Европейские государства во второй половине XVIII столетия

Европа во второй половине XVIII столетия

Вторая половина XVIII столетия была особенно плодотворной в отношении развития человечества, и созидательная работа поколений 1740-1780 годов совершенно несправедливо заслонена в памяти потомства двумя событиями первостепенной важности: Семилетней войной и Французской революцией. Несомненно, что значение этой войны и ее итоги сыграли очень важную роль в судьбах многих европейских стран. Слишком примитивным представляется мнение, нередко вновь возникающее в наше время, что подобные войны вызваны лишь честолюбием и эгоистическими целями королей и правительств. Эта война имела общеевропейское значение, непосредственно касалась народа в самом широком смысле этого слова, и потому, как для короля, так и для обычного гражданина, было весьма важно то, что доброе дело, за которое одни ратовали мечом, другие своим трудом, одержало верх после долгой борьбы против вдесятеро превосходящих вражеских сил.

Доказательством того, что это было справедливое дело, служил его успех, свидетельствующий всегда о правоте борьбы там, где духовные силы преодолевают громадные материальные преграды. Именно такое положение вещей сформировалось в это время в Пруссии: сам король, его генералы и офицеры, до последнего гренадера, и все его чиновники, от министра до простого писца, на протяжении этих семи лет отдавали борьбе все свои душевные силы с совершенно иным чувством, нежели то делали противники Фридриха. Как уже было сказано выше, в Англии смотрели на него как на пионера протестантизма. Он сам употреблял это выражение, хотя никак не мог применять такого определения по отношению к себе в смысле конфессиональном: «Enfin, – пишет Фридрих своей сестре из Лейтмерица (13 июля 1757 г.), – здесь поставлены на карту два важных интереса: свобода Германии и дело протестантства, за которое пролито уже столько крови», – и везде, даже в лагере его противников, существовала многочисленная тайная община, желавшая успеха такому пионеру. Но вкладывать в смысл этого слова церковное или религиозное понятие, особенно в применении его к Фридриху, было бы глубоко ошибочно.

Разумеется, религия или то, что отдельные люди считают религией, играла в этих событиях свою роль, впрочем, как и во всех людских делах: одни руководились искренней набожностью, чистым упованием на Бога, другие – бессмысленной ненавистью к еретикам, но собственно религиозной войной Семилетняя война не была. Наиболее существенным мотивом ее была государственность, и величие дела заключалось в том, что король и его народ отвоевали себе свое государство – свою отчизну в политическом значении слова.

Но борьба за самостоятельность велась не в одной Пруссии: всюду происходило то же умственное движение, замечалось, более или менее, осознанное стремление к этой самостоятельности, выражавшееся, необходимым образом, в желании сбросить с себя церковные узы, отвергнуть религиозные предрассудки, обрести «просвещение». В этой просветительной работе принимали участие, в различной степени, все европейские народы, за исключением турок, и это придает особенный интерес изучению названных сорока или пятидесяти лет, особенно же периоду от Семилетней войны до 1789 года. Подобная прогрессивная работа среди человечества связывается неизбежно с вопросами о завоеваниях и власти, о земельных владениях и покорении стран, так что представление об одном факторе неразрывно связано с представлениями о других. Необходимо поэтому рассмотреть различные государства Европы с этой двойной точки зрения, причем начало освобождения Америки от европейской опеки, служащее преддверием к новому веку, будет изложено нами в особой главе.

Романские государства

Италия

Как мы уже отмечали, реформационное движение XVI столетия почти не коснулось собственно романских государств: Италии, Испании, Португалии. Эти страны потому и не продвинулись вперед; но теперь наступило время, когда сами их правительства осознали настоятельную необходимость в известных преобразованиях. Прежде всего приступил к этому делу Неаполь, первый король которого из Бурбонской династии, Карл III, вступивший на престол в 1735 году, нашел себе деятельного сподвижника в лице Бернардо Тануччи, тосканца (род. в 1698 г.), состоявшего профессором государственного права в Пизе. Он вступил в борьбу с двумя главными основами ущерба, наносимого экономической жизни страны: привилегиями дворянства и крайней численностью духовенства, доходившей до 112 000 человек в королевстве. В одном городе Неаполе было 16 000 таких лиц, что составляло по 28 монахов на 1000 обывателей; при этом их имущества были освобождены от налогов и сами они не подлежали мирской юрисдикции. Король и Тануччи испросили у папы необходимые разрешения и затем стали действовать самостоятельно, не стесняясь уже ничем. Взимание налогов было установлено более правильно, что послужило к облегчению населения и утроило доходы казны; посвящение в духовное звание было ограничено настолько, что не превышало 10 человек на каждую 1000 мирян.

