конные отряды ширванских беков, кюринского и казику-мухского ханов [4]. Повстанцам пришлось отступить от Кубы.

Однако и после этого ряд горных магалов Кубинской провинции продолжал сопротивление царским властям и уклонялся от уплаты податей. Главнокомандующий генерал Головин в отчете о положении на Кавказе в 1838 г. сообщал: «После возмущения в году Кубинской провинции, усмиренного только в окрестностях самой Кубы, верхние магалы оной были в открытом неповиновении» [4].

В 1838 г. царские войска предприняли две военные экспедиции в горные магалы. В июне близ местечка Аджиахур произошло сражение с вооруженными отрядами повстанцев. Восставшие потерпели поражение, были вынуждены принести присягу в верности России и обязались платить дань казне. Однако значительная часть их во главе с Ага-беком Рутульским укрылась в горах [4].

Кубинское восстание было жестоко подавлено. Гаджи Магомед и ряд руководителей арестованы и казнены, а Яр Али бежал в горы. Власти расправились и с другими активными участниками выступлений.

Одновременно с кубинским восстанием и после него происходил ряд других крестьянских выступлений. В 1838 г. произошло выступление в Шекинской провинции. По признанию царских чиновников, ни в одной провинции не сохранилось «такого множества податей под различными наименованиями, как в Шекинской» [4]. В одной из жалоб, подписанной 150 нухинцами, говорилось, что жители города терпят от коменданта такие притеснения, что… остается только взять свои семейства и убежать из Нухи…» [4].

В конце августа 1838 г. отряд Ага-бека Рутульского численностью до 5 тыс. человек вступил в Шекинскую провинцию. В составе отряда было немало шекинцев, бежавших в горы из-за преследований властей. К ним присоединились и многие жители Хачмасского магала Шекинской провинции [4].

Восставшие пользовались сочувствием населения и других магалов. Наиб Куткашенского магала доносил, что он не может собрать отрад для борьбы с восставшими, так как на благонамеренность жителей нельзя положиться. В Шекинском магале вместо тысячи человек, требуемых комендантом, было собрано лишь 200 человек. Направленные в селение Варташен, они не оказали восставшим никакого сопротивления. Пользуясь поддержкой населения, отряд Ага-бека Рутульского приблизился к Нухе [4].

В предместьях города произошло сражение между гарнизоном и восставшими. В самой Нухе к восставшим примкнула городская беднота. В донесении главнокомандующего генерала Головина Николаю I отмечалось, что к повстанцам пристали «бедные и праздношатающиеся» [4].

Восставшим удалось захватить почти весь город, за исключением крепости, где укрылась часть гарнизона, царские чиновники и семьи богачей. Другая часть гарнизона укрепилась на возвышенности неподалеку от крепости. В течение нескольких дней в Нухе и ее предместьях происходили столкновения, которые не принесли решительной победы ни одной из сторон.

В первых числах сентября к Нухе стали прибывать подкрепления царских войск из других провинций. Утром 3 сентября восставшие покинули город и отступили. Войска преследовали их и несколькими столкновениями рассеяли их [4].

В 1861 году в Андийском округе попытался поднять восстание Кази-Магома — двоюродный брат наиба Шамиля Кибит-Магомы. В Южном Дагестане выступили табасаранцы. 5 июня 1863 года крестьянское восстание вспыхнуло в Закаталах. В этом же году восстали и гумбетовцы. В Кюринском округе крестьяне захватили бекские земли Джафар-бека [17]. В августе 1866 года начались волнения среди крестьян северного Табасарана.

Разрозненные выступления крестьян против колониального режима и местных феодалов продолжались в течение восемнадцати лет и завершились событиями 1877 года — самым крупным антиколониальным восстанием на Кавказе второй половины XIX века.

Русско-турецкая война была объявлена 12 апреля 1877 года, и в тот же год в Чечне Алибек Хаджи был провозглашен имамом. 16 апреля в Ичкерии вспыхнуло восстание, которое месяц спустя перекинулось в пограничные Гумбет и Салаватию [17].

В Дагестане всеобщее восстание началось 29 августа нападением гергебильцев на мастеровых и захватом Георгиевского моста. В этот же день согратлинцы провозгласили «газават» и объявили имамом Гаджи Магомеда [17]. На рассвете 31 августа горцы угнали из Верхнего Гуниба казенный скот и блокировали крепость.

8 сентября восстали жители Казикумухского округа. Гарнизон Кумухской крепости был разгромлен. Казикумухским ханом провозглашен отставной майор Джафар-бек.

В Левашах восстание возглавил Бахма-Гаджи Баганд, в Урахи — Алхас Албуриев, а Акуше — Чарак. Мехти-бека провозгласили кайтагским уцмием.

12 сентября восстание распространилось на Кюринский округ. Окружное управление было разгромлено, кюринским ханом провозглашен курахец поручик Магомед-Али-бек. Во главе восстания стояли в Табасаране — Умалат-бек, Рустам-кадий и Аслан-бек, в Каякенте — Агай, в Яраге — Эфенди Исма-илов. Ахтынцы провозгласили самурским ханом капитана Кази-Ахмеда. Из Южного Дагестана восстание перекинулось в Кубинский уезд. Здесь ханом был объявлен поручик Гасан-бек [17].

Таким образом, за короткое время восстание охватило почти весь Восточный Кавказ. Царские войска находились в разных местах и не были готовы к решительным действиям [17].

В первых числах сентября самурские, кюринские и кубинские лезгины штурмуют штаб-квартиру в г.Кусары, восставшие дагестанцы также активно наступают по всем направлениям [17].

Для подавления восстания царское правительство в срочном порядке перебросило в Дагестан крупные военные силы. Сюда были стянуты войска из Терской области, Баку, Красноводска и внутренних губерний России [17].

Восстание 1877 года длилось четыре месяца, охватив свыше 400 аулов. При подавлении восстания дагестанцы понесли большие жертвы. Сотни аулов были сожжены или разрушены. Тысячи горцев погибли в схватках с царскими войсками. После кровававой расправы над восставшими продолжалось выселение горцев, под предлогом покрытия убытков, причиненных восстанием, их облагали налогами и разного рода поборами. Земли казненных и выселенных горцев конфисковались и раздавались местной знати принимавшей участие в подавлении восстания. Власти ожесточились, беки своевольничали [17]. Царские наместники приступили к расправе. Наиболее активные участитники восстания преданы военно-полевому суду в Дербенте и Гунибе [8]. Согласно приговору, имам Гаджи-Магомед Согратлинскии кадий Цудахарский, Кази-Ахмед и Абдул Казикумухские и др., всего около 300 человек, казнены. Из 8 округов Дагестана около 5000 человек, независимо от возраста, пола, степени вины, были высланы. Многие из них от тяжелых лишений и непривычных климатических условий погибли [31].

Почти все крестьянские хозяйства Дагестана были обложены трехрублевым сбором ягабы для покрытия убытков, причиненных восстанием. Около 370 тысяч десятин земли репрессированных жителей изъяты в казну [8].

Кавказский наместник великий князь Михаил Николаевич оправдывал эти жесткие меры тем, что «наказание одних главнейших зачинщиков далеко не всегда может служить спасительным примером и предупреждением для остального населения» [31]. Поэтому в порядке «предупреждения» возможного в будущем неповиновения были наказаны многие невинные горцы [8].

Хронология описанных восстаний на Восточном Кавказе против царской России показывает, что сопротивление народов этого региона завоевателям было непрерывным. Немалую роль играла и Турция, претендовавшая на Кавказ. Говоря об этом, Ф.Вагабова пишет: «Как известно, очагом восстания был аварский аул Согратль. Мы располагаем стихотворением — призывом Мухаммед-бека из Гергебиля, направленным к знатным кварцам, подняться на новый газават, продолжить и довести до победного конца дело, не завершенное Шамилем. Не было ли здесь и расчета на поддержку со стороны единоверной Турции? Во всяком случае искра разгорелась в пламя, стремительно захватившее всю страну от Чечни до Лезгистана. По числу участников оно в два раза превзошло Кавказскую войну. Однако уже четыре месяца спустя движение горцев было жестоко подавлено. Волна репрессий обрушилась на участников. Главари восстания были казнены. В числе сосланных в Сибирь оказались и те поэты, произведения которых воскрешают для нас исторические события грозного лета 1877 года» [32]. Одним из них был выдающийся лезгинский ученый и просветитель, сосланный за активное участие в восстании 1877 года, Гасан Алкадари. На смерть товарища, сосланного в Тамбовскую губернию, он пишет:

Пусть враги не злорадствуют по поводу такой
твоей смерти, Ибо и их не пощадит эта судьба.
Не говори, что твоя могила одиноко затеряется
в глуши:
Быть может, и нам суждена могила там же.
К твоей могиле присоединятся многие могилы
единоверцев,
Изгнанников многих черкесских и татарских…
[30].

Далее Ф.Вагабова пишет: «Несмотря на явную субъективность, значение исторических документов обретает сейчас послание Гасана Алкадари к сыну Абу-Муслиму, находившемуся в то время в Петербурге на службе при Его Величестве императоре в собственном конвое [32, 33] и большое стихотворение Гасана Гузунова «Из-за чего и как вспыхнуло восстание 1877 года в Дагестане» [32, 34]. В первом — намеком, во втором — с полной откровенностью признается, что восстание было приурочено к началу русско-турецкой войны:

Из рода имама Шамиля
Кази Магомед Паша (сын Шамиля)
Кавалерийским старшиной
В Каре на войну пришел.
Он стал рассуждать о том, что, когда
Кавказ к Турции отойдет,
В Дагестан имамом
Он сам придет
…………………………………
Этим хабарам не верили
Дагестанские ученые,
За ложью ложь выставляя.
Их всех обманули

(Подстрочный перевод Ханова).

Боясь полицейской цензуры, Алкадари избегает серьезного тона и поэтому иронизирует в своем послании к сыну: «Осленок вздумал львом зажить». Ирония эта так же характерна, как и попытка самооправдания, которая пронизывает все суждения, авторы которых пытаются представить восстание итогом обмана. Иронией едва удается прикрыть горькие сожаления о свободе, теперь уже потерянной навсегда [32].

Но ни жестокие репрессии, ни бедствия, которые пришлось претерпеть горцам, не сломили их сопротивление царским властям и бекам. Полоса крестьянских возмущений и открытых выступлений против беков и колониальной политики царизма нарастала.

8.5. НАРОДНЫЙ МСТИТЕЛЬ И ЗАЩИТНИК

В период борьбы с завоевателями и угнетателями лезгинский народ выдвинул из своей среды немало храбрых полководцев и народных мстителей-абреков. Одним из талантливых и храбрых абреков был Кири-Буба.

В газете «Комсомолец Дагестана (22.02.94.) профессор М. Вагабов пишет: «Он не был революционером в обычном понимании этого слова, но его отважные поступки оставили глубокий след в памяти многих поколений. Не будет преувеличением, если скажу, что в истории лезгинского народа вряд ли сохранилось о ком-либо столько героических и трагических песен, рассказов и легенд, сколько о Кири-Буба и его дружине. О любви народа к своему герою повествуется в многочисленных песнях, посвященных ему. Они до сих пор звучат, как гимн доблести и отваге, во время свадебных торжествах в селах Южного Дагестана… Дербентские и бакинские богачи расценивали его действия, как открытый бандитизм, а его самого возводили в ранг разбойника. И, наоборот, трудовой народ к оценке его деятельности подходил с объективных позиций, находя ее вполне справедливой, направленной против злоупотреблений власть имущих и в защиту интересов бедноты».

При Советской власти образ и дела Кири-Буба находились под запретом, хотя благодарный народ, как обычно, продолжал творить свое устное творчество, посвящая ему бесчисленное множество четверостиший, более ста из которых собраны К. Казиевым и Э. Наврубековым.

Из Рапорта начальника Кюринского округа подполковника Б. Кушелева Военному губернатору Дагестанской области [АКАК. ф.2, оп.4, д.З, л. 2-6]: «Считаю служебным своим долгом доложить Вашему Превосходительству о настоящем положении вверенного мне Кюринского округа нижеследующее: за последнее время шайка разбойников, из коих главнейшая, наиболее опасная и дерзкая икринца Бубы доходит до двадцати с лишним человек, становятся с каждым днем все более и более нахальными и дерзкими. Буба со своей шайкой свободно разгуливает по почтовым дорогам, останавливает проезжающих, обирает тех из них, кого пожелает, открыто нападает на селения и спокойно уезжает. Теперь Буба даже и не скрывается, потому что он настолько силен, что ему даже и некого бояться. За последнее время команды Дагестанского конного полка имели две перестрелки с шайкой Бубы, обе безрезультатные, хотя и было выпущено по несколько сот патронов в каждый. Если до сих пор не было еще случаев ограбления почт, то потому только, что Буба щадит их, не считает это для себя выгодным, удобным. Очевидно, что не только охрана из двух всадников милиции не может гарантировать безопасность почты, но если бы даже всадников назначить для сопровождения почт десяти и более человек, то и тогда они не смогли бы противостоять прекрасно организованной и вооруженной шайке Бубы, да еще и более вопрос, пожелали бы всадники дагестанской милиции стрелять и вообще сопротивляться разбойникам. Точно также Буба щадит и проезжающих служебных лиц. Были случаи, что он их останавливал опрашивал и затем отпускал. Население округа, видя полное бессилие власти, изуверилось в помощи начальства и верит только в полную свою безопасность через преступников-разбойников. Люди неблагонадежные охотно теперь пристают к шайке разбойников, умножая и усиливая их до нескольких десятков человек, а главари шайки имеют в запасе оружие и патроны для вооружения их. Люди состоятельные ищут покровительства шайки, становясь таким образом поневоле укрывателями и соучастниками разбойников. Положение властей в округе самое приниженное и унизительное. Мы все прекрасно сознаем, что разбойники, не трогая нас, делают нам одолжение; положение чинов администрации, разъезжающих по делам службы безвыходное… А между тем каждый из нас прекрасно сознает, что если шайка разбойников смело вступает в перестрелку с командой конного полка, прекрасно вооруженного, то что значит для таких разбойников наш конвой из милиционеров, которые и сопротивляться не могут. При таком положении никакое правильное и серьезное отправление службы немыслимо. Мы, между тем, чувствуем свою полную беззащитность.

