Нажмудин Самурский во главе дагестанского государства

ВО ГЛАВЕ ДАГЕСТАНСКОГО
ГОСУДАРСТВА
(Буйнакск, Махачкала)

ПОЕЗДКА В ГРУЗИЮ

По прибытии Самурского со съезда бедноты в Гунибе обком партии сразу же предло­жил ему съездить в Тифлис. Предстояло ре­шить «некоторые принципиальные вопросы», касающиеся взаимоотношений Дагестана и Грузии, закупить товары.

Руководители Советской Грузии, как позже писал Самурский, встретили его «очень хорошо и охотно пошли навстречу всем нуж­дам Дагестана». Полномочный представи­тель ДАССР закупил товаров на 120 милли­онов рублей. В том числе хлеба, риса, киш­миша, мануфактуры. Приобрел типографию иностранного производства для областных га­зет. Среди покупок много сельскохозяйствен­ной техники (плуги, бороны и др.). Грузин­ские инженеры, предложив дагестанскому гостю рассмотреть проект перевальной же­лезной дороги Поти—Чирюрт через Влади­кавказ, просили высказаться по этому воп­росу. Идея была весьма заманчивой. Желез­ная дорога облегчила бы экономические и культурные связи Грузии и Дагестана. В ней особенно нуждался горный Дагестан, нахо­дившийся в стороне от активных межнацио­нальных взаимодействий.

Не менее актуальным было обсуждение в Грузинском ревкоме вопросов, касающихся укрепления дружбы народов Грузии и Даге­стана, расселенных вдоль их границы. Важ­но было добиться, чтобы аварские, дидойские и андийские барановоды-кочевники могли беспрепятственно перегонять скот на зимние пастбища, расположенные на грузинской территории. Скот из Грузии на лето можно перегонять в дагестанские горы. Со стороны горцев будут приняты все меры, чтобы ис­ключить набеги. От грузинских властей тре­буется возбуждение у пограничного грузин­ского населения братских симпатий к соседям-дагестанцам.

Из Тифлиса Самурский с Орджоникидзе отправился в Батуми — город на юго-западе Грузии, расположенный вблизи турецкой границы. И тот и другой здесь впервые. Ба­туми всего лишь месяц назад освободился от вражеских войск, хозяйничавших здесь поч­ти три года. В городе уже функционировал объединенный внешторг для закавказских советских республик — Азербайджана, Ар­мении и Грузии. От каждой республики были представлены деловые люди, через них осу­ществлялась торговля с зарубежными стра­нами— Турцией, Болгарией, Румынией, Гре­цией, Италией.

По предложению Орджоникидзе Самур­ский совершил поездку на турецкую грани­цу в Александрополь. Важно было наладить мирные отношения с Турцией. В этом состо­яла внешняя политика Советской власти. На контрольно-пропускном пункте турки встре­тили дагестанца торжественно. Организова­ли парад, оркестр исполнил «Интернацио­нал». На арке записаны слова «Добро пожа­ловать». Командующий восточной турецкой армией Казим Карабекир-Паша заверил Са­мурского в дружеском расположении к Со­ветским республикам и что освобождение Востока от ига Антанты возможно только через союз Турции с РСФСР.

Казим Карабекир-Паша сообщил, что принимавший участие в восстании в Дагес­тане внук Шамиля — Саидбек никто иной как французский шпион, получивший в Па­риже крупную сумму денег на антисоветские выступления горцев. В турецких газетах пуб­ликовались материалы о его шпионской де­ятельности в Дагестане.

ВСЯ ВЛАСТЬ — СОВЕТAM!

10 мая Самурский согласно постановлению ревкома Дагестанской республики при­ступил к исполнению обязанностей народно­го комиссара внутренних дел. В тот же день он подписал приказ № 1, в котором содер­жится критический анализ положения дел в ревкомах и отделах.