Португалия

В 1759 году скончался испанский король, Фердинанд VI. Неаполитанский король Карл, его сводный брат, вступил на престол, а корона обеих Сицилий перешла к его третьему сыну, Фердинанду. Реформы, к которым Карл хотел приступить в Испании, облегчались и вместе с тем затруднялись событиями, происходившими в Португалии с 1750 года. В этом году Иоанну V наследовал его сын, Иосиф I (1750-1777 гг.), оказавший своей стране большую услугу, тотчас по своем воцарении, тем, что он назначил своим министром иностранных дел бывшего португальского пленника в Лондоне, Себастьяна Хозе Карвальхо, маркиза Помбаля. Как человек образованный, опытный и одаренный большими природными способностями Помбаль превосходил всех окружающих и скоро управление государством перешло в его руки. Вникая в положение дел, неутомимый в труде, энергичный, он решил покончить, прежде всего, с рутиной, в которой коснел прежний государственный механизм, и провел необходимые реформы прежде, нежели его противники успели понять его планы. Инквизиция лишилась права конечного приговора, аутодафе прекратились, на заносчивость знати была наложена узда, полицейские меры усилены. Вместе с тем финансы улучшились, благодаря сокращению безумных придворных расходов и учреждению особого штата сборщиков податей, получавших правильно свое жалованье. Вводя эти реформы, Помбаль покровительствовал и промышленности. Ему пришлось выказать свою твердость в роковой день, 1 ноября 1755 года, когда Лиссабон подвергся тому страшному землетрясению, которое составило эру для всего века: в течение нескольких минут тысячи жертв погибли под развалинами домов, церквей и дворцов, а остальное население боролось с хлынувшими из берегов волнами Таго, пожарами и неистовствами освобожденных преступников. Среди общего отчаяния и паники Помбаль сохранил свое присутствие духа, распоряжался спокойно, умел утишить волнение, являясь лично повсюду, и скоро из развалин погибшего города вырос новый Лиссабон, прекраснее прежнего. Помбаль старался помочь этой внезапной катастрофе с той же неослабной энергией, с какой боролся против глубоко вкоренившихся экономических неурядиц; эта борьба необходимым образом приводила его к столкновениям с духовенством, особенно с иезуитами, которые, как было указано выше, даже и в Америке не сочувствовали новым методам управления. Они не замедлили, разумеется, указывать народу на бывшее страшное землетрясение как на кару Господню за грехи министра против их ордена; но Помбаль был не из робких: он начал с изгнания иезуитов из дворца (19 сентября 1757 г.), испросил в Риме реформу ордена, которая и была предписана папой, хотя, разумеется, с тайным противоположным приказом к иезуитскому начальству, по римскому обычаю. После избрания конклавом Климента XIII, благоволившего к иезуитам, они снова стали кичиться, но покушение на жизнь короля, напугав его, доставило Помбалю случай покончить с ними. Он донимал их собственными средствами, пользуясь их неосторожным вмешательством в торговые предприятия, причем переходил далеко за пределы законности в своих обвинениях. Защита или сопротивление с их стороны были немыслимы при неожиданности принимаемых против них мер. Так, в сентябре, 113 иезуитов были посажены на корабль и отправлены в Чивита-Веккию, куда они прибыли лишь после долгого скитания по морю; за ними последовал вскоре второй и третий транспорт. В следующем году прибыли такие же грузы из колоний. Подробности этих арестов ужасны; о каких-нибудь правах или хоть о суде не было и речи; можно только сказать, что к иезуитам применялась та же мерка, какой они мерили других: они приносили в жертву целям своего ордена всякое человеческое благополучие и государственное спокойствие, попирали все права, забывали об учении Христовом, – теперь, ради своих целей, государство поступало с ними так же безжалостно, не щадя среди них ни возраста, ни заслуг.

Помбаль и иезуиты

Цель, преследуемая здесь Помбалем, состояла в организации народного образования, чего нельзя было достигнуть, не уничтожив иезуитского влияния в стране. Но для того, чтобы это образование упрочилось, нужно было создать нечто жизнеспособное, коренное, и Помбаль хорошо понимал эту задачу. Он обновил всю образовательную систему в широких размерах и увенчал эту работу реформой Коимбрского университета; но слабые стороны этой преобразовательной деятельности, благодетельной и великой по существу, должны были, тем не менее, обнаружиться. В Германии и входящих в нее государствах реформация XVI столетия вызвала к жизни стремление к научным исследованиям, – вернее сказать, что во всех слоях населения, на всех общественных его ступенях, развились миллионы таких стремлений, заставлявшие народ искать истинного света и прогонявшие всякий застой; здесь же, на романской почве, находилось лишь несколько высших отдельных лиц, просвещенных и старавшихся распространить просвещение между низшими. Они сделали многое и заслужили неувядаемую славу; но они не могли заставить нацию сделать громадный шаг вперед и нагнать северные народности. Тем не менее попытка Помбаля возродить и сделать независимой Португалию с ее каким-нибудь трехмиллионным населением остается великой заслугой. Ему удалось отстоять независимость страны против англичан, не нарушая при этом старинного и необходимого союза с могущественной державой; когда же Бурбонские дворы (1762 г.), опираясь на фамильный договор, обратились коллективно к Португалии с требованием вступить с ними в оборонительный и наступательный союз против Англии, маленькое государство снова сумело сохранить свою независимость. Энергичный Помбаль предусмотрел опасность и был наготове: английское вспомогательное войско, прибыв под начальством графа Вильгельма Шаумбург-Липпе, нашло приготовленные для него громадные продовольственные запасы. Граф скоро прогнал ненавистных испанцев из Португалии и организовал в ней 32-тысячную, весьма хорошую армию, пригодную, по крайней мере, для обороны страны на испанской границе.