Я считаю своей обязанностью доложить Вашему Превосходительству сущую правду как она есть. В последнее время до меня начали доходить упорные слухи, что Буба со своей шайкой в отместку за поставленную в его родное селение Икра экскуцию хочет напасть на окружное управление, выпустить арестованных и разгромить управление. Я не допускаю этого только потому, что верю в ум и благоразумие Бубы, но отлично сознаю, что ни риска, ни неуспеха в этом предприятии для него нет…

Ввиду этих слухов, я потребовал от начальника конного полка, расположенного в Касумкенте, чтобы в Управление на ночь назначался караул, который и ночует в помещении канцелярии Окружного Управления. Всадники дагестанской милиции, как я уже неоднократно докладывал, для каких-либо активных действий против разбойников негодны. Они служат для почт и для нас, служащих, охраной только в том смысле, что разбойники, не желая подвергать риску и ответственности своих земляков — милиционеров, не желая враждебным отношением к всадникам (милиции) восстановить против себя население округа, щадят сопровождаемую милиционерами почту и нас, служащих. Но, конечно, это такие мотивы пощады, которые и слишком не прочны, и вряд ли не унизительны для власти. Были случаи, что разбойники при встрече с всадниками первый залп давали не в них, а вверх, как бы предупреждая всадников уходить, и всадники, действительно, не стреляли, а незаметно ускользали от разбойников. Конный полк не только не приносит пользы, но еще и подрывает в населении веру в силу и авторитет власти, так как народ воочию видит, что вооруженная правительственная сила не может справиться с шайками разбойников, что разбойники не боятся ее, и это дает разбойникам нахальства и дерзости, возвышает их в глазах населения и способствует приумножению шаек. Буба со своей шайкой теперь уже не простой разбойник. Он открыто вступает в борьбу с властями, он, не стесняясь, объявляет народу, что не признает и не боится никакой власти, начиная от начальника Округа и кончая Наместником (Кавказа). Он всюду говорит, что бедных он не обижает, а берет и наказывает только богатых, которые притесняют народ. Он уже вмешивается во внутреннюю жизнь народа: осенью он не допустил женщин идти на обычные зимние заработки в Дербент (одарив их деньгами), недавно он вернул с дороги невесту к ее любимому, которую выдавали за нелюбимого человека.

Он действует очень искусно, он очень щедр, а своими успехами настолько уже отуманил население, что в любую минуту может довести свою шайку до сотни людей. Он обладает значительными денежными средствами, оружием и патронами, которые ему доставляются из городов, а сам по себе он настолько умен, что сумел сплотить, вооружить и организовать весь сброд, который к нему идет. Теперь уже он настолько силен, настолько покорил воображение населения, что все его боятся и ему покоряются. А что же будет, если ему дать еще усилиться?

В настоящее время вверенный мне Кюринский округ находится в таком положении, что только одна вооруженная сила может водворить в ней спокойствие и порядок. Никакие денежные отпуски на лазутчиков, на подкуп для организации захвата и поимку разбойников без вооруженной силы не помогут, так как разбойники очень сильны, а народ отвратился от власти. Необходимо теперь и немедленно командировать в Округ несколько сот казаков, разделить Округ на районы, подчинить эти районы постоянному наблюдению казаков. Если даже не сумеем уничтожить, расселенных и отдыхающих в селениях в холодные зимние ночи, то, по крайней мере, разогнать шайку. Если не сделать это теперь же, то к весне потребуются несравненно большие вооруженные силы, поскольку в то время будут функционировать рыбные промыслы и шайка разбойников настолько размножится, что прервет всякую промышленную и торговую жизнь округа, а администрация округа лишена будет возможности отправлять свои обязанности. Во всяком случае, округ ни теперь без значительно усиленных войсковых частей, ни тем более под весну ни на одну минуту оставлять нельзя».

Такова исповедь в одном и рапортов начальника Кюринского Округа подполковника Б. Кушелева военному губернатору Дагестанской области.

Теперь посмотрим, как действия Кири-Буба оценивал в своем устном творчестве сам народ. (Ниже привожу только малую часть).

Яру балкIан, къизил пурар,
Пурарин ч1ул ат1уз тахъуи.
Вач, жегьилар, куьнни рукваз,
КIири Буба ялгьуз тахъуй!
КIири Буба атаналда
Baд кьегьелдин арадаваз.
Xynl агъвазда начаникар
Кич1е хьана кьве гьил зурзаз
Йифен кьулар — Буба къведа,
Бирданкади туп ванн ийиз.
Агьа кимел Буба ала,
Гьакимдн хьиз дуван ийиз.
Дербент агьвал, чар булахар,
Чар булахар яд алаз хьуй.
Шири Буба чаз даях я,
Ахыпин хваяр люд аваз хьуй.
Ам са гьахыпиин иблис туша,
Самарикай ц1ай ийидай.
Ам гьа игит Буба я чи,
Лаиу пулар пай ийидай.
Хуьруьн юкьва мехъер ава
Зуьрне-далдам ягъда лугьуз.
Мад кесибрин вилер ала
Бубади пул пайда лугьуз.
Начаникди приказ гана
KIupu Буба яхъ лагьана.
KIupu Буба акурлнхьди
Казахар гьар патахъ катна.
Сал арадай атай кьушун
Чи саларай агьуз фена.
Бубад ягъай са гавурдин
Гъарайдин ван цавуз фена.
Бубад къуьне патрундашар,
Патрундаишр пас кьунава.
KIupu Буба кьена лугьуз
Лезгистанди яс кьунава
Я сад Аллагь, рагъ квай балхун
Яратмиша дагъдин кьилел.
Буба галаз рази я зун
Гьа вуна гай киле гъуърел
Виняй агьуз Буба къведа,
Ширин-ширин баяд лугьуз.
Чи кесибар рекъел къведа,
Бубади пул паят1 лугьуз.
На лошади гнедой скакал Буба;
В седле, расшитом золотом, сидел.
«Лезгины! Помогите мне, друзья!
Свершить хочу я много славных дел».
Кири-Буба с пятью джигитами
Как ураган пронесся в городе.
Страшатся комендант со свитою,
Трясутся жидкие их бороды.
Как вестник ночи, появляется
Кири-Буба с ружьем безжалостным.
Простые люди собираются
И суд Буба вершит, как староста.
Дербент с красивыми фонтанами
Джигита ждал как избавителя.
Дербент с закрытыми магалими
Любил Бубу как победителя.
Кири-Буба не дьявол, не шайтан:
Полей с зерном Буба не поджигал.
О нем слагает песни Лезгистан,
Как беднякам он деньги раздавал.
В ауле горном свадьба началась,
Зурне и барабану там звучать.
Все ждут Бубу, и ждут заветный час,
Когда придет он деньги раздавать.
Отдал такой приказ большой Хаким:
Кири-Буба брать только лишь живым.
Но вот, столкнувшись с «львом » — Кири-Бубой,
Вернулись казаки ни с чем домой.
Казачье войско в ночь отправилось
Бубу неуловимого поймать.
Но только тем в ту ночь прославилось,
Что может мимо цели пострелять.
Ружье его, и саблю, и кинжал
Похоронили с ним в одной земле.
Он жил сражаясь, он геройски пал,
И Лезгистан грустит о нем теперь.
Аллах единый, на вершинах гор
Устрой женнет сладчайший для Бубы.
Пусть будет для души его простор,
Пусть отдых он найдет после борьбы.
Толкуют бедняки на площадях:
Кири-Буба еще вернется к нам.
С отрядом, на красивых лошадях,
Еще придет сказать нам свой «салом»
(Подстрочный переводЗаиры Аминовой).

КРАТКАЯ СПРАВКА

Кири Буба родился в селении Икра Кюринского округа Дагестанской области в конце 70-х годов XIX века. Уже юношей он отличался от своих сверстников крупным и статным телосложением, могучей энергией, добрым нравом и смекалкой. Вырос он в бедной семье. Вскоре полюбил прекрасную девушку по имени Шагьа (Шага). Вот как народ воспел это:

Руш туш зи яр, ом рагъ я
Сивни шербет, хур чирахь я.
Экуь вилер, ачух къамат,
Вич са дигай кьени багъ я.
Моя любовь, Шага-красавица,
Сравнима лишь с зарею утренней.
Я так хочу тебе понравиться,
Огонь меня сжигает внутренний!

(Подстрочный перевод Заиры Аминовой).

Чтобы иметь возможность жениться на своей возлюбленной, Кири-Буба едет в Баку на заработки. Подростку не просто найти работу. Наконец он нанимается на работу к лавочнику-старьевщику. Для последнего группа ребят собирала по всему городу старую утварь, посуду и т.д. Естественно, ребята приносили своему хозяину все, что попадало под руку. Хозяин был скупым человеком, ребятам давал гроши. Кири Буба часто заступался за своих товарищей. Кроме Кири Бубы никто из них не мог и слова сказать лавочнику, который был человеком крупного телосложения и часто пускал в ход кулаки. Как-то при очередной сдаче «товаров» лавочник обидел Кири-Бубу. Дело дошло до потасовки. Кири-Буба ударом кулака в темень свалил хозяина. Тот, не приходя в себя, умирает, и Кири-Буба попадает в тюрьму.

Кири-Буба не ожидал и не хотел такого исхода: он отрешен и расстроен. Он пишет письмо своей возлюбленной, их переживания народ также отразил в своем творчестве:

Ярдин т1варцел кхьиз туна
Рекье тур чар басма я жал?
Я к1ани руш тагьай Буба,
Ви дерт гьакьван зурба ятIа?
Гардан шуьше, беден агъдин,
Ч1умал буйдив ажеб кьада.
РикТиз икьван к!ани Шагьа —
Бес мад ом заз мус ахквада?!
Зарлу тфенг кьуна гъиле,
KIupu-Буба таъсир вуч я?!
Кьазаматра чан кт!извай
Бес зи ярдин тахсир вуч я?
А заз к1ани игит Буба
ПIинид багъда ахварзава.
Зун Бубадиз шагай диде,
Дуьньяда вуч хабар ава?
Письмо к возлюбленной красавице
Джигитом молодым отправлено.
Темнее ночи жизнь покажется,
Когда надежды не оставлено.
Ах, сероглазая любимая!
Шелк кос прекрасных черных ты не прячь.
Мной до небес превозносимая,
Прошу тебя, Шага моя, не плачь.
Держа в руках ружье богатое,
Кири-Буба орлом был наших гор.
А нынче он, в темнице спрятанный,
Лишь ждет несправедливый приговор.
Игит любимый, несравненный мой,
В саду вишневом ты мне грезишься.
Зачем судьба нас развела с тобой?
За что, Аллах, на меня сердишься?

(Подстрочный перевод Заиры Аминовой).

Сельчане, работавшие в Баку, друзья не оставляют Кири-Бубу в беде. Они систематически наведываются к нему в тюрьме, собирают деньги для его освобождения. Вскоре им удается вызволить Кири-Бубу из тюрьмы. На воле он узнает, что к его любимой сватается другой. Кири-Буба встречается со своим соперником в Баку и просит отказаться от этой затеи. Соперник неумолим. По дороге домой в село Икра соперники стали выяснять отношения с помощью кинжалов, соперник гибнет. Кири-Бубу ссылают в Сибирь.

Начальник тюрьмы, где находился Кири-Буба, любил лошадей. Пытаясь приручить несколько молодых лошадей, он, как к кавказцу, обращается к Кири-Буба за помощью. Самую норовистую лошадь последний приручает за несколько часов. Позже Кири-Буба оказывает начальнику тюрьмы другие услуги, и он его отпускает. Кири-Буба возвращается домой.

В один из дней после джума-намаза, Кири-Буба обращается к кюринцам с исповедью о том, что он понес заслуженное наказание, теперь не будет заниматься преступным делом и просит простить его. Народ прощает ему. Однако при участии аульского начальства и с прямого ведома начальника Кюринского округа снова ссылают его в Сибирь. Не было для Бубы места среди людей. Все пути были отрезаны. Теперь он видел единственный выход — путь абрека. Вскоре, расправившись с двумя охранниками в тюрьме, вооружившись, убегает из нее. Теперь Кири-Буба объявляет открытую войну царской администрации, ее местным холуям, облагает данью всех богатеев-притеснителей народа в Дербенте, Баку, рыбопромышленников Каспийского побережья… Районом его действий стала обширная территория — от Баку до Берекейских нефтепромыслов, Кюринский, Самурский, Табасаранский округа Дагестанской области. С оружием в руках он наводил ужас на местную знать, а собранные деньги, как правило, раздавал беднякам. Щедрость его была бесконечна… Вот некоторые эпизоды из его жизни и деятельности.

В Баку на нефтепромыслах многие рабочие жили в общежитиях — бараках. В основном это были люди, приехавшие со всего Кавказа на заработки. Жизнь их была тяжелой и нищенской. Кири-Буба неоднократно целыми чемоданами приносил деньги и раздавал всем, кто жил в бараках. Причем эти суммы были немалые — на каждого приходилось по сто и более рублей. Никто из них не мог заработать такие деньги даже за несколько лет! Бакинская милиция боялась Кири-Бубу и только делала вид, что пытается поймать его и его сподвижников.