«При ближайшем знакомстве прогляды­вается непривлекательная картина положе­ния дел на местах, отсутствие действительно живой связи, отсутствие строго определен­ных форм построения советских аппаратов и порой смешение их функций, произвол и са­мовластие отдельных агентов советских ор­ганов, все разрастающийся бюрократизм и даже жульничество.., случаи взяточниче­ства, как одно из самых уродливых форм последнего». Он не мог не сказать: «Реки крови, пролитые с обеих сторон во время последнего восстания, должны заставить и научить более бережно и внимательно вести советскую работу». В приказе содержалось следующее напоминание:

«Население, прозревшее с ликвидацией восстания, верит в действительную мощь и правоту Советской власти и ждет от нее под­линного строительства и внимательного, вдумчивого отношения к себе, но живет по- прежнему в стихии религиозно-фанатичес­ких и мелкобуржуазных предрассудков, меж­ду тем как единственным мощным идеологи­ческим орудием, объединяющим народности Дагестана, может быть только Советская власть. С прежним надо покончить, от пери­ода кустарничества нужно перейти к строго последовательному и организованному со­ветскому строительству».

И еще: «Органам власти и работникам на местах принять за основу, что Советская власть в Дагестане должна развиваться пу­тем неумолимого экономического развития, устранения ставших очевидными в глазах массы старых форм уклада жизни, быта и взаимоотношений, путем просвещения на­родных масс дагестанской бедноты и в осо­бенности привлечения их к участию в самом творчестве (строительстве)».

В центре внимания Самурского — глав­ный вопрос дня:

«Предстоит переход от полосы ревкомов к системе Советов, от строительства сверху к строительству снизу. С наступлением этого периода, являющегося новым этапом совет­ского строительства в Дагестане, беспощадно будет выброшен весь засидевшийся, забюрократившийся элемент, чуждый массе и отор­ванный от нее».

Прошло два дня как Самурский приступил к исполнению обязанностей наркома. В Темир- Хан-Шуру поступила газета «Правда» с письмом В. И. Ленина «Товарищам комму­нистам Азербайджана, Грузии, Армении, Дагестана, Горской республики». Газету «Правда Грузии» с тем же письмом присла­ли из Тифлиса из канцелярии Орджоникид­зе. Вслед оно появилось в «Бакинском рабо­чем». Самурский воспринял письмо В. И. Ле­нина как обращение к нему лично. Это были его мысли, думы и переживания, озаренные светом ленинского гения. В сознание поэто­му врезалась каждая ленинская фраза. Каж­дая мысль, которая содержала в себе целую программу действий. Ясную перспективу практической работы.

Пять взаимосвязанных задач вынес для себя нарком из ленинского документа.

Первая — приложить все силы и знания к тому, чтобы постоянно крепить «тесный со­юз» Дагестана с другими республиками Кав­каза (и не только Кавказа), ибо лишь «тес­ный союз создаст образец национального ми­ра, невиданного при буржуазии и невозмож­ного в буржуазном строе». Самурский ввел еще и внутриреспубликанский аспект — крепить тесный союз десятков народностей Дагестана между собой, без чего Дагестан не может показать образец национального мира в системе братских республик.

Вторая задача — «… как ни важен нацио­нальный мир между рабочими и крестьяна­ми национальностей Кавказа, а еще несрав­ненно важнее удержать и развить Советскую власть как переход к социализму. Задача трудная, но вполне исполнимая». Без Со­ветской власти рабочим и крестьянам нет спасения от нищеты и бесправия. Только она принесет им реально возможное чело­веческое счастье. «Советская власть,— по мнению Самурского,— есть власть бедноты, власть трудящихся, в первый раз в истории призванных править своей собственной жиз­нью. Товарищи, стоящие у власти, должны беспрестанно помнить это и каждый день доказывать это народу, они должны быть самым широким образом доступны народу.

Третья задача — глубоко понять своеоб­разие положения Дагестана в отличие от положения и условий других республик, не копировать их тактику, «а обдуманно видо­изменять ее применительно к различию конкретных условий». Своеобразие Дагеста­на в том, что это страна еще более кре­стьянская, чем не только Россия, но и Азер­байджан, Армения и Грузия. Вместе с тем она и более отсталая по уровню социально- экономического и культурного развития.