Испания при Карле III

В Испании реформы проводились Карлом III с помощью двух приглашенных им из Неаполя итальянцев, Скуилаче и Гримальди, причем первой задачей их было крайне необходимое преобразование полиции. И здесь тоже общественное мнение было настроено против иезуитов, которым король вначале покровительствовал. Одна незначительная, сама по себе полицейская мера, касавшаяся шляп и плащей известного образца, вызвала в Мадриде (март 1766 г.) страшное восстание, вынудившее короля уволить Скуилаче. Но король, глубоко оскорбленный при этом в своем достоинстве, решился тем тверже держаться системы бывшего министра, для чего пригласил к себе одного арагонского магната, графа Аранда, который окружил себя такими выдающимися юристами, как Фигуэрас, Кампоманес, Мониньо. Действительно ли мятеж был вызван иезуитами или правительство только воспользовалось наветами на них, но оно выставило этот предлог для их изгнания, по примеру соседней страны. Без всяких переговоров с папой и по отданным втайне приказам они были арестованы повсюду в Испании и ее колониях в одни и те же сутки и препровождены в назначенные порты для дальнейшего выселения. Испанцы поступали в этом случае еще более жестоко, нежели португальцы; по крайней мере число грубо арестованных здесь было значительнее и, вместе с тем, усиливалась их беспомощность: они были высажены массой в Папской области, уже крайне пострадав от всяких притеснений и лишений при своем морском путешествии. Это был целый флот: 6000 человек, большей частью уже стариков, изгнанных из Испании и других бурбонских владений, Неаполя, Пармы, принадлежавших Фердинанду IV и герцогу Фердинанду. Климент XIII осмелился подвергнуть духовной опале этого последнего; основываясь на известной булле, направленной против еретиков «in coena Domini», он пригрозил герцогу отлучением. Но он наткнулся на целую фалангу защитников светского абсолютизма: три Бурбонских двора захотели, конечно, поддержать принца их дома. Шуазёль сумел затронуть эту жилку бурбонской надменности и у своего государя, вследствие чего все эти Бурбоны перешли от представлений папе к насильственным действиям: Авиньон и Венессин были заняты французами, Беневент и Понтекорво – неаполитанцами, причем союзники угрожали даже Риму. Восьмидесятидвухлетний папа скончался среди этих событий. Преемник его, Климент XIV (Лоренцо Ганганелли), выдерживал еще несколько времени, но наконец был вынужден склониться на требования католических дворов: 21 июля 1773 года он подписал буллу «Dominus ас Redemptor noster», которой он, «по зрелом обсуждении, тщательном рассмотрении и от полноты апостолической власти», упразднял орден иезуитов. Но смерть этого папы в следующем году (22 сентября 1774 г.) только ухудшила положение восстановленного ордена, потому что общественное мнение, хотя весьма непоследовательно, ставило им на счет и эту кончину.

Эта победа над иезуитами, которые не находили теперь себе приюта нигде, кроме «еретической» Пруссии и «схизмаической» России, доказывала, что Португалия, Испания и итальянские государства не были способны к прочному, установленному на принципе свободы, прогрессу. Помбаль продержался на своем посту до смерти короля Иосифа (февраль 1777 г.). Но при дочери его и преемнице Марии наступила снова реакция; поднялась целая буря обвинений против человека, который нажил себе врагов не через некоторые ошибки, а именно путем проведения мер полезных. Нашлись и судьи, не задумавшиеся приговорить 82-летнего старца как повинного в государственной измене. Королева удовольствовалась, однако, ссылкой его в его поместья, где он и умер через год. Аранда пал еще в 1775 году, по весьма характерной причине: один из его агентов, Олавидес, в бытность свою андалузским губернатором, составил проект заселить Сиерру-Морену чужеземными колонистами, по примеру Фридриха Вильгельма и Фридриха II в Пруссии. Но он вовсе не знал своих сограждан, обещая переселенцам свободное отправление их богослужения, тогда как наряду с немцами-католиками были среди колонистов и протестанты. Этого не могли перенести верные паписты; им ничего не стоило обличить Олавидеса как свободомыслящего и опаснейшего еретика: он был предан в распоряжение инквизиции, осужден и заточен в монастырь, из которого ему по счастливилось, однако, убежать через некоторое время.

Франция

Преследование иезуитов во Франции привело к другим последствиям. Оно было здесь лишь одним звеном в цепи событий, результатом которой стал великий государственный и общественный переворот. Некоторые члены ордена вписались в большие торговые и денежные предприятия и при банкротстве одного из банкирских домов кредиторы его хотели наложить арест на французские имения ордена, не довольствуясь уплатой долга одними церковными службами. Парижский парламент присудил орден к уплате (1761 г.) и в этом случае была поднята завеса со всей его деятельности. Во Франции были тогда сильны янсенисты, старые враги иезуитов, и парламент осудил своим актом все их дела, характеризуя учение иезуитов именем безбожного, убийственного и т. д. Всем французским подданным воспрещалось вступать в члены ордена. Правительство, которое не могло обойтись без парламента при своих финансовых затруднениях, не осмелилось идти против бури, но предоставило ее своему течению, и в августе 1762 года парламент снова объявил орден противогосударственным, опасным учреждением. Приговор был вполне основателен, хотя парламент вел дело вообще незаконным порядком, доказывая тем, насколько настроение во Франции принимало более и более анархистский характер. В этот период времени имели здесь сильнейшее влияние те два писателя, воздействие которых на всех их современников было могущественнее, чем чье-либо: это были Вольтер и Жан Жак Руссо. Первый из них покончил уже со своими скитаниями и поселился, с 1758 году, на границе Франции и Женевского кантона, в своем поместье близ Фернея. Отвратительное судебное убийство, внушенное тулузскому парламенту религиозным фанатизмом, и повторение вскоре другого подобного приговора – вызвали у Вольтера прославивший его взрыв негодования против искажения и опозорения всего божественного в человеке,– негодования искреннего и составлявшего лучшую черту его характера. В красноречивых, достойных его великого таланта словах излил он всю свою горечь против мрачного духа, пожравшего здесь свои жертвы. «Ecrasez 1’infame! – воскликнул он, возбуждая всех против фанатизма и безумных преследований.

Обвинение Вольтера в том, будто он разумел под словом infame христианство, – это одна бессмысленная ложь, потому что он не был способен на подобную глупость, – не по набожности, которой у него не было, но по своему ясному, развитому и свободному от предрассудков пониманию. Руссо действовал глубже и более роковым образом на массы, выпустив в свет в течение этих лет свои главнейшие сочинения: «Новая Элоиза» (1761 г.), «Contrat social» и «Эмиль, или О воспитании» (1762 г.). О его литературных трудах и его личной жизни будет еще говорено ниже, в связи с историей французской революции, вспыхнувшей в 1789 году Руссо соединил в себе все, что производит воздействие на полуобразованные умы, среди общественного брожения и государственного строя, отягченного всякими злоупотреблениями и неправдами. Сын ремесленника, выросший в республиканской Женеве среди протестантства, самоучка, бросаемый судьбой в разные стороны, без определенных занятий, непрактичный вполне, Руссо восхваляет первобытное состояние человека, рисуемое ему его пылкой фантазией,– восхваляет с красноречием безыскусственным, истекающим из здоровой или больной души, но, во всяком случае, непобедимым: «Все прекрасно, исходя из рук Творца, и все искажается в руках человеческих». И перед этим поверхностным суждением исчезает для него все достояние истории, все авторитетное: церковь, государство, общество, потому что все это одно уклонение от природы. Такое мышление очень выделялось в то время, когда и без того все противоестественное во всех созданиях человеческих