Однажды Кири-Буба наказывает инженера, который ведал рыбными промыслами на Восточном Кавказе. Тот обкрадывал горцев на крупные суммы. Кири-Буба берет в заложники сына инженера и заставляет произвести полный расчет с рыбаками-отходниками. Народ реагировал на это событие следующим образом:

Инженердин агьзур манат
KIupu-Бубад пай авуна.
Инжинердин ивидикай
KIupu-Бубад чай авуна
Но был наказан поделом скупец:
Все золото его Буба отнял:
И, точно сыновьям родной отец,
Он рыбакам богатства все раздал.

(Подстрочный перевод Заиры Аминовой).

Как следует из Рапорта начальника Кюринского округа, власти поставили в родное село Кири-Бубы Икра «экскуцию» — расположили более двадцати казаков, причем расселили их по отдельным семьям. За счет последних и жили казаки. Это было серьезным бременем для сельчан и сделано было с целью, чтобы таким способом вызвать у населения неприязнь к Кири-Бубе. Власти придумывали и множество других «экскуций» против населения, чтобы как-то вызвать недовольство против Кири-Бубы, но тщетно!

Чувствуя, в каких условиях живут его земляки — сельчане, Кири-Буба пытается вывести казаков из села и расправиться. 0н назначает с ними встречу за селом, однако казаки не идут на это. Тогда Кири-Буба назначате им встречу сам один, «мол, ловите меня».

Наконец, казаки решаются встретиться с Кири-Бубой. Когда казаки приблизились к назначенному месту, кто-то из их «свиты стреляет по кустам, полагая, что там прячутся друзья народного героя. В это время впереди на коне появляется Кири-Буба. Начинается стрельба. Команда казаков разбегается, думая, что где-то недалеко спряталось дружина Кири-Бубы. Кири-Буба преследовал их до села, но в село не въезжает, боясь, что среди жителей будут жертвы.

Увидев, что таким способом ему не «выкурить» казаков из села, Кири-Буба предъявляет ультиматум начальнику Округа, чтобы поледний в течение суток убрал казаков из села, иначе он атакует штаб Округа.

Начальник Кюринского Округа вынужден подчиниться по вышеописанным в рапорте причинам и выводит казаков из села Икра.

Местные власти округов Юго-Восточного Кавказа серьезно обеспокоены верховенством Кири-Бубы над всей этой территорией. Об этом докладывают и Царю. Последний приказывает поймать Кири-Бубу и доставить его в Санкт-Петербург живым или мерным. Царь назначил за голову Кири-Буба десять тысяч рублей золотом. Против отрядов Кири-Бубы брошены значительные военные силы. Чтобы выведать планы последних, Кири-Буба идет на дерзкий шаг. Он распространяет слух, будто в Дербент приезжает специальный представитель от наместника Кавказа из Тифлиса. Через некоторое время Кири-Буба является к военному коменданту Дербента и представляется представителем Наместника Кавказа в чине полковника, грузина по национальности. Три дня живет Кири-Буба в семье коменданта, выведывает все секреты, веселится, играет в карты… Выигрывает у коменданта и его подопечных огромную сумму денег (сам комендант и его подопечные подыгрывали Кири-Бубе, чтобы угодить ревизору»). Узнав все, что ему хотелось узнать, Кири-Буба возвращается к своим. При этом он посылает своего кунака, дербентского еврея, к коменданту города сообщить, кто же гостил у него. Кунак-еврей вначале отказывался идти к военному коменданту города, боясь, что он догадается о его связях с Кири-Бубой и накажет его. Тогда Кири-Буба дает приемлемый совет: «Сообщи коменданту, что Кири-Буба ограбил тебя, забрал коня и уехал в горы…» Таков был Кири-Буба!

Более десяти лет он был «некоронованным королем» на территории Юго-Восточного Кавказа. Его «резиденции» располагались в Баку, Дербенте, в нескольких местах Кюринского округа и в Самурской долине.

Погиб Кири-Буба из-за огромной любви к своей возлюбленной. Когда он был сослан в Сибирь, его любимую выдали замуж за другого. После возвращения из Сибири, он неоднократно предлагает мужу Шага развестись с ней. Кири-Буба хотел этот вопрос решить дружелюбно, однако муж Шага не соглашался. При последней встрече между ними произошла ссора, муж Шага в состоянии нервного аффекта, выстрелом в спину, убил Кири-Бубу. Так завершилась жизнь этого выдающегося Человека и Абрека.

Из-за запретов идеологов Советов, деятельность Кири-Бубы стала изучаться только в последнее время. В 1990 году в журнале Литературадин Дагъустан (NN 2-4,1990) К. Казиевым опубликована документальная повесть «Кири-Буба». Однако многое о Кири-Бубе и его деятельности мы не знаем. Об этом говорит и такой факт. Недавно я узнал, что одним из центров, где месяцами жил Кири-Буба, было селение Лк1ар (Куллар) нынешнего Дербентского района. Дядя моей жены — Гаджи Агададашев рассказал мне, что его дед — Буба Агададашев был женат не то на сестре, не то на тете Кири-Бубы. Звали ее Герек, последняя родила двух сыновей — Гаджи и Агададаша. Отец моей жены — Ибрагим — сын Гаджи Агададашева…

Профессор М. Вагабов пишет, что Кири-Буба был «незаурядным народным героем, исторической личностью, который своими поступками и отвагой не уступал таким известным на Кавказе именам, как Залимхан, абрек Заур, Дато Туташхия». А мне думается (факты подтверждают), что Кири-Буба по некоторым своим человеческим качествам и подвигам превосходил последних.

8.6. СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ И КУЛЬТУРНОЕ РАЗВИТИЕ ЛЕЗГИСТАНА

Вхождение лезгинских земель в Россию в начале XIX в. благоприятствовало экономическому и культурному развитию нашего народа и избавлению его от турецкого и иранского ига. В 30-х годах XIX в. было начато строительство стратегических дорог в горах силами войсковых частей и местного населения. Ахтынская военная дорога, проведенная в 40-х годах XIX в., соединяла Южный Дагестан с Закавказьем. Житель с. Хнов Али Халафат в 1847 г. награжден золотой медалью за трехлетнюю усердную работу на Ахтынской дороге. Известны старинные дороги, связывающие Южный Дагестан с Закавказьем. В частности, такие, как Ахты-Нуха-Баку, Дербент-Ахты-Нуха, Ах-ты-Кубастарая Шамаха-Баку, Касумкент-Куба-Баку и т.д.

В связи с окончанием Кавказской войны в 1864 году наместник Кавказа обратился к народам Дагестана, указывая, что «население Дагестана освобождается от поставки рекрут, земля и леса являются собственностью населения, за населением признается право заниматься ремеслом и торговлей, для чего открыты дороги в Грузию, Джаро-Белоканы, Шеку, Ширван, Кубу, Дербент и прочие земли…» [8].

Дербент гораздо ранее являлся в то время крупным центром обрабатывающей промышленности Южного Дагестана. В рапорте генерала Савельева от 11 мая 1796 года на имя главнокомандующего Персидской экспедицией генерала Зубова говорится, что в Дербенте было 30 шелкоткацких и 115 бумагопрядильных фабрик. Город имел восемь мукомольных водяных мельниц. Здесь было 420 лавок, принадлежащих 80 торговцам, три караван-сарая. Хождение имели голландские червонцы, русские серебряные рубли, мелкие медные деньги и ассигнации, а также ширванские и кубинские абасы. Наряду с Дербентом задолго до XIX в. в Юждаге выделились ремесленные и кустарные центры, в которых ремесленники и кустари работали не только и не столько для собственных нужд, сколько на рынок. Во многих отраслях кустарной промышленности лезгины достигли совершенства и приобрели широкую известность. Изделия лезгинских кустарей отличались прочностью и тщательной отделкой. Широко было развито производство ковров, паласов, джурабов, изготовление одежды обуви, головных уборов, необходимого сельскохозяйственного инвентаря, предметов домашнего обихода, холодного оружия.

Ковровое ремесло было развито во всех регионах Лезгистана. Тонкие и плотные лезгинские ковры Кубинского уезда отличались чрезвычайной оригинальностью и красивым рисунком. Производство сумахов как в нынешнем Азербайджане, так и в Дагестане встречалось в основном у лезгин и лезгиноя-зычных народов, в остальных районах Азербайджана и Дагестана сумахи почти не производились [35].

Центрами коврового производства в Южном Дагестане являлись селения Микрах Теки-Пиркент, Ахты, Рутул, Гильяр, Мага-рамкент, Курах, Кабир, Зизик, Куркент, Кара-Кюре, Джаба, Каладжух, Икра, Хкем, Штул, Кинцик, Хучни, Архит, Халач, Межгюль и другие. Можно с уверенностью сказать, что в Южном Дагестане не было ни одного селения, где бы женщины не изготовляли каких-нибудь предметов из шерсти, начиная от высококачественных ковров, сумахов, джурабов и кончая шерстяными веревками.

Лезгинские ворсовые ковры и сумахи не раз демонстрировались на международных выставках в Париже, Брюсселе и других местах и были удостоены золотых медалей [35].

Широкое развитие у лезгин в XIX в. получило металлообрабатывающее производство: кузнечное и оружейное дело, а также художественная обработка металла.

Техника обработки металла была известна лезгинам с глубокой древности, о чем свидетельствуют археологические находки раскопок Макинского грунтового могильника (б. Докузпаринский р-н), относящегося к VI — IV вв. до н.э. Судя по этим материалам, в указанное время наряду с железными и бронзовыми украшениями широко употреблялись различные украшения из сплава свинца с оловом, не имеющие аналогий с другими памятниками Кавказа. В дальнейшем, в эпоху средневековья и позже, с возникновением серебряного дела одновременно развиваются художественные и технические приемы украшения и орнаментальные формы металлических изделий.

Литейное производство существовало в Куруше, Микрахе, Хлюте и некоторых других лезгинских селениях.

Кузнецы имелись в каждом лезгинском селении. Они занимались производством сельскохозяйственных орудий и предметов домашнего обихода. Изделиями кузнечного производства являлись топоры, серпы, косы, мотыги, ножи, подковы для лошадей, болты и крючки, а также щипцы для очага, щипчики для сахара, маленькие лопаточки для скобления теста, ножи для разных форм и назначений и т.д.

В конце XVIII — начале XIX вв. в металлообрабатывающем производстве выделяются оружейное дело и художественная обработка металла.

Рис. 8.11. Пряжка женского пояса: серебро, позолота, филигрань, паста, штамп, цветное стекло.

Вокруг оружейного дела развивались разнообразные художественные и ювелирные производства, связанные с отделкой оружия серебром под чернь, слоновой костью, золотыми инкрустациями и т.д. Крупными центрами кустарного производства серебряных ювелирных изделий, где насчитывалось значительное число кустарей, считалось селения Кюснет, г. Кусары Кубинского уезда, Ахты, Кака, Цахур Самурского округа, Икра, Рича, Койсун, Кучхюр Кюринского округа.

В «Асари-Дагестан» упоминается, что в Кюринском округе в сел.Койсун был искусный оружейных и золотых дел мастер по имени Гаджи-Магомед-Али. Ружье, сделанное этим мастером, нельзя было отличить от ружья известного мастера Гаджи-Мустафы, жившего в Крыму [33].

Обработка металлов и минералов была развита в Кубе, Кусарах, Шеки, Нухе, Гянже, Ахтах, Ашага-Стале, Койсуне, Гоа, Икре, Риче, Кучхюре, Курахе, Буши-Махи, Арките, Цилинге, Макхери, Целяке, Цнале, Куштилле, Куге, Куярике, Харадже, Ашага-Маки и т.д. Х

олодное оружие изготовлялось в с.Икра Кюринского округа. В отчете дербентского губернатора за 1850 г. говорится: «После марены (естественного красителя шерсти) замечательна выделка азиатского оружия в Дербентском уезде и в Кюринском ханстве» [36].

Выделкой овчин и кожи для местного потребления жители Южного Дагестана занимались издавна. Шубы, шапки, тулупы, чувяки, башмаки, различного рода сумки, ремни, пояса и т.д. делались из овчин, кож, которые искусно обрабатывались повсеместно.

Со второй половины XIX в. в селениях Ах-ты, Микрах, Кара-Кюре, Касумкент, Гиль, Хазри и др. получила распространение вышивка золотыми нитками, гладью, бисером или простой узорной строчкой. Лезгины любили делать и тканую тесьму из золотистых и серебряных ниток типа «буфта», «сарма», которые изготовляли специальные мастерицы почти во всех лезгинских селениях.

Гончарное производство древнего Кала продолжили селения Испик, Мюгюг, Еникент Кубинского уезда, Сальян, Гезергент, Испик Кюринского округа, Кахул Самурского округа. Многие предметы лезгинского прикладного искусства были представлены на первой областной сельскохозяйственной и кустарной выставке, организованной в Темир-хан-Шуре в апреле 1912 г. [35].

В Южном Дагестане жили искусные каменщики, которые оставили после себя великолепные памятники в виде крепостей, жилых строений, мечетей, мостов и т.д. Искусны были и мастера по резьбе по дереву.

Рис. 8.20. Ахцах. Мастерскя Абдулгамида Гаджиева по производству тканей.

Рис. 8.21. Ахцах. Мастерская Абдулгамида Гаджиева по производству ковров.

Другим важным и древним занятием жителей Южного Дагестана было животноводство, особенно овцеводство. В 1899 году количество домашнего скота в Кюринском округе составило 177967 голов, а в Самурском 330005; это 35% от всего числа домашнего скота в Дагестане.