Четвертая задача вытекает из третьей и состоит в необходимости применения иной, чем в других местах, тактики. «Больше мягкости, осторожности, уступчивости по отношению к мелкой буржуазии, интелли­генции и особенно крестьянству. Использо­вать экономически всячески, усиленно, спешно капиталистический Запад в политике концессий и товарообмена с ним…

Надо это сделать широко, твердо, умело, осмотрительно, используя это всячески для улучшения положения рабочих и крестьян, для привлечения к строительству хозяйства интеллигенции. «Всеми силами развить …производительные силы богатого края, бе­лый уголь, орошение»- «Сразу постараться улучшить положение крестьян и начать круп­ные работы электрификации, орошения. Оро­шение больше всего нужно и больше всего пересоздаст край, возродит его, похоронит прошлое, укрепит переход к социализму». (Полн. собр. соч., т. 43, с. 198, 199, 200).

Из богатого идеями письма В. И. Ленина выросла главная тактическая задача деятельности органов власти в Дагестане: «Бо­лее медленный, более осторожный, более систематический переход к социализму — вот что возможно и необходимо… Вот что надо понять и уметь осуществить…»

В свете ленинских идей Самурский под­готовил доклад «О советизации Дагестана». С ним он выступил на пленуме обкома РКП(б) в июне. В резолюции отмечалось: «т. Самур­ский в своем докладе, осветив общее поло­жение существующей работы, как партий­ной, так и советской, в центре и в особенно­сти на местах, указал на целый ряд имею­щихся недостатков, возникших из-за отсут­ствия партийных работников из среды му­сульман, знакомых со строительством Со­ветской власти».

В ходе подготовки к выборам в Советы с необычной просьбой к Самурскому обра­тился Орджоникидзе, находившийся в Ба­ку. Для возрождения разрушенной нефтя­ной промышленности Азербайджана нужны рабочие, много рабочих. До революции зна­чительную часть их составляли лезгины, преимущественно из южного Дагестана, особенно Самурского округа. В годы граж­данской войны многие из них, потеряв ра­боту в Баку, вернулись в родные аулы.

После предварительного телефонного раз­говора Орджоникидзе 15 июля 1921 года направил Н. Самурскому и наркомзему ДАССР М. Ахундову телеграмму: «Согласно Вашего обещания прошу немедленно вы­ехать одному из вас в Самурский округ и на­брать для нефтяной промышленности: тартальщиков — 2000 человек, ключников —

3000, буровых мастеров — сколько найдет­ся». В телеграмме содержалось обещание вы­делить каждой переселяющейся в Баку семье 20 аршин мануфактуры, 5 пудов керосину, 20 фунтов рису, а рабочих обеспечить обмун­дированием и обувью. В конце телеграммы: «Моя просьба к Вам имеет для нас перво­степенное значение».

Сообщив по прямому проводу: «Ваша просьба относительно рабочих будет испол­нена»,— Самурский на следующий же день отправился в Самурский округ. В Дербенте к нему присоединился комиссар ЧК южно­го Дагестана Керим Мамедбеков. Больше недели они провели в окружном центре Ах­ты, Хрюге, Зрыхе, Каке, Луткуне, Джабе, других аулах в сопровождении председате­ля окружкома РКП(б) С. Тымчука и пред­седателя окрисполкома А. Эфендиева. Со­стоялось множество встреч с бывшими ба­кинскими нефтяниками.

На шестой день первая группа людей от­правилась в Баку восстанавливать нефтяную промышленность. На обратном пути из Дер­бента Самурский дал Орджоникидзе теле­грамму о ходе дел. Из областного центра послал ему еще и письмо такого содержа­ния: «Обращаемся к Вам с просьбой ока­зать свое давление на Азревком и комитет партии Азербайджана и указать им, что за­держка ими коммунистов-горцев Дагестана и невыпуск из Баку врачей, техников, ин­женеров и других специалистов, приглашае­мых на службу в Дагестан, есть преступле­ние против бедного Дагестана, так как Ба­ку в тысячу раз богаче культурными сила­ми, чем Дагестан». Самурский умел воздей­ствовать на чувства. И когда он прибегал к помощи этого оружия, попадал наверня­ка в цель. «У нас нужда в партийных работ­никах столь велика, что Дагревком не мо­жет ни на минуту выйти из заколдованного круга, чтобы съездить в горы для агитации и контроля советских учреждений».