слишком бросалось в глаза. Теория Руссо оправдывала его последователей в отрицании и ниспровержении всяких авторитетов, хотя он и не побуждал к тому непосредственно, уже по тому одному, что не был способен ни к какой практической роли. Но самое это его личное бескорыстие в вопросе усиливало его влияние: толпа возводила его в пророки именно потому, что он не добивался ничего для себя. Глубины чувства в нем не было, но он обладал французской склонностью к сентиментальности, что придавало его словам такую горячую убежденность, что он сам верил своим речам, если можно назвать верой крайнюю односторонность ума, неспособного следить за чужой мыслью и не вырабатывавшегося никогда из своих собственных рамок.

Правление Людовика XV с 1763 г.

Установившийся в 1763 году мир дал французскому правительству возможность посвятить себя проведению крайне необходимых реформ. Но такая деятельность была немыслима без участия короля, а он оказывался уже неспособным к ней, если и был способен до сих пор. Смерть сразила многих из его приближенных: в 1764 году умерла созидательница франко-австрийского союза маркиза Помпадур; в 1765 года не стало дофина; в 1768 году окончила свою печальную жизнь королева, последствием чего было лишь появление на горизонте, через какой-нибудь месяц, новой фаворитки, которую повенчали с графом Дюбарри, чтобы прикрыть ее слишком недвусмысленное прошлое. Это вторжение улицы в большой свет имело известное политическое значение и враги системы графа Шуазёля постарались получить в свою пользу новую подругу короля. Шуазёль был уволен в 1770 году; руководство делами перешло к канцлеру Мопу (с 1768 г.) и аббату дю Терре, генерал-контролеру финансов (с 1770 г.). Этот последний был не лучше и не хуже своих предместников; он указывал тоже на необходимость сбережений, но франко-австрийский союз, поглотивший уже столько миллионов, не допускал урезать расходы (последняя уплата оставшихся еще за Францией субсидий была произведена лишь в 1769 г.); теперь этот союз вырастил еще новый цветок: брак дочери императрицы Марии Терезии, Марии Антуанеты, с новым дофином, внуком Людовика XV. Могло ли брачное торжество обойтись без ряда блестящих празднеств? Последние годы Людовика были ознаменованы мерой, которую можно назвать, в известном смысле, весьма важной: она состояла в упразднении парламентов. Эти учреждения привыкли заявлять громадные притязания при Людовике XV: они представляли собой постоянную оппозицию; присвоив себе право судебного приговора, они хотели насиловать верховную власть. Канцлер Мопу, искусно подготовив свой удар, нанес его в январе 1771 года. Всем советникам парижского парламента порознь было предложено объявить: желают ли они продолжать свою службу или нет? Отказавшиеся, числом более 150, были сосланы, а взамен прежнего порядка в округе парижского парламента были учреждены шесть новых высших судов; одновременно была уничтожена масса вопиющих злоупотреблений, также и покупаемость мест. Привилегированное сословие, из которого набирались и пополнялись парламенты, заявило горячий протест, вызвало целую бурю, но Мопу провел свою меру: у него были тоже свои сторонники; многие писатели одобряли его; начало возрождению Франции было положено. Население быстро примирилось с новыми судебными порядками, а прочие ведомства подверглись тоже твердо проведенным полезным реформам. Вскоре наступило существенное условие для дальнейшей успешной реформенной работы: жалкий король скончался в Версале, в мае 1774 года, после своего 59-летнего царствования.

Людовик XVI, 1774 г.

На престол вступил его внук, двадцатилетний Людовик XVI. Его царствование разделяется событиями 1789 года на две части, из которых вторая принадлежит новому времени и новому миру, а первая причисляется к старой эпохе, обозначаемой у французов названием «Ancien regime».