Из отчета податного инспектора Кюринского участка, в состав которого входили Кюринский и Самурский округа, видно, что в 1907 году в этих округах было 400 тысяч овец, от которых получено 60 тысяч пудов шерсти. В частности, отдельные селения Самурского округа овец и коз имели (в тысячах): Фий — 155, Куруш — 90, Ихрек — 30, Рутул — 22,5, Сумугуль и Шиназ — 20 [36].

В 1913 — 1915 годах в Самурском округе было 552020 овец, коз и крупного рогатого скота. Самурский округ (70900 жителей) по наличию скота прочно занимал первое место в Дагестане. Для сравнения укажем, что вторым был Гунибский округ (70000 жителей), в нем содержалось 371000 овец, коз и крупного рогатого скота [36].

Развитию овцеводства в Самурском округе способствовали прекрасные пастбища на склонах гор Базардюзи, Шалбуздаг, Шахдаг и на других отрогах восточной части Кавказского хребта. На северных склонах скот содержался летом, на южных — зимой. Скотопрогоны через горные перевалы составляли всего 50-70 км. Однако в 50-е годы XX в. этот скотоводческий комплекс был безжалостно разрушен возведением между единым народом высокой «берлинской стены» в виде границы между Дагестаном и Азербайджаном.

Лезгинские народы с незапамятных времен занимались сельским хозяйством. Горцы обрабатывали пахотные земли с большой тщательностью, хотя техника земледелия была примитивна (пахали деревянной сохой с железным лемехом). Как в горах, так и на плоскости земледелие часто сочеталось с садоводством, особенно у жителей речных долин, где климатические условия наиболее благоприятствовали садоводству, а для ряда населенных пунктов Южного Дагестана садоводство было главнейшей доходной статьей населения.

Рис. 8.22. Товары артелей Самурского округа на выставке в Темир-Хан-Шуре. На полках: паласы, килимы, кувшины, чаши для омовения, шкатулки металлические, кумганы, подносы, медно-чеканная утварь, горшки керамические, светильники, обувь вязаная (хитилы, джурабы), парчовые ткани, женский костюм (платье, жилетка, верхняя одежда, головной убор).

Продукты садоводства и виноградарства в большинстве селений плоскостного и горного Южного Дагестана использовались не только для личного потребления, но и для продажи.

Обобщая состояние социально-экономического развития Лезгистана за период покорения Кавказа Россией до Октябрьской революции следует отметить, что за этот период происходило развитие значительными темпами земледелия, садоводства, животноводства, кустарной промышленности и промыслов.

Рис. 8.23. Товары артелей Самурского округа на выставке в Темир-Хан-Шуре. На полках: паласы, хурджуны, кинжал серебряный в оправе, сабля комбинированная с костяной ручкой, пороховница серебряная, кольчуга стальная, попонки на лошадей, женская одежда.

Рис. 8.24. Орнаменты ларей из с. Ханаг Табасаранского района (XIX в.). Прорисовки П.Дебирова.

Рис. 8.25. Лари и сундуки из с. Лучек Рутульского района (XIX в.). Прорисовки П.Дебирова.

Установление прочных экономических, политических и культурных связей с Россией положило начало культурному подъему народов Лезгистана, хотя этот процесс шел очень медленно в условиях колониальной политики царизма.

В XIX в. лезгинская культура сохранила и приумножила лучшие культурные традиции и достижения средневекового Лезгистана. Характерным для культурного развития страны в этот период было появление школ нового типа — русских школ, создание научных трудов по истории, философии, филологии, этике, педагогике, возникновение новых жанров литературного творчества.

Конец XVIII столетия и XIX век в Лезгистане ознаменованы появлением плеяды выдающихся ученых и поэтов — просветителей из числа высокообразованных лезгин, владевших не только языками Востока, но и русским, западными языками: Гасан Алкадари, Етим Эмин, Мирза Казем-бек, Гаджи Зейналабдин Ширвани, Рухун Али, Мирзе Га-сан, Тагьиржалви Эмирали, Мазали Али, Эмираслан Гьенидин, Молла Нури, Миграгь Мардали, Ахцегь Гьажи, ЧIилихъ Абдулгьа-мид, Бакри Эфенди из Мишлеша, Молла Курбан из Кюры и др. Здесь хочу отметить и крупнейшего ученого Аббаскули Ага Бакиханова, по происхождению табасаранца.

Крупным ученым-лингвистом и востоковедом был Мирза Казембек. Он родился в 1802 г. в Дербенте, в семье духовного лица. Обладая прекрасными способностями, Казембек за короткое время изучил в совершенстве тюркский, фарсидский и арабский языки, ознакомился с риторикой, логикой и философией Востока, глубоко овладел основами законоведения восточных стран. Уже в 17-летнем возрасте написал свой первый научный труд «Сокращенная грамматика арабского языка». В 1820 г. отец М.Казембека был выслан из Дербента в Астрахань. Сюда же в следующем году приехал и молодой Мирза. Занимаясь в Астрахани преподаванием восточных языков, он систематически изучал английский, французский, немецкий и другие языки [4]

В 1826 г. М.Казембек стал лектором «персидской словесности и турецко-татарского языка» в Казанском университете, где вскоре был избран профессором и деканом факультета. Одновременно с преподаванием он руководил подготовкой персидско-арабско-турецко-русского словаря.

В 1845 г. М.Казембек переехал в Санкт-Петербург, где стал преемником М.Топчибашева, уроженца Гянджи, на кафедре персидской словесности университета. Здесь еще шире развернулась его научная деятельность. Им было написано более 110 научных трудов. М.Казембек много сделал для подготовки целой плеяды крупных русских востоковедов. Характеризуя его научные заслуги, выдающийся ученый-востоковед академик В.Бартольд писал:»Сенковский и Казембек своими лекциями создали русское востоковедение: почти все русские ориенталисты следующих поколений были учениками одного из этих ученых или учениками их учеников».

Научные труды принесли М.Казембеку славу среди русских и зарубежных ученыхориенталистов. М.Казембек был трижды награжден Демидовской премией.

Большинство трудов М.Казембека переведено на английский, французский, немецкий и другие языки. М.Казембек был избран членом-корреспондентом Российской Академии наук, членом Общества Королевского Великобританского и Ирландского в Лондоне, общества Королевского северных антиквариев в Копенгагене и др. В 1869 г. его избрали почетным доктором Санкт-Петербургского университета.

Умер М.Казембек в 1870 г. в Санкт-Петербурге. Многочисленные труды М.Казембека посвящены истории Востока, общественно-политических и философских течений на Востоке.

Большое значение имела работа М.Казембека «Мухтасар-уль-Викайят» (Краткое законодательство), написанная на арабском языке и выдержавшая три издания. В ней автор показал себя непревзойденным знатоком мусульманского законоведения.

Учеником Мирзы Али ал-Ахты являлся известный лезгинский философ и общественный деятель, просветитель и педагог, историк и поэт Гасан Алкадари (1834 — 1910), автор книг: «Джараб ал-Мамнун» — Темир-хан-Шура, 1912 (на арабском языке), «Диван ал-Мамнун» — Темир-хан-Шура, 1913 (на арабском языке), «Асари-Дагестан» — Махачкала, 1929 (на русском языке, перевод с тюркского). К сожалению, первые две крупные работы (900 и 400 стр.) не переведены на русский язык и не доступны современному читателю [37].

Детские годы Г.Алкадари прошли в ауле Алкадар бывшего Кюринского округа. Он получил хорошее по тому времени образование, знал русский и несколько восточных языков. Он, как и Мирза Али, был человеком прогрессивных взглядов, сторонником российской ориентации, европеизации жизни, страстным поборником просвещения. Личность Г.Алкадари была многогранной, интересы отличались широтой и разнообразием. И не случайно его деятельность высоко оценена выдающимися востоковедами В.Бартольдрм и И.Крач-ковским [38]. Общественно-политические воззрения Г.Алкадари на протяжении его долгой жизни развивались, эволюционировали [38]. Особенно заметны перемены после пребывания в России (за причастность к событиям 1877 г. Г.Алкадари был сослан в Спасск бывшей Тамбовской губернии, где пробыл более пяти лет). Здесь поэт имел возможность близко познакомиться с русской жизнью, культурой и наукой. Изменения во взглядах поэта хорошо отражаются в его поэтическом сборнике «Диван ал-Мамнун», носящем во многом автобиографический характер. В этот главный труд вошли стихи, написанные на протяжении всей его жизни. И.Крачковский справедливо отмечал: «По этой книге мы имеем возможность судить о развитии поэтического творчества крупного арабо-кавказского поэта за всю его жизнь»[39].

В книге «Диван ал-Мамнун» и других произведениях Г. Алкадари, продолжая бичевать отсталость и невежество, призывая горцев к просвещению, вместе с тем подвергает резкой критике феодальных правителей, не думающих о благе народа, прогрессе общества, а занимающихся прожиганием жизни [38].

Прозябают беки от безделья,
О делах мирских совершенно не думая,
То с соколом пропадают на охоте,
То днями заняты игрой в шашки.
Разве им есть дело до знаний,
До обучения детей грамоте?!

Эта же мысль выражена и в книге «Асари Дагестан» (1891): «В Дагестанской области чаще всего в прошлом преобладали насилие и зло, а справедливость и милосердие не применялись. Правители и старейшины, взяв за правило хищения, грабеж, убийство и арест, не делали различия между запретным и дозволенным… Здесь со стороны правителей не было особой заботы о науке, школах…» [33].

Будучи гуманистом, он говорил о необходимости ценить людей не по внешнему виду, по богатству, а по уму и человеческим качествам:

Не смотри на одежду, ты познай человека,
Бедность не пятнает мудреца,
Как тучи не заслоняют солнце.

Перевод М. Садыки.

Г.Алкадари уделял большое внимание и вопросам назначения поэта, роли поэта в обществе. Он выступал против отвлеченных схоластических стихотворений и считал необходимым поставить художественное слово на службу народу. Эту сторону деятельности поэта отмечает исследователь З.Геюшев: «Г.Алкадари принимал активное участие в дискуссиях, проводимых газетой «Экинчи» («Пахарь», Баку). В частности, он выступил со статьей, защищающей поэзию Гаджи Мамед-Садыха, который резко критиковал глупых поэтов, сочиняющих бессодержательные, пустые, оскорбляющие друг друга пасквили. Алкадари защищал идею создания стихотворений содержательных, общественно полезных, призывающих народ к прогрессу» [40].

Сторонник просвещения и культурного развития своего народа, Алкадари постепенно начинает понимать прогрессивную роль присоединения Лезгистана к России. Он становится сторонником европейско-русского образования. Свои взгляды и мысли по этому поводу выразил в стихотворении «Дошел черед» [29].

Восславим Аллаха, дошел до России черед,
Дыхание правды познал впервые народ.
Для нас, дагестанцев, открылась к познанию дверъ-
Мы можем трудиться, учиться мы можем теперь.
Проснитесь, лезгины! Иные пришли времена,
Но братья — лезгины никак не очнутся от сна,
Пускай обучаются грамоте горские дети!…
Кругом оглядятся, подумают сами о многом.
…имя человека пристанет ли раболепствующим,
не рассчитывай, сынок, легко и просто заслужить
звание человека.
Если, как в старых сказках, дэвы устремятся на
тебя,
Жертвуй жизнью, сынок, мгновенно, не колеблясь.
Будет ли сыто сердце счастьем собственного
лишь сына,
Когда несчастлив народ, обойден свободой
и правдой…

Вспомним здесь и завещание Г.Алкадари: «Верю: угнетенный мой народ в один из дней свободен станет,» — так напиши на надгробии Мемнуна (литературный псевдоним Г.Алкадари) — уважь могилу мою».

Давая оценку творчества Г.Алкадари, проф. М. Абдуллаев пишет: «Гасан Алкадарский был одним из первых историков Дагестана. Его труды «Асари-Дагестан» и «Диван ал-Мамнун» представляют большую ценность для изучающих историю народов Дагестана и Северного Кавказа… в них много новых сведений. История родного края для него — это летопись непрерывной, мужественной и кровопролитной борьбы горцев с иноземными захватчиками. Советские историки, в том числе такие известные востоковеды, как В.В. Бартольд, И.Ю.Крачковский и другие, ссылаются на Г.Алкадарского как на видного прогрессивного историка» [41].

Другим крупным ученым и общественным деятелем был Аббаскули Ага Бакиханов. А. Бакиханов родился в 1794 г. в табасаранской семье. В 1802 году семья его переселилась в Кубу. В течение многих лет А.Бакиханов изучал французский и арабский языки, литературу и философию Востока. В 1819 г. приглашен генералом А. Ермоловым в Тифлис и назначен на должность переводчика восточных языков. Находясь на российской военной и дипломатической службе, А.Бакиханов в 1826-1829 гт. участвовал в войнах России с Ираном и Турцией и в русско-иранских мирных переговорах в Туркменчае. В этот период А. Бакиханов был тесно связан с А.Грибоедовым. За участие в военных действиях и дипломатических переговорах А. Бакиханов неоднократно награждался орденами, а со временем получил чин полковника.

В 1833 г. А.Бакиханов предпринял путешествие по России. Он посетил Москву и Санкт-Петербург, побывал в Латвии, Литве, Польше, на Украине, встречался с видными учеными, поэтами и писателями, деятелями искусства. Эти встречи, как писал сам А.Бакиханов, обогащали его опыт и знания. Особенно большое впечатление произвели встречи с А.Пушкиным, с которым был знаком еще по Кавказу.