Вскоре Азревком направил в Дагестан свыше ста специалистов. Среди них были партийные работники, деятели искусства и науки, учителя, врачи, агрономы, вете­ринары.

В конце июля Самурский предпринял поездку по другим округам. То на автомо­биле, то на дилижансе, а то просто верхом объездил все округа. Без исключения. Не­взирая на летнюю жару и суховеи, бездо­рожье, малярию. Местами вспышки тифа, проказы и чесотки. Скрывавшиеся в лесных чащобах и горных пещерах бандитские группы, совершавшие дерзкие налеты на аулы и на тех, кто в пути.

Начал с Ботлиха, где 30 июля провел съезд бедноты.

«Мы, бедняки Андийского округа, заслу­шав доклад заместителя председателя рев­кома и наркома внутренних дел Дагестан­ской Социалистической Республики т. Са­мурского о текущем моменте и о советиза­ции Дагестана,— говорится в его резолюции,— каемся в своем последнем соучастии в восстании, поднятом имамами, шейхами и другими угнетателями и поработителями бедняков, обманувшими нас и вовлекшими в братоубийственную бойню- Клянемся больше не поддаваться агентам и наймитам капитала — предателям бедняков и рабоче- крестьянской власти».

Второе августа, Гуниб.

«Третий съезд бедноты Гунибского окру­га, собравшийся в Гунибе, выслушал до­клад… т. Самурского о текущем моменте и о советизации Дагестана»,— отмечается в ре­золюции. Гунибские , бедняки осознали «ошибки прошлого», которые им «обошлись слишком дорого». Съезд приветствовал ре­шения ревкома Дагестана по подъему сель­ского хозяйства, замене продразверстки продналогом. Его участники дали клятву «с оружием в руках биться до последней капли крови и не дать на поругательство знамя Советской власти Врангелю и его прихвостням».

Шестое августа. Кумух. Строки из резо­люции съезда ревкомов и бедноты:

«По докладу т. Самурского о текущем моменте и о советизации Дагестана съезд постановил… быть на страже собственной и чужой свободы и в нужный момент вы­ступить с оружием в руках на защиту своей власти Советов против всяких контррево­люционных банд».

Восьмое августа. Леваши.

«Первый съезд бедноты Даргинского округа,— читаем в его резолюции,— заслу­шав доклад т. Самурского.., отмечает: «Будем всячески агитировать и разъяснять значение Советской власти для бедняков и трудящихся».

Восемнадцатое сентября. Маджалис.

«Мы, собравшиеся представители бедноты Кайтаго-Табасаранского округа, выслу­шав доклад… Самурского по вопросам: о те­кущем моменте; о советизации Дагестана; о наборе добровольцев в ряды дагестанской бригады; о продовольственном налоге и о мероприятиях по улучшению экономиче­ской жизни,— всесторонне ознакомившись с положением страны, постановили..»

С участием Самурского съезды бедноты прошли еще в Дербенте, Касумкенте, Ахтах и Хасавюрте.

Как результат поездки по округам родился обстоятельный документ, названный Самурским «Доклад». Он был направлен руководству обкома партии и ревкома. В нем дан критический анализ положения дел, содержатся предложения и рекоменда­ции. По мнению наркома, нагорные окру­га, принимавшие участие в восстании про­тив Советской власти, «раскаялись в своем заблуждении и за невинно пролитую кровь своих братьев». Отрадно осознание масса­ми «необходимости немедленной организа­ции Дагестанской Красной Армии, к фор­мированию коей было обещано принять все меры».