Нам придется, дойдя до сказанных событий, то есть до собрания сословных представителей в Версале, 5 мая 1789 года, вернуться еще раз к этой первой части правления Людовика XVI, но теперь, для понимания общего состояния Европы в то время, необходимо сделать беглый обзор про исходившего в эти годы в великой стране и до сих пор еще играющей руководящую роль во многих отношениях. Воцарение молодого короля встретило горячее сочувствие населения, более основательное, нежели то обычное, которое вызывается в массах одной жаждой новизны при каждой перемене правителя: юный король был действительно одушевлен искренней любовью к своему народу, большим запасом доброй воли и отличался нравственной чистотой. Он немедленно удовлетворил оскорбленные чувства совестливости нации, – тогда обладавшей еще таким чувством, – удалив последнюю из тех бесстыдных женщин, которые позорили собой царствование развратнейшего из французских королей. В менторы Людовику был навязан старый царедворец, граф Морепа, который, однако, оказал большую услугу молодому королю, предложив ему назначить на пост генерал-контролера финансов, следовательно, к тому источнику, от которого Франция могла ждать исцеления своих неисчислимых зол, такого человека, как Роберт Жакоб Тюрго, бывшего до того интендантом в Лиможе. Тюрго (род. в 1727 г.) был сторонником но вой политико-экономической науки. После знаменитого краха общества «Миссисипи и южных морей» французы обратились снова к возделыванию земли и к поземельной собственности как к надежнейшему источнику довольства; политико-экономические вопросы серьезно занимали общественное внимание; система Гурнея, отводящая главное место в народном благосостоянии торговле и промышленности, оспаривалась или хотя бы уравновешивалась учением физиократа Франциска Кенэ (Quesnay), который считал основой этого благосостояния только произведения почвы. Обе системы требовали, во всяком случае, коренных реформ, устранения известных привилегий, совершенного уничтожения всяких преград к свободному и благотворному проявлению мысли, а среди таких мыслителей, способных воспользоваться оказанной свободой на благо человечества, Тюрго снискал себе уже издавна почетное имя. Он обладал большими познаниями, громадной способностью к труду и чистым желанием приносить пользу, воодушевлявшим в ту прогрессивную эпоху многих избранников, веривших в подобную силу добра на земле. Занимая свою должность в Лиможе и сделав там массу полезного, он научился и тому, как всякие теории, в том числе и излюбленная им «физиократическая», могут приспособляться к действительности. Но ему не удалось удержать молодого короля от ошибки, именно от восстановления парламентов в том же году. Бывшие их члены и их сторонники так шумели, что Людовик принял этот шум за голос народа. Между тем, дело возбудило одно недовольство: восстановленное в своих правах парламентское сословие и его приверженцы были не удовлетворены, потому что вместе с тем не были восстановлены и прежние злоупотребления, а лица судебного ведомства, лишившиеся своих мест при этой новой реформе, стали врагами правительства. В течение нескольких лет, однако, Тюрго мог продолжать свою реформаторскую деятельность, благодаря тому, что друг его, президент Ламбиньон де Мальзерб, человек честный и возвышенного характера, вступил в министерство в качестве шефа парижского департамента и заведующего королевским двором. Он был опорой для Тюрго, который представил полный проект реформ по своему ведомству, характеризуя этот план перед королем такими словами: «Ни банкротства, ни повышения налогов, ни займов». Он надеялся достигнуть такого результата посредством общего обложения земли «Subvention territoriale», к которому он хотел привлечь и привилегированные классы, которые были бы щедро вознаграждены за то допущением свободы в торговле зерном. Далее, он проектировал различные частные реформы для искоренения злоупотреблений, из которых многие были действительно уничтожены. Необходимость сбережений была тоже очевидна, и король, лично нимало не склонный к расточительности, был вполне готов на них со своей стороны. Тюрго как истинный государственный деятель понимал тоже и нужду в производительных расходах: он пролагал дороги, устраивал лучшие пути сообщения, намечал план широкого народного образования, при избежании наступательных войн и пользовании народным духом, в смысле участия народа в общинном самоуправлении, которое, начиная с мелких муниципий, восходило бы до провинциальных управ, завершаясь национальной муниципией. Но именно этот смелый план, переиначивавший все в старой Франции, смутил, по-видимому, короля, вообще не обладавшего твердостью. Вполне разделяя убеждения своего министра и сам честный и прямой по природе, молодой король не смог отстоять своего достойного советника против враждебной ему партии, избравшей своим орудием юную, неопытную, ничего не смыслившую в делах королеву, в то время еще всецело преданную своим ребяческим увеселениям. В мае 1776 года был уволен Тюрго; Мальзерб удалился от дел еще раньше.

С увольнением Тюрго были отложены и реформы. Мы не будем останавливаться здесь на последовавших сменах министров и систем, на возраставшем расстройстве финансов, усиливавшемся брожении умов, неудаче всех мер, принимаемых для спасения и завершившихся радикальнейшей изо всех: созывом Генеральных Штатов. Такого собрания не бывало во Франции с 1614 года.

Германские государства. Дания. Швеция

Германские государства

Период с 1740 или 1750 года принято называть веком просвещенного деспотизма, но перемены, которым подвергались в эту вторую половину XVIII столетия Скандинавские государства, особенно поучительны в смысле характера этого просвещения и слабости произведенных им реформ.

Дания. Струэнзе

В Дании, как уже было видно из изложенного выше, королевское полновластие утвердилось ранее XVIII столетия, и монархический абсолютизм вступил еще давно на путь реформ: все правительства, начиная с 1660 или 1665 года (Христиан V – 1670-1699 гг., Фридрих IV – до 1730 г., Христиан VI – до 1746 г., Фридрих V – до 1766 г.), внесли свою лепту в этом направлении. Особенно многое сделал последний из этих королей, найдя себе достойного помощника в лице своего министра, графа Гартвига Эрнста фон Бернсторфа (Старшего). Фридрих V был очень образованный человек, ценитель искусств, и оставил свой след в немецкой литературе как покровитель Клопштока. Большой, еще не разрешенной задачей было здесь уничтожение крепостной зависимости, освобождение до 800 000 человек крестьян; правительство не приступало еще к этой мере, но некоторые благоразумные и благомыслящие дворяне уже сделали к тому почин, и реформа была подготовлена, когда настало злополучное правление Христиана VII. Он подавал большие надежды в своем отрочестве, но обманул их впоследствии самым жалким образом. Вступив на престол 17-летним юношей и обвенчанный в том же году (1776 г.) с Каролиной Матильдой, 15-летней принцессой, сестрой английского короля Георга III, он оказался вскоре сумасбродным, распутным и чуждавшимся всякой работы. В одной из своих поездок в Альтону он познакомился с сыном немецкого пастора, местным врачом, Иоанном Фридрихом Струэнзе, который скоро вошел в полное доверие к королевской чете. Христиан передал все управление в его руки; молодая королева предалась ему беззаветно. Струэнзе правил Данией в духе прусского строя и французского свободомыслия в течение двух лет. Он ввел полную свободу печати, снял некоторые обременительные налоги, уничтожил излишек праздничных дней и приступил к различным частным реформам, в которых Дания нуждалась не менее других стран. В 1771 году он возвел своего друга Брандта и себя самого в графское достоинство, но ему недоставало благоразумия, которое помогло бы ему удержаться на достигнутой высоте. Он забывал сам, что он чужак и выскочка, и не умел заставить других это забыть. Так, он пренебрегал изучением языка того народа, над которым неожиданно вознесла его судьба, и сам под готовил себе катастрофу. Королева-мать, Юлиана Мария, была во главе заговора, направленного против Струэнзе и в котором участвовали: наследный принц, честолюбивый богослов Гульдберг и несколько высших военных лиц. Они сумели выманить в ночь на 17 января 1772 года у тупоумного короля его подпись для производства необходимых арестов, которые были поручены одному из заговорщиков, полковнику Келлеру, содержавшему в эту ночь караулы в Христианборгском дворце. Оба графа были преданы особому суду, перед которым Струэнзе держал себя без достоинства и был настолько низок, что выдал обольщенную им королеву, которая, со своей стороны, выказала более твердости и мужественно приняла на себя большую часть вины. Оба немца были казнены 28 апреля 1772 года. Королева, разведенная с мужем по приговору суда, умерла через три года после того, на своей ганноверской родине, в Целле. Проступок ее слишком извинителен: ей было всего 24 года при ее кончине. Правоверный лютеранский богослов, принявший теперь кормило правления, был практичнее легкомысленного вольнодумца: он понимал, что если не для государства, то лично для него, Оттона Гульдберга, было выгоднее не истреблять злоупотреблений и тем сохранить за собой благоволение привилегированных лиц, нежели одолжать народ и потомство полупонятыми, или и вовсе не понятыми, благими реформами. Он удержался во власти целых 12 лет и лишь в 1784 году, когда 17-летний наследный принц Фридрих одним ударом изменил положение дел, объявив себя регентом королевства на основании акта, подписанного его отцом, место Гульдберга занял младший граф Бернсторф, племянник Гартвига Бернсторфа. Он принял портфель иностранных дел, и Дания увидела во главе правления министра, который успешно провел все нужнейшие реформы, отменил крепостное право и действительно повел ее по пути прогресса.