Более шести месяцев прожил А.Бакиханов в Варшаве, где встречался с находившимся там другим лезгиноязычным писателем Исмаилбеком Куткашенским, грузинским драматургом Г.Эристави. Вернувшись на родину в 1834 г., он вскоре ушел в отставку и поселился в Кубе.

К этому периоду относятся происшедшие во взглядах А.Бакиханова изменения, связанные с произволом царских чиновников. Вскоре после начала восстания в Кубинской провинции в 1837 г. он был вызван из Кубы в Тифлис. Как говорилось в донесении военного министра графа Чернышева Николаю I.

А. Бакиханов «гласно заявлял свое недовольство местным начальством и порицал действия его в отношении Кубинского происшествия» [4]. Он отказался от содействия в выявлении и наказании зачинщиков и активных участников выступления. Недовольство его вызвали и реформы начала 40-х годов, в которых он видел ущемление сословных прав ханов, беков. Царские власти стали смотреть на А.Бакиханова как на человека, оппозиционно настроенного к правительству.

В 1848 г. А.Бакиханов совершил путешествие в Мекку. На обратном пути заболел и скончался в феврале 1849 г. в местности Вади-Фатиме (между Меккой и Мединой), где и похоронен.

Свое крупное произведение «Гюлистан-Ирам» («Райский цветник»), представляющее обзор истории Восточного Кавказа с древнейших времен до 1813г., А. Бакиханов завершил в 1841 г. Книга написана на фарсидском языке, а затем автором переведена на русский.

В «Гюлистан-Ирам» собраны богатые исторические сведения о Кавказской Албании и ее государственности, о господстве сасанидских, арабских, татаро-монгольских завоевателях, показано, как тяжело отражалось на развитии Лезгистана и в целом Восточного Кавказа нашествие иноземных завоевателей. Он с возмущением пишет, что грабительские войны между Ираном и Турцией и захват Восточнокавказских земель приводили к опустошению Лезгистана, мешали развитию его культуры.

К реалистическому направлению в литературе принадлежал также Исмаилбек Куткашенский (1806 — 1861 гг.), происходивший из среды лезгинской феодальной знати. С 1822 г. он находился на российской военной службе; в начале 40-х годов получил чин полковника, а затем — генерал-майора артиллерии, в совершенстве овладел русским и французским языками, глубоко изучил классическую русскую и западноевропейскую литературу. В 1852 г. Куткашенский совершил путешествие в Мекку, а после возвращения жил в родном Куткашене и Шемахе.

Перу И.Куткашенского принадлежит повесть «Рашид-бек и Саадат-Ханум», написанная на французском языке и опубликованная в 1835 г. В ней нашли отражение некоторые демократические идеи, новые отношения в семье. Автор критикует бесправное положение восточной женщины, патриархальные устои семейной жизни на Востоке. Повесть И.Куткашенского пропагандирует взаимную любовь как основу счастливой семейной жизни, ярко отражает быт и обычаи лезги-ноязычных народов. Повесть проникнута чувством патриотизма.

После присоединения Кавказа к Российскому государству среди выходцев из восточно-кавказских народов было немало людей, занимавшихся военным делом. Многие из них, как и И.Куткашенский, дослужились до высоких чинов — генералов. Балакиши Алибекович Араблинcкий (Алибеков) (1828 — 1902 гг.) — еще один лезгин, удостоившийся звания генерал-лейтенанта.

Полвека отдал отважный генерал военной службе. «Балакиши бег проявил себя не только храбрым и мудрым командиром, но и чутким военачальником, понимающим нужды простого солдата», — пишет газета «Лезги хабарар» (N 1, 1993 г.), выпускаемая в Москве. Он служил в абхазском, затем в ширванском, позднее в самурском полках, прошел все ступени военной карьеры. И вполне заслуженно получил должность командира дивизии… Участвовал в двух русско-турецких войнах. За проявленный в боях героизм бесстрашный генерал был награжден орденами, медалями, удостоен также ленты с шашкой и других почестей».

Умер талантливый военачальник 3 января 1902 года. «Балакиши бег Алибеков, — писала бакинская газета «Каспий» 20 января 1902 года, — ушел от нас, и неожиданная весть ранила сердца тех, кто знал его… Славный сын лезгинского народа, Алибегов-Араблинский от подпоручика поднялся до генерал-лейтенанта».

«В эпоху национального возрождения языков и культур народов гор кормчим лезгинской литературы история поставила Етима Эмина (1838-1884), — пишет Ф.Вагабова. — Чтобы справиться с гигантской задачей, возложенной на него, Етим Эмин должен был воплотить в себе передовые общеисторические и историко-культурные тенденции века. Художник и поныне непревзойденный в искусстве проникновения в глубины человеческих душ и в тайны родного слова, Етим Эмин блестяще справился со стоящими перед ним задачами» [32].

Поэтическое творчество Етима Эмина многогранно. Предметом его раздумий становятся и возвышенная человеческая любовь, и будничная жизнь лезгинского аула со всеми ее противоречиями, и события антиколониального восстания 1877 года, и «бренный мир» с его социальными контрастами, и все, что волновало передовых людей того времени [38].

«Етим Эмин воплотил в себе все прогрессивные тенденции века. Личность, одаренная могучим талантом, он пришел в литературу как раз вовремя, чтобы успеть занять предопределенное ему место… Являясь представителем лезгинской интеллигенции, художник явился и выразителем духа своего сложного и противоречивого века, выразителем настроений широких народных масс. Настоящее имя поэта — Мухаммед Эмин сын Севзихана из Цилинга. Отец поэта, доводившийся правнуком Бука Цилингскому, поэту-воину, возглавлявшему в пору борьбы с Надир-шахом отряд народных ополченцев, служил кадием в ауле Ялджух, где и родился будущий поэт. Получив среднее мусульманское образование, Мухаммед Эмин после смерти отца наследовал и его пост. Таким образом, по происхождению, воспитанию и образованию Этим Эмин принадлежал к среднезажиточному сословию горного общества» [32].

Творчество Етима Эмина проникнуто глубокой философичностью. «Рост политического и философского мировоззрения художника, — пишет Ф.Вагабова, — наглядно демонстрируют его произведения — раздумья. Немало среди них таких, в которых целиком и полностью отражаются философские мотивы, широко распространенные во всей восточной классике… «Фана дуьнья» — «Преходящий мир», «Дуьньядиз» — «Миру». «Дуьнья гьей!» — «О мир!» и т.д. — это разделившийся мир хижин и дворцов. Аллегорический образ караван-сараев повторяет давно рожденное представление о преходящем характере, бренности мира (фана дуьнья) , где люди — лишь минутные гости. Ни сам халиф Давуд, ни Намруд (библейский Нимрод или Немврод, основатель Вавилона не обрели в нем вечности. Из этой суетной жизни каждый унесет с собой лишь пять аршинов бязи (на саван). Так стоит ли брать на душу столько грехов, злоупотребляя милостью Аллаха и пророка его?» [32].

Етим Эмин — певец земной любви. Стихи его «Эфриз», «Красавица Тамум», «Любимая» воспевают женскую красоту. Для каждой красавицы он находит особые краски, слова, образы. Эмину подвластна передача тонких нюансов человеческой души. Примером может служить стихотворение «Красавица Тамум» [38].

Прекрасная Тамум,
Опасная ханум,
Ты в плоть вливаешь пламень,
Блаженно кружишь ум…
…Не очень возносись,
Грозит паденьем высь,
В гордыне стерегись
Все делать наобум.
Красотка юных лет,
Терзать меня не след,
Не то покину свет
Я по твоей вине.

Перевод Я.Козловского.

Рис. 8.34. Етим Эмин (слева сверху — третий) среди поэтов и мыслителей Востока.

«Шел 1877 год. Кровавые события захлестнули родину поэта. Это был даже не полный год, а всего лишь лето-осень тысяча восемьсот семьдесят седьмого. Короткое лето бурных потрясений, надежд и короткая осень жестоких разочарований, смертельной усталости. Не рискуя впасть в ошибку, скажем, — пишет Ф.Вагабова, — этот год решил и вопрос бессмертия Етима Эмина.

1877 год научил Етима Эмина тому, чему не научили все предыдущие. Как далек он от прежних иллюзий! — пишет Ф.Вагабова. — Революция, либо переворот (инкъилаб), так недавно резко осуждавшаяся (из-за больших жертв неповинных людей- Г.А.), теперь становится вожделенной мечтой поэта. «Что смерть? Разве так уж она страшна? Убийственно бездействие — вот несчастная доля!» Но «придет день расплаты, когда народ сбросит тяжкий гнет царизма!» [32].

«Есть много оснований полагать, что разорение, обнищание и трагическое одиночество поэта были следствием событий 1877 года, а вернее всего, расплатой за высокий гражданский, революционный накал его творчества. Обнажая свою политическую мысль, настаивая на необходимости активного протеста против колониального режима и национального угнетения, Эмин приходит к утверждению идеала человека, готового жертвовать жизнью во имя освобождения Родины:

Кьтикъ са зат1 туш хъи акъван, —
Адалат чаз хъана масан
Смерть ведь ничего, —
Свобода — наша вожделенная мечта
[32].

Трудно читать без волнения стихотворение Мазали Али (1850 — 1890) — выходца из села Маза бывшего Самурского округа, который испытал на себе «прелести» жизни на чужбине. В годы скитаний поэт побывал во многих местах Восточного Кавказа, пережитое передал в произведениях «Родина моя», «Скупому злодею», «Просьба к молодежи», «Хану» и др. [38]. Стихотворение «Родина моя» свидетельствует о неистребимой любви к родному очагу, могилам предков, аулу, в котором каждая сакля, каждый камень дороги и близки сердцу [38]:

Лежа на постели, вижу дальний путь.
По тебе тоскую, Родина моя!
На чужбине горе тяжко ранит грудь.
Кровь — не слезы — лью я, Родина моя!

Перевод Ю.Нейман.

«Творчество Мазали Али, — пишет Г.Гашаров, — созвучна поэзии Молла Нури (1835-1913). Он родился в селении Ахты, учился в медресе. Оказавшись без средств к существованию в результате несправедливого судебного разбирательства, Молла Нури вынужден был уехать на чужбину. Этот период жизни поэт описал в стихотворении «Чужбина»: «Не совершив никакого преступления, я, как убийца, был на четыре года выслан на чужбину, в Сибирь» [38].

Будучи вдали от родных мест, М.Нури не терял связи с любимым аулом, друзьями. Об этом свидетельствует статья лезгинского просветителя и демократа Раджаба Амирханова (1887-1914 гг.) «Смерть поэта», появившаяся в 1913 году в газете «Заря Дагестана» в связи с кончиной Молла Нури. В ней писалось: «После непродолжительной болезни в преклонном возрасте в селении Ахты скончался народный поэт Молла Нури, известный ахтынцам по его стихотворениям на родном языке, которые в рукописях ходили по рукам и читывались всеми… Его сердце билось любовью к родному народу» [38].

Аналогична судьба и другого поэта — Гаджи Ахтынского.В стихотворениях «Тайгун», «Твой сын», «Гюлемет», «Суна» и др. говорится о безрадостной доле человека труда, высмеиваются отсталость и невежество людей, мимо которых проходит быстротечная жизнь [38].

Игрою в карты увлечен,
Он ставит и штаны на кон,
Помалу превратился он
В дерьма кусок, скажу открыто.

Перевод Д.Бродского.

В другом стихотворении «Гюлемет» поэт с горькой иронией рисует сатирический образ самодовольного, самовлюбленного пустомели, занятого только своей внешностью:

Офицерская осанка у тебя,
Судьба наделила и могучими плечами,
Теперь иди же за чинами
К начальнику, Гюлемет…
В настоящее время в Ахтах
Tы ведь как истинный «шах».

Великолепно его стихотворение «Книга по арифметике для малышей». Запомнишь его — будешь знать таблицу умножения:

Если ты дважды два возьмешь, Гюльзада,
У тебя в руках сразу окажется четыре.
Если дважды три возьмешь, Махмуд,
Несомненно, ты возьмешь ровно шесть.
Если в каждую руку возьмешь по четыре, эй Меджид,
Держи покрепче, ты держишь уже восемь.
Возьмешь десятку, если умножишь пять на два,
Если дважды шесть умножишь, будет двенадцать.
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Если семь раз девятку ты возьмешь, Мавлуд,
Соберешь в кармане ровно шестьдесят три.
Восемь раз восемь наберешь — уже шестьдесят
четыре года,
И жизнь пойдет уже с посохом в руке.
Восемью девять — семьдесят два, так и знай,
И под старость купи себе поющую куропатку.
А девять раз возьмешь девятку, будет восемьдесят
один,
Повтори наизусть, пусть Молла Хаджи обрадуется.

Подстрочный перевод А. Кардаша.

В те же годы наряду с Гаджи Ахтынским создавала свои произведения поэтесса Саяд из Стала (1880 — 1900 гг.). Родилась она в селении Ашага-Сталь бывшего Кюринского округа в крестьянской семье. Росла гордой и смелой. С детства Саяд полюбила мудрое и острое слово, сказки и песни родного народа [38].

Вскоре одаренная девушка и сама стала слагать песни о том, что ее волновало. Когда Саяд достигла совершеннолетия, она полюбила своего сверстника Шихрагима — сына Мирза-Магомеда, бедняка. Но жестокие обычаи того времени разлучили влюбленных, о чем Саяд писала [38]:

На весь мир воскликнула я:
«Не суждено было сбыться нашим мечтам!»
Тайну сердца раскрыла я,
Но никто не внял голосу моему.

Рис. 8.35. Саяд Ст1ал. 1880-1900 гг.

Вопреки воле Саяд, ее выдали за богатого. Умерла она молодой.

По дошедшим до нас стихотворениям видно, что Саяд выступала против уродливых обычаев своего времени, клеймила тогдашнюю действительность [38].