Но главное в «Докладе» — беспокойство за состояние советской работы в округах: «Переходя теперь к суровой жизни самого дагестанца, приходится констатировать, что власть на местах до сих пор не подошла близко к народу, не сроднилась с ним, не сумела подойти к бедняку и последний не видел в ней свою защитницу. Слишком много было обещано властью и слишком мало дано. Конечно, тут немалую роль сыграла и последняя гражданская война, но тем не менее факт, что власть на местах в боль­шинстве случаев не начала созидать, не начала советское строительство, а начала вести интригу, которая и мешает мирному налаживанию жизни».

На наркомат внутренних дел легла ос­новная работа по подготовке и проведению избирательной кампании. Предстояло заме­нить ревкомы выборными органами Совет­ской власти с аульного до республикан­ского уровня.

Изучая опыт других республик и учи­тывая местные условия, Самурский разра­ботал «Инструкцию о выборах в сельские, городские, окружные, участковые Советы и на Вседагестанский съезд Советов».

Во всей полноте встала задача реали­зации демократических свобод. Сложно бы­ло решить, как поступить с избирательным правом для разных категорий лиц. Среди бедняков были такие, кто принимал участие в восстании против Советской власти, то­гда как некоторая часть духовенства про­являла лояльность по отношению к власти трудящихся. Кому дать право избирать и быть избранным, а кого лишить его? Ес­тественно, в государстве рабочих и кре­стьян, какой стала Дагестанская Респуб­лика, такое право должно было предостав­ляться без исключения всему трудовому на­селению и, наоборот, этого права необходи­мо было лишить всех активных врагов тру­дового народа, вызвавших к жизни крова­вые события 1918—1921 годов.

При утверждении «Инструкции» бюро обкома РКП(б) решило было предоставить избирательные права тем духовным лицам, которые относились лояльно к Советской власти. Но в ходе проведения подготовки к выборам в сельские, окружные и другие Советы обнаружилось, что духовенство все более активизирует антисоветскую деятель­ность. В октябре пришлось внести поправ­ку: лишить его избирательных прав. Пу­бликация «поправки» в газете «Советский Дагестан» в номере за 27 октября вызвала острую дискуссию. Общественное мнение раскололось. Духовенство воспользовалось моментом. Муллы, члены шариатских су­дов, сторонники религии в некоторых аулах устроили антисоветские сборища.

Самурский занялся изучением работы шариатских судов. Выявилось множество правонарушений. Многие судьи, взяв на се­бя рассмотрение уголовных дел, выгоражи­вали преступников — выходцев из эксплуа­таторских семей. Широко было распростра­нено взяточничество. Дагревкому пришлось изъять из ведения шариатских судов все уголовные дела, как-то об убийствах, раз­боях, грабежах, всякого рода кражах, мо­шенничестве и прочем. Самурский высту­пил в «Красном Дагестане», обращая вни­мание на необходимость серьезного и глу­боко вдумчивого отношения к наступаю­щему в жизни горской бедноты историче­скому моменту. Когда в кровавой схватке победа досталась горской бедноте, «многие из недавних злейших врагов трудящихся, являвшихся до того времени наиболее энер­гичными и полезными помощниками руко­водителей контрреволюционного движения в горах, вынуждены были, так сказать, «перекраситься» в защитный красный цвет, рассыпались перед беднотой в своем неиз­менно верном служении на благо народа».

«Да, конечно,— пояснял Самурский в «Красном Дагестане»,— среди мулл были сторонники Советской власти, не за страх, а за совесть отдававшие знания, опыт и си­лы служению населению гор. Однако таких оказалось незначительное меньшинство; большинство же с нетерпением ждало на­ступления повторного благоприятного мо­мента, когда они, сбросив маски, вновь смо­гут  выявить свое настоящее хищническое лицо. Лояльные в своих внешних проявле­ниях, они тем не менее на протяжении всего времени вели свою скрытую тлетвор­ную работу, иногда в корне подрывающую деятельность советских органов на местах».

28 августа газета опубликовала еще од­ну статью Самурского — «Кого выбирать в Советы?