Швеция. Густав III

В Швеции господство аристократии, бравшей так дорого за жалкую роль, которую играло ее войско в Семилетней войне, было сломлено, наконец, Густавом III, племянником Фридриха Великого. Густав был человек недюжинный, предприимчивый и решительный. Сословные представители смотрели косо на его поездку во Францию (июнь 1770 г.), правительство которой пришло, наконец, к убеждению в том, что бросало свои деньги даром и что здравая политика советовала лучше обязать чем-нибудь будущего монарха, нежели подкупать развращенную и ненасытную аристократию. Во время этого путешествия Густав получил известие о смерти своего отца Фридриха Адольфа (1771 г.); он вернулся в Стокгольм 30 мая. Пока члены представительного собрания ссорились между собой и падали еще ниже во мнении нации, Густав принял в тишине свои меры. Когда наконец ему поднесли акт его королевского обязательства, которым весьма ограничивались его монархические права, он подписал его, не читая, – так, по крайней мере, уверял он. И когда 12 августа брат его, принц Карл, по уговору с ним, стал собирать войска под предлогом усмирения бунта, вспыхнувшего в крепости Христианштадте, Густав продолжал играть роль простака. Но 19 числа он сел на коня, повел караул во дворец, присоединил этих людей к сменявшемуся караулу и отдал приказ, по которому артиллерия и гвардия окружили палату. Но не было сделано ни одного выстрела, не было пролито ни одной капли крови; стокгольмское население радостно приняло стороны короля и на другой же день, 20 числа, переворот был окончен: в зале, окруженной войсками, король обратился с твердой речью к собранию, после чего была прочитана новая конституция. Она была составлена разумно и предоставляла королю те права, которыми пользуются теперь главы конституционных государств: король начальствовал сухопутными и морскими военными силами, назначал высших военных и гражданских чинов, вел оборонительную войну в силу своей собственной власти, но не мог принимать законодательные или финансовые меры без согласия риксдага. Место и время для собрания риксдага назначались королем. Густав пользовался своими новыми правами на благо народа, по крайней мере, в первые годы. Франция была на его стороне; соседние державы, ввиду его невоинственной политики, относились к нему тоже не враждебно.

Германия

Германия. Значение Семилетней войны

Исход Семилетней войны наложил решительный отпечаток на Германию. Губертсбургский мир резко обозначал направление будущего развития страны. Прежде всего не было уже более речи о государственном единстве, о Германии как политическом целом. Для каждого немца в отдельности не существовало национального сознания, принимая это слово в политическом его смысле. Название «государства» оставалось только выражением общности пережитых населением исторических событий, что могло еще олицетворять национальную связь, но не общность территориального владения, и такие случаи, в которых государство восстанавливало бы в своих правах подданного, обижаемого его князем, исчезали, если и бывали когда, в массе безнаказанности. Не подлежит сомнению, что крайняя раздробленность владений должна была уничтожить государственное единство; но новым фактором такого разъединения был резкий дуализм Севера и Юга, державы протестантской и католической, Пруссии и Австрии. Семилетняя война не только выяснила вполне этот дуализм, но и доказала осязательно превосходство северогерманского государственного строя. Это превосходство имело, без сомнения, свое основание и находило, во всяком случае, свое наглядное выражение в высокой личности Фридриха – «Великого», как называли его современники, – точнее, прозвал по собственному почину народ. Но, помимо преобладающей гениальности государя, многое зависело и от большой самородности государственного и народного положения, твердого сознания долга и сильного национального и государственного чувства чести, глубоко проникавшего все прусское офицерство, чиновничество, духовенство, судебное сословие и самый народ.