Пусть этот мир перевернется,
Не сочувствовавший моим страданиям.
Как же не проливать слезы,
Когда никто не помог моему горю!

Саяд из Стала проклинает старшин, нерадивых мулл, которые держат людей в цепях рабства и угнетения, и, обращаясь к ним, с гордостью говорит: «Хоть из-за скорби сила покинула меня, но голову перед вами никогда не склоню! [38].

8.7. ПАНТУРАНИЗМ И ПАНТЮРКИЗМ

Чтобы понять излагаемый ниже материал и те процессы, которые шли в Восточном Кавказе и Закавказье за последние 100 лет, нам не обойтись без выяснения содержания понятий «пантуранизм» и «пантюркизм». Для этого обратимся к книге «Турция и пантуранизм» Зареванда, изданного в Париже в 1930 году [42].

Эта работа предваряется введением Андрея Николаевича Мандельштама, доктора международного права С.Петербургского Университета, Члена Института Международного Права. А.Мандельштам автор многих трудов по международному праву, прошел большую часть своей дипломатической службы в российском Посольстве в Константинополе (1898-1914), дойдя до поста Первого Драгомана. В 1917 году Временным Правительством он был назначен на пост Директора Правового Департамента Министерства иностранных дел.

О книге Зареванда «Турция и Пантуранизм» А.Манделынтам пишет: «Книга господина Зареванда выдержана в совершенно объективных тонах. Автор не нападает на пантуранизм, не осуждает его, а только дает картину его возникновения и развития, на основании, главным образом, пантуранистких источников. Господин Зареванд просто задается целью развернуть перед читателем разы недавно только зародившегося и еще мало известного пантуранистского движения. Он не судит, а констатирует».

Зареванд пишет: «Туран — географическое название стран, лежащих между Каспийским морем, Иранской и Акмолинской возвышенностьями и истоками рек Сыр — Дарья и Иртыш. Из Турана вышли полчища Атиллы, Чингизхана, Тамерлана, Эртогрула и других и наводнили, одно время, Россию, весь Ближний Восток и часть Европы. Потомки этих племен, рассеянные в Азии и в Европе, известны под общим названием туранских народов. К ним в настоящее время относятся: турки Константинополя и Малой Азии, татары южной России и Кавказа, тюркмены и тюрки Персии и Средней Азии, узбеки, киргизы, монголы, тунгузы и тачики, туземцы Сибири, а также фины, болгары и венгры.

С захватом Турана турко — татарами к этим последним перешло название «туранское», которое стало синонимом названия турко — татарское». Пантуранизмом называется то политическое течение, которое ставит своей целью национальное и государственное объединение туранских народов. Пантуранизм, являющейся в настоящее время господствующей в Турции политической доктриной, возник не в Константинополе и не в Ангоре (Анкаре), а в соседней с Турцией России, среди волжских и крымских татар. Основоположниками патуранизма и распространителями его идей среди анатолийских турок были российские мусульмане.

В этом нет ничего странного, — пишет Зареванд. Национальное чувство и, в особенности, его разновидность — национализм возникает и развивается раньше всего в народе, лишенном политической самостоятельности. Пантуранизм, как своего рода крайняя национальная доктрина, естественно должен был скорее и прежде всего зародиться среди подвластных царю — «гяуру» российских мусульман, а не среди живущих самостоятельной политической жизнью анатолийских турок.

Пантуранистское движение в начальной стадии своего возникновения мало чем отличалось от обычного национального движения мелких, подвластных народов. Национальное пробуждение российских мусульман началось с противопоставления — в целях самозащиты — своих бытовых и культурных особенностей наступающей культуры господствующей нации. И так как в то время религиозный момент еще преобладал в сознании мусульман, то и тюрко — татарские патриоты начали свою деятельность с выставления лозунга защиты шариата и мусульманской религии от опасности, грозившей ей со стороны православия, как религии господствующей нации. В этой борьбе взоры образованных руководителей российских мусульман были, естественным образом, обращены на Константинополь, где восседал религиозный глава всех правоверных. Таким образом, на первых порах своего возникновения национальное движение тюрко — татар носило панисламистскии характер.

Во главе этого движения стал известный татарский публицист Исмаил Гаспринский. Он еще в 1879 г. начал издавать в Бахчи — Сарае газету «Терджиман», которая считается первым серьезным печатным органом, посвященным защите национально — религиозных интересов российских мусульман. На Кавказе аналогичную работу вел в то время Мирза Фет Али Ахундов. Центром пантуранизма и татского национального движения был город Баку. Там при материальной поддержке известного миллионера Зейнала Тагиева издавалась ежедневная газета «Каспий». Во главе «Каспий» стояли такие видные представители пантуранизма, как Гусейнзаде Али, Ахмед Агаев, Али Мардан Топчибашев.

И в Закавказье татарское национальное движение носило в начале панисламистскии характер. Подойти к крестьянину, в котором еще не было развито национальное самосознание, с идеями чистого туранизма было бы очень трудно. Вот почему и в этой среде пропаганда велась на религиозной почве. И тут взоры были обращены на Константинополь, как на центр ислама. Вот от него и придет освобождение татарскому народу.

Позже религиозный мотив и тут уступает свое место национальному принципу. Анатолийский турок, говорили азербайджанские пантуранисты, того же туранского корня, что и азербайджанский татарин. Оба они имеют общий язык и общую культуру. И так как из всех туранских народов только турки сохранили свою независимость, то на турецкого султана и падает высокая честь освобождения тюрко — татарских народов от чужого ига и объединения их в одно могучее государство. В числе этих народов получат свое освобождение в первую очередь азербайджанцы, потому что они ближе всех находятся к Турции…

В отношении территорий, считавшими туранскими, между ними не было единогласия. Чтобы дать общее представление об этих претензиях, — пишет Зареванд, — укажем границы Турана, начертанная Ахмедом Агаевым и Качензаде.

«Туранский мир» Агаева начинается от Балканского хребта и доходит до Манджурии, включая в себя: Балканы, Малую Азию, Крым, Кавказ, Дагестан, Астрахань, Поволжье, Саратов, Самару, Казань, Уфа, Оренбург, Сибирь, Монголию, китайский и русский Туркестан, Бухару, Хиву, Хорасан, южное побережье Каспийского моря и два (русский и персидский) Азербайджана [43].

Качензаде требует, чтобы в туранское или тюрко — татаро — монгольское объединение вошли: Малая Азия с Константинополем, Месопотамия с Моссулом, Азербайджан с Баку. Далее в нее должны войти собственный Туран, т.е. пространство от Крыма до Закаспия, находящиеся между Волгой и Уралом Оренбургская и Уфимская губернии, Киргизские степи, находящиеся между Аралом и Байкалом Туркестан, возвышенность от Алтая до Памира и пространство от Монгольских гор до Сибирских степей, вплоть до Иркутска и берегов Амура. В эту «федерацию», говорит Качензаде, должны войти все более или менее крупные группы тюркского населения, оставшиеся со времен средневековых нашествий. Одним словом, туркам должно принадлежать все, где ступала когда-либо нога тюрка… [44]

Еще более решительно настроенные пантуранисты включали в пределы Турана и другие пограничные и мусульманские станы — в особенности, если царствующая там династия была туранского происхождения, как, например, Персия при Каджарах, Афганистан и.т.д. Мы не говорили об аппетитах Энвера паши и ему подобных, — пишет Зареванд, — потому что пантуранизм Энвера, в особенности в начале, носил панисламистский отпечаток. Энвер стремился создать Арабскую Империю и сделать ее воссалом Турции, другими словами, хотел «использовать Коран для Турана». Границы Энверовской Империи начинались в Морокко и кончались… Кореей.

Наконец, претендующая на «научность» часть пантуранистов ограничивалась лишь территорией, населенной тюркской группой туранских народов.

Урало — Алтайская или Туранская семья. — далее пишет Зареванд, — как известно делится на пять групп: угро — финская, самоедская, тунгузская, монгольская и тюркская.

В последнюю тюркскую группу входят: тюрки Сибири (якуты), тюрки Центральной Азии (казахи, узбеки, киргизы, туркмены и др.), тюрки Поволжья (кипчаки, татары, башкиры), тюрки Черноморья (татары Крыма и Кавказа) и тюрки Запада (Ирана и Оттоманской Империи). К объединению всех этих тюрков и стремилась умеренная группа пантуранистов. Исходя из этого, они и движение свое предпочитают называть не пантуранизмом, а пантюркизмом; всех, принадлежащих к пятой группе народов (татары, узбеки, киргизы, башкиры, якуты и др.) они считают тюрками [42]…

В своей знаменитой статье: «Три политические системы», напечатанный в Каирской газете «Тюрок» 1913 г., Акчура впервые дает ясную и исчерпывающую формулировку пантуранизма. Акчура говорит, что оттоманизм. являющейся главной целью младотурецкей политики и стремящийся из разноплеменных народностей Турции создать одну нацию, как это было сделано в Америке — неосуществимо по следующим причинам [45]:

1. 1) оттоманизм идет в разрез с желаниями и устремлениями турок, ибо, провозглашая равенство всех народов в Турции, он этим самым лишает турок положения господствующей нации и равняет их с «райями» — христианами;

2. 2) он идет в разрез с учением Магомета, ибо ставит на одну доску правоверных и неверных;

3. 3) он идет против желаний и самих подвластных народов, которые стремятся к независимости и не желают жить совместно с своими завоевателями;

4. 4) оттоманизм идет в разрез с панславянскими и завоевательными программами России, претендующей на Константинополь и на роль защиты восточных христиан;

5. 5) наконец, он не согласуется с общественным мнением Европы, требующей изгнания «варваров» — турок из Европы и освобождение христиан от их ига.

Что же касается панисламизма, продолжает Акчура, то он, с одной стороны сталкивается с все более и более усиливающимся национальным чувством во всех мусульманских странах, а с другой — с интересами гольших и маленьких колониальных держав. Таким образом панисламизм не может считаться реальным фактором возрождения и усиления Оттоманской империи.

Остается, таким образом, — пишет Акчура, — третья политическая система — пантуранизм. В Оттоманской империи, с точки зрения интересов государства, единственным верным элементом являются турки. Лишь на них базируясь, государство может идти по пути возрождения и усиления своей мощи. Будущее и, вместе с тем, спасение Оттоманской империи стало искать в тюркских народах, к национальному и государственному объединению которых, говорит Акчура, должны быть направлены все наши усилия.

Путь пантуранизма свободен от всех тех препятствий, на которые наталкиваются панаислализм и оттоманизм. Пантуранизм, — пишет Акчура, — направлен преимущественно против России, которая хотя и велика, но не непобедима. Акчура думает, что европейские державы, ввиду противоположности их интересов на Востоке, не только не окажут сопротивления, но и будут всячески способствовать осуществлению Турцией пантуранистических планов…

Зия Гек Альп, основоположник пантюркизма, намечает в своей известной книге Основы тюркизма (1923 г) три ступени осуществления своего идеала [42]:

1. Тюркизм в самой Турции, что означает ассимиляцию или, в случае отказа от нее, удаление всех нетурецких элементов; параллельно с этим — очищение турецкого языка от арабских примесей и приближение его к туранским корням, а также создание турецкой национальной культуры. В то же время туркизм пытается повернуть турка «от Мекки к Алтаю» (стр. 100).

2. Второй ступенью является так называемый огузианизм, т.е. объединения стран, населенных потомками Огуза-Турции и двух Азербайджанов: персидского и русского (стр.92).

3. Наконец, что касается других тюркских народностей (татар, киргизов, башкир, якутов, алтайских турок), то Гек Альп допускает, что они могут стремиться к созданию собственных культур. Но все же и они, в конце концов, должны войти в общую туранскую федерацию (стр. 92).

Тюркизм, — пишет Зареванд, — является основным и предварительным условием к осуществлению турецкого варианта пантуранизма. «Турция только для турок, — вот лозунг и вместе с тем и программы тюркизма» [42].

Для освобождения своих единомышленников и объединения их в одно государственное целое, Турция должна обладать прежде всего достаточной моральной и материальной силой… Причина бессилия Турции, — пишут тюркисты, — кроется в составе ее народонаселения, и именно в том факте, что оно не исключительно тюркское… Христиане ли эти меньшинства или мусульмане, — дело не меняет. Раз они имеют особую от турок культуру, особую историю и противоположные интересы, то смешно и даже опасно ждать от них проявления государственного патриотизма. Они (национальные меньшинства), рассуждали тюркисты, не могут идти в ногу с нами, усвоить наши идеалы и служить нашим целям. И в качестве выхода тюркисты указывали на одно единственное средство: Турция должна быть прежде всего отуречена.

Турецкая интеллигенция, говорили они, должна отуречить свой народ. Она должна к природному и инстинктивному национальному чувству привить сознательный и подлинный тюркизм. А для этого она должна создать прежде всего национальную культуру.

Правительство же Турции обязано отуречить страну. Оно должно сделать решительный поворот в своей политике, прекратить игру в оттоманизм, перестать смешивать мусульманина с турком. Оно должно опираться исключительно на турецкий элемент и только его поддерживать. Остальные народности не должны существовать, как особые нации, они, как таковые, не должны иметь никаких прав. Перед ними должна стать альтернатива: либо сделаться турками, либо уйти из Турции. Нет нации аттоманов, а есть и впредь в Турции может быть только одна единственная нация — турецкая.