«Кого же выбирать? Вот вопрос, над ко­торым должен задуматься каждый рабочий, каждый горец-бедняк. Оставшаяся у нас буржуазия, выбитая пролетарской револю­цией из колеи своей деятельности, в настоя­щее время притворяется «божьей сиротой», на каждом шагу нашептывает не разбираю­щимся в политических вопросах беднякам о том, что все жизненные затруднения, пе­реживаемые нами, являются причиной власт­вования коммунистов».

Точно обрисованы и бедняки, находящие­ся под влиянием «божьих сирот». «Измученный голодом, жизненными неурядицами и недостатками бедняк верит всему. Бед­няк думает, что, может быть, и верно, что все беды от коммунистов. Он готов верить тому, что, если вернуться к старым поряд­кам, то и хлеб будет стоить три копейки. Но таких разочарований в успехе революции не так-то много, и буржуа, а также его при­хлебатели всех марок и оттенков, от мень­шевиков и эсеров до монархистов включи­тельно, придумали новую ширму — «Советы без коммунистов».

Статья завершалась наставлением: «Толь­ко рабочего-коммуниста, только горца-бедняка, коммуниста, только честно работаю­щего в органах Советской власти, хотя бы и беспартийного, выбирайте в свои Со­веты».

1—7 декабря состоялся Учредительный Вседагестанский съезд Советов. Он завершил процесс перехода политической власти трудящихся от ревкомов к выборным орга­нам Советской власти и учреждению авто­номной государственности. По докладу Д. Коркмасова съезд обсудил и принял пер­вую Конституцию Дагестанской Автоном­ной Советской Социалистической Респуб­лики. Затем состоялись выборы Дагестан­ского Центрального Исполнительного Коми­тета в составе 56 человек. Председателем президиума республиканского ЦИКа избран Н. Самурский, а Д. Коркмасов был утвержден председателем Совнаркома республики. Уполномоченный Всероссийского ЦИК Н. Подвойский, принимавший участие в ра­боте съезда, на заключительном заседании

вручил Н. Самурскому орден Красного Зна­мени. Этим орденом его наградил Реввоен­совет Кавказского фронта «за формирова­ние партизанских отрядов и руководство обороной крепости Хунзах».

ПЕРВЫЙ ЛИДЕР ДагЦИКа

Законодательный орган ДАССР начал свою деятельность с разработки и обнародо­вания через «Красный Дагестан» «Обраще­ния к рабочим и крестьянам Дагестана».

«Избранный трудящимися Дагестана выс­ший орган революционной власти Дагестан­ской республики — Центральный Исполни­тельный Комитет..,— отмечал Самурский в нем,— ставит своей первейшей задачей использовать все пути к восстановлению и развитию экономической жизни дагестан­ской бедноты, к поднятию сельского и дру­гих видов хозяйства и организации промыш­ленности, чтобы этим путем улучшить ма­териальное благосостояние трудящейся бед­ноты и тем самым способствовать поднятию культурных условий жизни и культурного развития бедноты. Организация широкой сети трудовых кооперативов, школ, культур­но-просветительного аппарата, лечебных органов, правильная постановка социально­го обеспечения дополнит заботы Централь­ного Исполнительного Комитета Советов об удовлетворении всяких нужд и интере­сов дагестанской бедноты».

В Обращении также было сказано, что в своих делах ДагЦИК «рассчитывает на местное, дружное сотрудничество всех тру­дящихся Дагестана с Советской властью и зовет в ее ряды каждого честного гражда­нина и добросовестного работника. Пусть красное крестьянство, дружно сплотившись с рабочим пролетариатом Дагестана, рука об руку со своей выборной властью само кует свое будущее счастье — благополучие Красного Дагестана, а с ним и братской великой России для победы мировой рево­люции и на благо трудящихся всего мира».

Для понимания политических взглядов Самурского в этот период значительный ин­терес представляет его «Докладная запис­ка в ЦК РКП(б)» от 25 марта 1922 года. Она написана в Москве, когда Самурский ездил в составе дагестанской делегации на XI партийный съезд. Документ обширный. Занимает 30 страниц машинописного тек­ста через полтора интервала. В настоящее время хранится в архиве института марк­сизма-ленинизма при ЦК КПСС. По имею­щимся архивным данным, «Докладная за­писка» рассматривалась в отделе ЦК, за­тем направлялась в Юго-Восточное бюро. Оттуда она попала в Тифлис, где находи­лось Кавказское бюро, возглавляемое Орд­жоникидзе.