Прусское национальное чувство. Направления литературы

Это прусское национальное чувство было чем-то новым. «Помните, что вы пруссаки», – говорил Фридрих своим офицерам перед Лейтенской битвой. Чувство было ново, как сама Пруссия; но нечто из этого национального чувства сообщалось и не прусской Германии. Прусское войско состояло, за самыми ничтожными исключениями, из немцев, – северогерманских крестьян, усмиренных немецких бродяг и лиц, захваченных силой повсюду^[27], – и это немецкое войско наносило в течение семи лет поражение за поражением австрийцам, армия которых состояла наполовину не из немецких элементов, и даже, более того, французам, столь долго слывшими грозными. Новое сознание силы проникало всю германскую нацию; она начала отправляться от ударов, нанесенных ей 30-летней войной, и Фридрих приобретал популярность именно в природных областях того сброда, который сражался против него в качестве германского ополчения. С восстановлением мира последовавшие за ним 30 или 40 лет были плодотворными для германской нации во всех отношениях. Это выразилось и в немецкой литературе или, вернее сказать, той части ее, которая усвоена не одним каким-либо племенем, сословием, профессиональностью или исповеданием, но принадлежит всем, – именно в поэзии, принимая это слово в наиболее обширном значении.

Для намеченного нами наглядного представления об этом литературном движении достаточно одного перечня тех творений, которые появились в период от Губертсбургского мира до конца XVIII столетия.

Они ясно доказывают, насколько возродилась умственная жизнь немецкого народа – его правящих классов – и что вообще направило мысль и чувство людей на новые пути и содействовало их развитию. В 1764 году вышла в свет «История искусства у древних» Винкельмана; в 1766 году появился «Лаокоон» Лессинга; в 1767 году его же «Минна фон Барнгельм», драма, действие которой было связано с недавними военными событиями и дышало немецко-патриотическим и антифранцузским духом. Клопшток, Виланд, Гердер не уступали Лессингу в творческой силе; при всем различии своих талантов, все они работали дружно ради одной цели: возрождения немецкой мысли и выражавшей ее поэзии. За ними шла толпа второстепенных и третьестепенных писателей; почти каждый год знаменовался теперь появлением чего-либо замечательного, причем каждое новое сочинение было попыткой поставить или разрешить известную задачу, выдвинуть новый нравственный, эстетический или философский вопрос. Так, Клопшток подарил свету своего «Одина» (1771 г.), Лессинг – «Эмилию Галотти» (1772 г.), Гёте – «Гётца фон Берлихинген» (1773 г.), свежее, яркое воспроизведение национальной старины, смело выхваченное из самой жизненной и полной значения эпохи немецкой истории; в 1774 году появились патриотические фантазии Юстуса Мозера, «Вертер» – Гёте, «Школьные начатки» – Базедова. В 1774-1777 годах Лессинг издал «Вольфенбютельские отрывки», критическая смелость которых застрагивает и священные предания, но лишь ради исследования истины и точности, а не из презрительного отношения к ним или легкомыслия. В 1779 году явился его же «Натан Мудрый»; в 1780 году «Воспитание человеческого рода». В том же году Иоганн Миллер издал свой исторический труд «Историю Швейцарской республики», и было основано Шлецером публицистическое издание «Переписка», превратившееся потом в «Правительственные Ведомости». В течение некоторого времени эта газета, поставленная добросовестно, имевшая всюду корреспондентов, в числе которых находились и коронованные лица, была настоящей силой, и даже Мария Терезия, обсуждая какие-либо сомнительные меры, замечала: «А что скажет еще Шлецер на это?» – или: «Попадет за это от Шлецера». Особенно примечателен был 1781 год, – год смерти Лессинга; он ознаменован появлением философского трактата, составляющего эпоху в истории человеческой мысли: кёнигсбергский профессор, Эмануил Кант, издал свою «Критику чистого разума»; в это же время цюрихский педагог Песталоцци написал народный рассказ «Лиенгард и Гертруда», отмеченный своеобразием автора; Иоганн Генрих Босс, нижнесаксонский поэт-филолог, подтвердил гуманизм века переводом на немецкий язык «Одиссеи» Гомера. Появилась, наконец, драма вюртембергского военного врача Шиллера «Разбойники» – творение необузданное, незрелое, но гениальное и превосходящее своей первобытной революционной силой все доселе созданное в литературе. За этим первенцем драматического писателя, воспламенившего свою среду, то есть людей, тяжело борющихся за хлеб, последовали его другие произведения, в которых этот «бумагомаратель» проявлял всю силу своей политической страстности, мужественного негодования и благороднейшего одушевления. Он написал «Фиеско» в 1783 году, «Коварство и любовь» в 1784 году, «Дон Карлоса» в 1787 году. В том же году Гёте, находясь в Италии, создал свою «Ифигению», в которой поднялся до тех высот чистого искусства, которые оставались недосягаемыми до тех пор для поэтов Германии и всех других стран.

Мелкие государства Европы

Одних этих немногих данных достаточно для указания на те сокровища, которые успела собрать в эти краткие годы литература, и понятно, что столь производительная эпоха вызывала столь же обильную жатву и на всех других поприщах общественной жизни. Последние реформы были вызваны не движениями в самом народе: ни нация вообще, ни отдельные территории не имели своего органа для выражения своих нужд и желаний. Почти что в одном только герцогстве Вюртембергском удерживалось еще на деле народное представительство. Выделяемая из собрания сословных чинов комиссия, образуя род олигархии в составе 8 членов, имела большую, можно сказать, верховную власть, особенно в финансовых вопросах, что приводило ее в постоянное столкновение с расточительным двором, и жизнь маленькой страны в 150 кв. миль и с 600 000 жителей протекала в этой борьбе. Несмотря, однако, на всю оппозицию, автократия, в лице герцога Карла Евгения (с 1744 г.), довела Вюртемберг до крайности: подражая мотовству и распутству французского двора, герцог накопил громаднейшие долги, хотя получал много денег из Франции в виде субсидий или подкупа. Сверх того, он жестоко, бессовестно притеснял народ, так что в 1764 году комиссия представила жалобу в императорскую штаб-квартиру. Это было одним из замечательных последствий заключенного мира. Благодаря вмешательству Фридриха Великого, дело не затянулось, как то было и в наши дни, при таком же разорительном хозяйстве в курфюршестве Гессенском (1863 г.). Орудие герцога-деспота, министр его, граф Монмартен был уволен; неустрашимый защитник прав представительного собрания, областной судья Иоанн – Иаков Мозер, которого герцог «из особых крайних причин, в силу самых своих дорогих правительских обязанностей», засадил без суда и следствия в гогентвильскую тюрьму, был освобожден, и в 1778 году, в годовщину своего пяти десятилетия, герцог издал манифест, весьма характерный для полновластного правителя Германии того времени, и который должен был читаться со всех кафедр в Вюртемберге. Это был род покаянной исповеди, в которой герцог говорил: «Так как я человек, то и не могло быть иначе», – и обещал лучшее впереди. Все зависело, таким образом, от личности правителя; приведенному дурному примеру можно противопоставить многие хорошие, начиная с герцога Фердинанда Брауншвейгского, великого полководца в Семилетнюю войну: он не содержал войска, но зато уплатил долги, и весьма значительные, накопленные предшественниками правителя. Переходные эпохи, подобные описываемой здесь, полны разнообразных явлений; мы встречаемся с самыми возвышенными и самыми низменными порывами, с глубокой противоположностью между нищетой и возрастающим благосостоянием, с доблестнейшею независимостью и позорнейшим раболепством; разобраться в этом хаосе – дело специальных исследователей, посвятивших себя изучению этой особо любопытной страницы в истории Германии^[28]; здесь следует отметить только, что как внутренние, так и внешние дела обеих важнейших германских держав, Пруссии и Австрии, приняла решительно свое особое направление.