Учиненную в 1915 г. ужасную резню армян несомненно нужно рассматривать, — пишет Зареванд, — как одно из подготовительных действий к осуществлению пантуранской программы; нужно было уничтожить инородный клин, вонзившийся между Турцией и Азербайджаном…

Военные цели Турции, — пишет Зареванд — ясно определились задолго до вступления ее в первую мировую войну. «Мы не должны забывать, говорится в циркуляре всесильного в Турции Младотурецкого Центрального Комитета, разосланный всем отделом партии по случаю вступления Турции в войну, что целью нашего участия в мировой войне для нас является не одно только спасение нашей страны от угрожающей ей гибели. Нет, мы преследуем и более непосредственную цель — осуществления нашего национального идеала, который требует, чтобы мы, разбив нашего московского врага, довели нашу Империю до ее естественных границ, которые охватили бы и объединили все наши соплеменные народы».

Однако война принесла, — пишет Зареванд, — для них неудачный оборот. «Кагарман мемедчик (так назвали турки своих солдат) отступал перед русскими «чудо-богатырями», и анатолийские области одна за другой, переходили в руки «московов». Турки вместо того, чтобы приближаться к Турану, все более и более отдалились от него. Пантуранистские мечты развеялись и турок охватило отчаяние.

Но… свершилось чудо: в России вспыхнула революция и все события пошли по иному.

«Большевики совершили революцию, захватили власть и стали танцевать в церквах», такова была реакция официальной турецкой телеграммы, — пишет Зареванд, — сообщавшей об октябрьском перевороте в России. Да, Россия с ума сошла и передала власть над страной одержимым людям, — иначе не могли объяснить турки смысл происшедших и происходивших там событий. Но туркам это «беснование» «московов» пришлось как раз кстати.

После октябрьского переворота, — пишет Зареванд, — победоносная русская армия, державшая в своих руках 1⁄3 территорию Турции, покинула эти области и направилась домой. Кавказский фронт был оголен и перед турками открылись широкие и заманчивые перспективы. В продолжение короткого времени они вернули себе все завоеванные области и подошли вплотную к русским границам на Кавказе.

Заключенный затем в Брест-Литовске с «танцующими в церквях» большевиками мир возвратил им занятые Россией в 1879 г. Карскую, Ардаганскую и Батумскую области. Турция получила, — пишет Зареванд, — больше, чем она могла бы рассчитывать и, казалось, что ее игра на кавказском фронте должна быть кончена, тем более, что на других фронтах (Мессопотамский и Сирийский) дела ее шли очень скверно.

Но тюрки, вопреки настойчивым требованиям главного германского штаба — прекратить военные действия на Кавказе и перебросить восточную армию против англичан, — продолжали свои продвижены вглубь Закавказья, усиливая свою армию новыми галлиполийскими дивизиями.

Чем объясняется такое, противоречащее логике вещей, поведение турок? — Теми целями, которые поставили себе турки, вступая в войну. А главной из этих целей, как мы видели, — пишет Зареванд, — было освобождение тюрко-татарского населения России и объединение его с Турцией. Перед этой основной целью отступили все другие задачи и разные стратегические расчеты, и турки, даже ценой разрыва с Германией продолжали свои военные действия на Кавказе…

С момента начавшегося отхода разложившейся кавказской армии России вся деятельность азербайджанских татар была строго сообразована с военными задачами турецкой армии, направленными, как мы указали, — пишет Заревенд, — к захвату, в первую очередь, Закавказья. Комбинированные действия турок и татар были направлены против армян и армянских военных сил, ставших на смену русских частей… Самым интересным в поведении закавказских татар, — пишет Зареванд, — было то, что они руководились стремлением не к независимости от России. Этого они добились очень быстро, сломив сопротивление армян и пользуясь нейтралитетом грузин. Зимою 1918 г., когда уже русских войск больше не было в Закавказье (за исключением Баку), Азербайджан стал турецкой провинцией Такой он остался и после формального провозглашения в мае того же года своей независимости.

«Азербайджан наконец достиг своей цели, — говорил в елизаветпольской мечети глава азербайджанского правительства Хан-Хойский, обратившись к главнокомандующем турецкой армией Нури-паша, — и наконец осуществился вековой идеал всех турок — объединения их под знаменем султана. И с трепетом сердца ждут теперь турецкую армию, несущую им освобождение, горцы Кавказа, татары Поволжья, сарты Закаспия, узбеки и киргизы, хивинцы и бухарцы Центральной Азии. Эту знаменитую речь Хан Хойский кончает возгласом: «Да здравствует турецкая армия, да здравствует объединение всех тюрков!»

И на завершении дела объединения всех турок шла армия Нури-паши. В начале сентября она «освободила» Баку, вырезав 30 тысяч мирного армянского населения, а в конце того же месяца уже дралось под Петровском, идя на «освобождение» горцев Кавказа. С действительным трепетом сердечным ее ждали пантуранисты Туркестана и Поволжья, куда и направлял свою армию Энвер-паша, как вдруг случалось второе чудо, разрушившее на этот раз уже планы самих пантуранистов: война кончилась поражением союзников Турции и добравшись до преддверия Турана ее армия должна была отказаться от своей дальнейшем миссии и повернуть свое лицо обратно к Анатолии, к своим прежним государственным границам… Так кончилась на полпути одна из наиболее ярких фаз пантуранистского движения»… [42].

Для того, чтобы понять, что происходит сейчас в Дагестане, Азербайджан, да и на всем Кавказе, обратимся к материалу последней главы книги Зареванд, которая называется «Пантуранизм в наши дни». Там, конечно описывается события 20-х годов XX века.

Зареванд пишет: «Жива ли идея пантуранизма в современной Турции, или же она, сыграв свою роль в жизни турок, отошла в область истории, другими словами, каково отношение Ангоры к пантюркизму?

Ангора в настоящее время находится в дружбе и братстве с Россией. С другой стороны, как мы видели, против этой же России направленно пантуранисткое движение, осуществление конечной цели которого — создание объединенной и независимой Турании — связано с распадом и развалом российского государства.

Это обстоятельство, — пишет Зареванд — создает весьма деликатное положение для сторонников пантуранизма в Турции и в особенности для тех из них, которые занимают высшие государственные посты…

Вот почему Мустафа Кемаль-паша, вслед за заключением русско-турецкого договора, вынужден был официально осудить с кафедры Великого Национального Собрания пантуранизм, смешав его почемуто с панисламизмом [42].

Одной из причин наших нынешних бедствий, сказал он, являются неосуществимые программы и планы наших бывших руководителей. Они захотели создать обширную империю, объединив в ней все мусульманские и туранские племена. Отсюда и возник панисламизм и пантуранизм. Вот именно эти мечты и толкнули партию «Единение и Прогресс» к участию в великой войне. Но эти идеалы слишком эфемерны. Будем же мы в нашей политике более скромны и реалистичны!… Эти слова успокоили бы многих, тревожащихся за мир на Ближнем Востоке, являясь лучшим доказательством происшедшей в умах турецких государственных деятелей перемены, — пишет Зареванд, — если бы они были искренны.

Но, к сожалению, дипломатические заявления, как говорит архи-дипломат Бисмарк, предназначены для того, чтобы скрыть, а не выражать мысли и намерения их автора. Таковы и заявления Мустафы Кемаль-паши. И это понятно, потому что когда глава турецкого национального движения делал эти свои заявления, Турция вела еще борьбу за свое существование и в этой борьбе единственную помощь она получила от Советской России.

Национальная Турция была убеждена, что эта новая политика принесет ей больше пользы, чем старомодный панисламизм. И в доказательство искренности этого своего убеждения, она отказалась от прерогатив религиозного верховенства, упразднив в 1924 г. халифат. Этим своим актом Турция выиграла многое, ничего не потеряв… Вопрос о халифате в продолжении ряда столетий отравлял арабо-турецкие отношения. В глазах арабов турки были узурпаторами, ибо они не имели никакого права называться преемниками Пророка, когда в Аравии существовали шерифы — в чьих жилах текла Куреишская кровь.

И практические пантуранисты во имя своих племенно-национальных целей отказались от яблока раздора, чем и приобрели дружественный нейтралитет арабов.

Что касается пантуранизма, то нет никакого сомнения в том, что идея объединения всех тюрко-татарских народов и в настоящее время является национальным идеалом турок, — пишет Зареванд. И правительство Кемаль-паши не только разрешает открытую и свободную пропаганду этой идеи у себя в стране, но и оказывает ей всякое покровительство, а иногда и само навязывает ее населению силою своего авторитета…

И Кемаль-паша, действительно, претворил в жизнь то, что многим казалось лишь мечтой. Все его дела — как военного, так и мирного времени, — носят неизгладимую печать символа веры пантюркизма. Все его столь прославленные реформы являются осуществлением пункт за пунктом программы пантуранистов, сформированной ими еще задолго до появления на политической сцене Турции Кемаля.

Возьмем самую основную из этих реформ преобразование турецкого государства по признаку однородности его населения. Как об этом мы уже упоминали выше, — пишет Зареванд, — Кемаль-паша в этом отношении был лишь продолжателем дела младотурок, которые во время войны, придя к убеждению в правильности этого требования тюркистов, взялись за его осуществление, вырезав поголовно одного из национальных меньшинств-армян. Кемаль-паша продолжая это жестокое и варварское дело, успел покончить с другим меньшинством — с греками. В настоящее время, как мы опять таки указывали, он занят вычищением курдов, применяя к ним те же методы, что были применены к армянам и грекам. И, наконец, в отличие от младотурок и в полном соответствии с программными требованиями тюркистов, Кемаль-паша решил не щадить и те меньшинства, которые до сих пор, будучи связаны вероисповедными узами с турками, были всегда верны турецкой государственности. Таковы, например, черкезы, лазы, те же курды и др. Кемаль не доверяет им. Взявшись за последовательное осуществление лозунга тюркизма: «Турция –– только для турок», кемалисткое правительство издало ряд законов и административных распоряжений, целью которых является распыление и рассеяние по Турции этих меныпинственных обществ и облегчение, таким образом, их быстрой ассимиляции. Перед всеми меньшинствами Турции поставлена правительством Кемаля грозная альтернатива: или ассимилироваться, стать турками — или уйти из Турции».

Таковы и остальные реформы, — пишет Зареванд. Реформа турецкого языка: очищение его от иностранных элементов (главным образом арабских и персидских) и уничтожение арабского шрифта; обращенность к народу и западной цивилизации; борьбы против халифата, как естественный вывод противопоставления пантуранизма панисламизму; преследование старых турок носителей идей оттоманизма и т.д. — все это является отнюдь не плодом гения Кемаля. а программными пунктами пантюркизма…

Пантуранистская пропаганда, — пишет Зареванд, — и сейчас ведется среди российских тюрко-татар и ведется с большим успехом. Турция является подлинной политической меккой для них всех, а Мустафа Кемаль — истинным Пророком. Его портреты висят в каждом тюркском доме… Вереницами идут в Турцию разные делегации от тюрко-татар Поволжья, Средней Азии и даже Китайского Туркестана. Все больше и больше растет число тех молодых людей, которые едут из СССР в Константинополь для получения «высшего образования». Не мало учеников из России и в лицеях Ангоры Смирны, Трапезунда и других городов.

С другой стороны сотни турецких учителей являются преподавателями в советско-турецких школах Азербайджана, Дагестана Туркестана, Поволжья, Крыма и т.д. причем преподавание ведется не только на турецком языке, но и по турецким учебникам, напечатанном в Константинополе. Тюрко-татарская молодежь России питается турецкой литературой, проникнутой явно пантюркистскими идеями… Географию, литературу, обществоведение, даже чуть ли не математику, ребятам преподносят под совершенно особым углом зрения.

География превращается в науку о Турции, и только о Турции. Из всей мировой литературы достойны внимания оказываются исключительно турецкие писатели. Турция расцвечивается на разнообразные лады и преподносится, как некая страна чудес, страна — сказка.

Советская власть, будучи в дружбе и братстве с Турцией, до сих пор считала неудобным говорить о том, как этот друг и брат подготавливает внутренний взрыв СССР. Но в последнее время, видно чаша терпених даже у большевиков переполнилась и они стали печатать статьи с разоблачениями происков пантуранистов. В прошлом году (1928 г.) напечатал об этом длинную статью в «Правде» секретарь Азербайджанской компартии Караев. В начале этого года (1929 г. мы находим любопытную корреспонденцию в «Комсомольской правде», где между прочим рассказано следующее: «Выводы произведенного в Туркестанской республике в 1928 году школьного образования прямо констатируют: основной кадр учительства в туркменских школах состоит из более или менее явных пантюркистов и среди них немало турок».

Все это очень любопытно, но еще больше любопытного рассказали бы нам большевики, — пишет Зареванд, — если бы опубликовали данные, добытые военными штабами Красной Армии, Кавказской, Туркестанской и др…

В отличие от своих предшественников — Гусеинзаде, Акчура и др., новое поколение пантуранистов занимается в Турции не столько пропагандой своих идей — в нем современная Турция больше не нуждается — сколько обсуждением совместно с турецкими братьями, тех практических вопросов, которые связаны с будущим устройством единого и объединенного Туранского государства. К числу таких вопросов принадлежит, например, вопрос о форме объединения западных и восточных турок и в частности вопрос о том, должна ли эта связь носить форму федеративного или простого объединения.

Среди деятелей восточных турок (азербайджанских) преобладает точка зрения федеративного объединения с Турцией, между тем большинство турецких деятелей настаивает на том, чтобы объединение по крайней мере с огузинами было без всяких условий и оговорок («Илтихак била кейд у шарт»).

«В эти дни, — пишет из руководителей пантюркистской партии Азербайджана «Мусоават» Расул Заде, — когда мы видим, как то там, то тут так сильно бьет ключем тюркская национальная жизнь, мы все больше убеждаемся, что несмотря ни на какие временные препятствия, придет естественным ходом истории день, когда все эти ручьи, слившись, составят одну могучую реку тюркскую федерацию [45]. Тюркский мир, чтобы достичь этого счастливого идеала, должен пройти много этапов. Вот одним из этих этапов и является объединение кавказских народов против русского владычества.

По хитроумному плану Расул Заде, — пишет Зареванд, прежде чем приступить к объединению, надо сперва выступить с лозунгом независимости. Этот лозунг, где так мало сказано о Турции, — пишет Зареванд, — и так много — против России, даст возможность объединить все Кавказские народы в борьбе против русского господства. Когда эта борьба будет благополучно окончена и русские будут изгнаны с Кавказа, тогда и «Мусават» перейдет к второму пункту своей программы, т.е. к федерации и ее толкованию. Этот пункт программы «Мусават», после вышеприведенных удивительных объяснений Расул Заде, означает, — пишет Зареванд, — не только федерацию между Кавказскими народами, но и этих последних с Турцией. Опираясь на это последнее толкование «Мусават» еще раз попросит Турцию прийти на Кавказ и «федерировать» его весь с собою. Вот сущность плана Расул Заде» [42].

Здесь от себя добавим, что для турок свершилось третье чудо: неокоммунисты России в 1991 году развалили СССР, дав пантуранистам более реальные надежды на создание Великого Турана…

8.8. ЭТНИЧЕСКИЙ СОСТАВ НАСЕЛЕНИЯ ВОСТОЧНОГО КАВКАЗА

В XVIII — XIX веках на территории Восточного Кавказа, простирающейся к югу от Терека до Куры и от Каспийского моря к западу до границ Грузии, проживало более 40 народностей и этнографических групп, говорящих на различных языках с многочисленными диалектами и говорами [48].

Этнолингвистическая пестрота по-прежнему оставалась одной из характерных и отличительных черт Восточного Кавказа. Многочисленные народы и этнографические группы Восточного Кавказа относились к иберийско-кавказской, иранской и тюркской семьям языков, последние в основном появились здесь после иранских и тюрко-турецких завоеваний вследствие массовых переселений этих народов в регион Восточного Кавказа.

Дагестано-нахская ветвь кавказско-иберийских языков образует несколько групп [48]: аваро-андо-цезскую (аварцы, андийцы, ахвахцы, багулалы, годоберинцы, ботлихцы, каратины, тиндалы, чамалалы, дидойцы, бежтинцы, хваршины, гинихцы и гунзебцы); 2) даргинскую (даргинцы, кайтагцы и кубачинцы); 3) лезгинскую (лезгины, табасаранцы, рутульцы, цахурцы, агулы, арчины, будухи, крызы, хиналуги, удины); 4) лакскую. К тюркоязычным народностям относятся кумыки, тюрки-азербайджанцы и ногайцы. К ираноязычным — таты и горские евреи.

На рис. 8.36 приведена этническая карта Дагестана, составленная Институтом истории, языка и литературы Дагестанского филиала Академии наук бывшего СССР [48]. В целом она правильно характеризует этническое распределение по Дагестану до 1960 года, пока не начались искусственные переселенческие процессы, подспудно организованные определенными кругами некоторых народностей Дагестана с целью расширения своих территорий.

В течение всего советского периода в Азербайджане также шел процесс насильственной ассимиляции лезгин, талышей, татов, армян, курдов и других малочисленных народов и захват их исконных территорий тюрками.

На рис. 8.37 приведена этническая карта общего вида Восточного Кавказа, составленная Гербером, который несколько лет занимался этническим распределением народов этого региона в 1723 — 1728 годах, во время российских военных походов на Кавказ. На карте в общем виде отмечены страны: Грузия, Дагестан, Лезгистан, Карабах и т.д. [49].

«Обширную территорию Терско-Сулакской и Прикаспийской низменностей, от Терека до Башлинской речки, населяли кумыки. На этой же территории от устья р.Сулак до р.Тюркали кочевали ногайцы. На левобережье Терека проживали терско-гребенские казаки. В первой четверти XVIII в., со строительством крепости Святого Креста, терские и донские казаки основали вблизи крепости три станицы — Каменку, Прорву и Кузьминку. Вблизи крепости, по разрешению Петра I, по рекам Тереку, Сулаку и Аграхани, расселились армяне и грузины, прибывшие после 1724 г. с царем Вахтангом в Россию. Во второй половине XVIII в., в притеречных районах число переселенцев — донских казаков, армян и грузин — значительно увеличилось [48].

В Дербенте жило местное население: лезгины, табасаранцы, а также привезенные иранскими шахами таты с IV в., тюрки — с XVII — XVIII вв. Южнее Дербента местные жители — лезгины жили вперемешку с татами.

Всю Самурскую долину занимали лезгино-язычные народы — лезгины, рутульцы и цахуры, последние жили в верховьях Самура.

Центральную часть Дагестана, от восточного склона ТурчиДага, граничащего с Аварией, до пределов Дюлти-Дага, т.е. долину Казикумухского Койсу, населяли лаки [48]. Юго-восточнее аварцев и лаков, в горной зоне среднего Дагестана до низменности, занимаемой кумыками, жили даргинцы [48]. Юго-западнее даргинцев, в горной и предгорной частях Дагестана, непосредственно примыкающей к южной части Прикаспийской низменности, жили табасаранцы, в верховьях Чирахского и Курахского ущельев — агульцы.

Территорию западного берега Каспия от Баку до Хачмаса и Кубы занимали лезгины и таты, последние завезены иранцами; территории северо-западнее Шемахи — это нынешние Кусарский, Кубинский, Исмаи-линский, Куткашенский, Геогчайский, Агдашский, Варташенский, Шекинский и Кахский районы — лезгины и лезгино-язычные народы (цахурцы, рутульцы). В указанных районах жили переселенные или проникшие сюда армяне, таты, тюркские племена, последних называли тюркскими татарами.

По административному делению царской России 1860 года военные отделы на Кавказе были созданы по территориальному принципу, при этом игнорировались многовековой уклад народов, их быт, культура. По указанному делению Закатальский округ, населенный лезгинами и другими дагестанцами, южные отроги Шалбуздага, Шахдага и Базардюзи и Кубинский уезд, населенные народами лезгинской группы, оказывались за пределами впервые созданной Дагестанской области. Хотя и сегодня лезгины проживают на своей исконной территории, и, как много веков назад, по указанию свыше, как по злому року, они оказались разделенными на своей исконной территории надвое под условным названием «северных» и «южных» лезгин. «Южные» лезгины проживали и проживают, как сказано выше, в Хачмасском, Кубинском, Кусарском, Кахском, Шекинском, Варташенском, Куткашенском, Йсмаилинском, Закатальском, Белоканском и в некоторых других районах, находятся в составе Азербайджана. «Северные» лезгины (и лезгиноязычные народы) населяли и населяют нынешние Сулейман-Стальский, Магарамкентский, Ахтынский, Курахский, Хивский, Дербентский, Агульский, Рутульский, Табасаранский районы Дагестана Между «северными» и «южными» лезгинами нет каких-либо иных этнических групп, что, возможно, и послужило бы «оправданием» подобного разделения, хотя никакие политические, экономические и другие причины не могут оправдать разделение единого народа, единой семьи.

Сказанное подтверждает и известный историк профессор Х.Хашаев в монографии «Общественный строй Дагестана в XIX веке»: «Весь Южный Дагестан от плоскостной до альпийской зоны занимают лезгины, агулы, рутулы и цахуры. Селения их расположены в долинах рек Самура, Гюл-Геричая и Ахтычая, а также на склонах гор Самурского хребта, юго-восточнее главного гребня Кавказского хребта, на склонах Базар-дюзи и по обоим скатам Шахдага… Большое числе лезгин живет на правом берегу р.Самур, в пределах Кубинского и Кусарского районов Аз.ССР. Селения рутульцев, цахурцев расположены на территории Закатальского, Кахского и Белоканского района Аз.ССР. Описанное нами размещение коренного населения Дагестана, за незначительные, исключением, действительно и для раннего периода истории Дагестана»… [36]. На рис. 8.38 приведена карта расселения лезгин и лезгиноязычных народов в настоящее время в Азербайджане составленная на основе научно-исторических и современных статистических данных. В некоторых районах Азербайджана многие лезгинские села из-за ассимиляторской политики националистов, полностью перешли на азербайджано-тюркский язык. В частности около двадцати лезгинских сел в Кубинском районе за последние 30 лет полностью перешло на азербайджано-тюркский язык. А это не значит, что они не являются лезгинами.

Как известно, лезгины играли исключительно большую роль во всех исторических процессах, которые протекали на Кавказе, поэтому они были известны иранцам, армянам и иберам (грузинам) с начала нашей эры. Тюрки и турки столкнулись с лезгинами в XII — XIV вв. Русские активно соприкасались с местным населением и с XVI в. устанавливали связи, которые активизировались с петровской эпохи. Персы, арабы, тюрки, а затем татаро-монголы в завоевательских походах встречались прежде всего с лезгинскими землями и народами.

Армяне, иберы, иранцы раньше всех узнали лезгин, поскольку были непосредственными соседями. Поэтому вполне естественно, что все завоеватели многих народов Восточного Кавказа, особенно соседствующих с лезгинами, называли их лезгами, леками. Некоторые русские путешественники и историки также называли в прошлом дагестанские народы лезгинами. Другие народности нынешнего Дагестана в далекие времена были менее известны. Поэтому название народа — лезгины в первую очередь относилось к лезгинам и лезгино-язычным народам, а на другие народы это название перенесено ошибочно из-за отсутствия полной информации о них. «До сих пор, — пишет М.Ихилов, — грузины и армяне называют дагестанцев, и в особенности лезгин, «леками», персы и арабы — «лакзами», «лекзами». Для народностей Северо-Западного Дагестана они употребляют этнонимы «дидо», «анди», «дурдзуки», «авары» и др. Характерно и то, что лезгиноязычные народности испокон веков известны под именем лезгин, в то время как другие народы Дагестана в разные времена выявляли себя под различными названиями. Аваро-андо-дидойские народности раньше были известны под названием маг1арул-маг1арулал — горцы (маг1ар — гора). Кумыки и ныне называют всех горцев, за исключением лезгин, «тавлулар» — «горцы» (тау — гора). Интересно, что под термином «тавлу» многие годы бытовали и горцы Северного Дагестана и другие северо-кавказские народы. В частности, еще в X в. известен этноним кабардинцев — «тавли». Отсюда можно заключить, что термины «лек», «леки», как «маг1арул», «тавлу» означают понятие «горец», «горцы», однако термины «лек» и «леги» распространены были для обозначения собственно лезгин и лезгинской группы народностей» [50].

«Леки — это, несомненно, — свидетельствует далее Ихилов М., — нынешние лезгины, с глубокой древности живущие на территории, занимаемой ими в настоящее время. Частое употребление в Грузии терминов «лек», «лекеби», а в Азербайджане — «лезгияр», послужило причиной того, что под лезгинами стали подразумевать всех жителей горного Дагестана. Между тем с термином «лезгин» надо увязать, собственно, самих лезгин и народности близкой к ним языковой группы» [50].

Следует указать и на то, что народы Дагестана называли друг друга всегда правильно и точно. Кумыки, например, а за ними и русские жителей нагорного Дагестана именовали тавлинцами (т.е. горцами). Сами себя аварцы и народы андо-цезской группы, как правило, называли по имени общества, к которому принадлежали (андалалцы, гидатлинцы и т.д.), или по названию главного селения: андийцы, ботлихцы, картины, ахвахи, тиндинцы, бежтинцы, хваршины. Одновременно имелось и более общее название маарулал (горцы «от меэр» — гора); для обществ же Аварии, живущих в ущельях, где находились фруктовые сады, — хиндалал. Соседние народы Дагестана называли аварцев яруса (лаки) и каракан (даргинцы).

Лаки сами себя называли лак, а свою территорию — Лакрал-Кану [32]. Аварцы называли лаков — тумау, даргинцы — вулугуни, вулегуни, вуллеко. Но нередко лаков в Дагестане и за его пределами называли также казикумухцами по имени их административного центра.

Даргинская группа народностей именовала себя чаще всего по имени главного селения общества — акушинцы, цудахарцы, урахинцы. Соседи также называли даргинцев по имени их главных селений. Только лаки всех даргинцев нагорного Дагестана называли общим именем бартхи, а кумыки предгорных и нагорных даргинцев — даргиляр. Даргинцы же называли кумыков диркаланти, аварцы — тляралял, лаки — арниллса [32]. Все эти названия означали жителей равнин, степей [32]. О численности населения Дагестана в целом и отдельных его народов в XVIII в. не имеется сколько-нибудь достоверных статистических материалов. Феодальные владетели Восточного Кавказа, как известно, никогда не производили учета народонаселения. Имеющиеся в местных источниках данные говорят только о селениях и обществах, входящих в то или иное политическое объединение.

Сведения о численности народонаселения Дагестана и его отдельных народов впервые стали появляться в русских источниках. Но русские документы первой половины XVIII в., как правило, ограничиваются перечислением народностей, описанием их расселения и общим указанием на малочисленность или многочисленность населения того или иного владения. В лучшем случае в них имеются данные о числе дворов в селениях. Относительно достоверные сведения, позволяющие судить о народонаселении Дагестана, собрали русские путешественники и военные обозреватели в конце XVIII в.

Нормальному росту народонаселения Восточного Кавказа мешали междоусобицы и особенно опустошительные нашествия иноземных захватчиков, в результате которых гибла масса людей. Выше приводится таблица численности народов Дагестана XIX века, она характеризовала соотношение численности этих народов и в XVIII в.

Абдурагимов Г.А. Кавказская Албания-Лезгистан: история и современность. СПб.,1995