После своей геройской борьбы за Силезию Фридрих Великий царствовал еще 23 года. Эта война была его первой большой жизненной задачей, но он принадлежал к числу тех действительно великих людей, которые, хотя и посвящают часть своей деятельности вынуждаемым у них военным подвигам, но по своей воле охотно стремятся к мирному созиданию, к руководству своим народом на пути прогресса и свободы. Ни у одного из немецких правителей, носящих название «великих», не можем мы, немцы, проследить так хорошо его деятельность, ее побудительные основы, те причины, по которым она оказывалась особенно благотворной, как у этого государя, столь близкого нам по месту и времени. Соединяя в себе ясный и проницательный ум с необыкновенной быстротой решений и настойчивостью, Фридрих был центром, около которого собирались все умственные силы, вся воля страны, снова исходя от него по всем направлениям; и если самая сущность гения остается тайной для нас, по крайней мере, не может быть выражена словами, то все же многое из того необычайного, что было совершено такими людьми, как Александр, Цезарь, Карл Великий, Петр Великий и Фридрих Великий, объясняется их быстрым соображением «причины и действия»; во всех своих делах, как мы видим, они действуют в десять раз быстрее обыкновенных людей, хотя и между этими последними наблюдается громадное различие в этом отношении, и работают они постоянно, то есть оказываются неутомимыми.

В последние дни своего пребывания в Саксонии (1763 г.) Фридрих занялся улучшением народного образования, пригласив для участия в этом деле нескольких педагогов, и издал в августе того же года Общий устав для сельских школ, имевший целью воспитание «сельского юношества, разумное, христиански направленное в духе истинного страха Божия, и наставляющее и в других полезных вещах». Но более всего требовалось поднять экономическое состояние страны, разоренной войной. Фридрих обладал природной проницательностью, которая производила на всех впечатление еще при жизни его отца. Теперь он вернулся к тому, что начал в первые дни своего царствования. У него была большая сумма денег, собранная предусмотрительно на случай дальнейшей войны; она пала теперь благотворным дождем на полуиссохшую землю, общее население которой, в 5 миллионов душ приблизительно, сократилось на полмиллиона, при других признаках разорения; так, например, недоставало 60 000 лошадей для полевых работ. Король помогал беде пожертвованиями, ссудами, снятием недоимок. Необходимое продовольствие выдавалось нуждающимся из военных запасных магазинов; выжженные города и деревни обстраивались заново; обнадеженный народ ободрялся снова и принимался энергично за работу. Для двора не требовалось почти ничего: Фридрих покрывал свои личные расходы и содержал свой двор, т. е. свой дом, на 220 000 рейхсталеров. Еще с 1765 году в Берлине был основан банк, в основной капитал которого Фридрих пожертвовал 8 миллионов. Этот банк, упорядочивая денежное обращение, весьма способствовал к поправлению страны – более, может быть, нежели мелиорационные суммы короля, попадавшие не всегда в настоящие руки или употребляемые не всегда разумно. Сам король и сведущие люди, его окружавшие, пока немногочисленные, еще поучали постепенно народ, не понимавший в сельском хозяйстве еще ничего, кроме насущных потребностей минуты. В связи с другими мероприятиями Фридриха в это время находится и то, за которое его столько осуждали, именно введение французской системы коронного акциза, то есть особого рода взимания податей, которые Фридрих не желал собственно увеличивать. Эта мера, как нечто новое, и потому еще, что она требовала вышколенного французского личного состава, была крайне непопулярна; но в настоящее время специалисты судят о ней снисходительнее, нежели судили современники и их непосредственные потомки, находившиеся еще под влиянием первого ее неблагоприятного впечатления на народ. Вопреки господствующему в наше время предубеждению, Фридрих поступил очень умно, не сократив численности своей армии, состав которой в 1770 году доходил до 161 000 человек – цифры громадной для государства такого объема, как Пруссия и после подобной войны.

Эта армия лучше всяких трактатов обеспечивала стране мир, в котором она так нуждалась. Более всего пришлось озаботиться о помощи восточно-прусским провинциям, так как они оказались наиболее пострадавшими от войны и долгого в них пребывания неприятельского войска. Но к этим заботам Фридриха вскоре прибавилась и еще новая забота о провинциях, которые, вследствие особых благоприятно для Пруссии сложившихся условий, вошли в состав Прусского государства в 1772 году. Речь идет о тех землях, которые достались на долю Фридриха в этом году по первому разделу Польши.