Самурский намерен был направить «До­кладную записку» в ЦК РКП(б) еще рань­ше. При ее чтении создается впечатление, что она подготавливалась еще до начала антисоветского восстания в горах. Если же учесть, что в ней большое место заняло описание разногласий, возникших в Дагревкоме и обкоме в середине 1921 года, то она, возможно, рождалась в это время.

«Настоящая докладная записка,— под­черкивал автор в заключение,— не могла быть, к сожалению, представлена ранее, так как нижеподписавшийся до июля 1921 года активно участвовал в гражданской войне в Дагестане, с июля был занят организатор­ской и агитационно-пропагандистской рабо­той в горах, для чего вынужден был объез­жать все округа Дагестана, а с ноября прош­лого года до первых чисел января был при­кован к постели».

Основное содержание документа состав­ляет анализ партийной и советской работы в Дагестане за период с октября 1917 года по конец 1921 года в свете ленинского пись­ма коммунистам Кавказа. Акцент делается на факты применения «шаблонной тактики», игнорирования своеобразия исторического развития Дагестана.

«Уничтожение эксплуататорских отно­шений в Дагестане и создание новых, свобод­ных отношений трудового народа путем орга­низации системы Советов и осуществления основных декретов Советской власти требова­ли длительной и упорной работы. Ее началом является вторичный переход Дагестана в ру­ки Советской власти 27 марта 1920 года. На­циональный гнет был уничтожен, социаль­ные перегородки были разрушены, органи­зованному в Советы трудовому народу пре­доставлялась свобода самоуправления и са­модеятельности».

Задачу дня Самурский видел в том, что­бы «победить естественное недоверие к новой власти, к новым политическим формам, к но­вым социальным отношениям, призвать насе­ление к налаживанию хозяйственной деятель­ности, воспитать ненависть к паразитическим слоям, обеспечить права каждого трудяще­гося и объединить всех для защиты завое­ванных революцией прав».

Автор с научных позиций анализирует далее социальные отношения и раскрывает задачи и трудности Советской власти в Да­гестане. Он считает необходимым «прежде всего иметь в виду, что население Дагестана в основном составляют крестьяне. Из общего числа жителей около 780 тыс. человек рабо­чих насчитывается 1,5—2,0 тыс. С классо­вым составом населения нельзя не считать­ся — это азбука. Значит, преобладание кре­стьянства заставляет искать опору в его бед­нейших слоях».

Исходя из этого Самурский пришел к вы­воду: «Источником силы Советской власти в Дагестане должна была являться горская беднота. Необходимо было не только завое­вать ее экономически, удовлетворив матери­альные интересы этих слоев населения, но и овладеть ими идейно. Нужно было при­влечь их на свою сторону, приобрести их до­верие, завладеть их симпатиями, подчинить их своему влиянию, организовать и вовлечь в партийную и советскую работу. В этом за­ключалась главнейшая и самая трудная за­дача партийных органов Дагестана. Следу­ет принять во внимание, что Дагестан стра­на еще более крестьянская, и еще более от­сталая, чем Россия. Занятие мелким земле­делием и патриархальный уклад жизни обуславливают развитие мелкобуржуазных ин­стинктов и предрассудков».

В понимании Самурского, успех партий­ной работы в бедняцких массах находится в прямой зависимости от учета в ней нацио­нальной психологии, национального харак­тера, быта, нравов и традиций. По его сло­вам, «нельзя приобрести идейное влияние в темных, суеверных, фанатично-религиоз­ных аулах, не зная быта, нравов и обычаев, верований и предрассудков населения. Толь­ко при хорошем знании жизненного уклада и психологии племен Дагестана, знании, сое­диненном с умелой и осторожной тактикой, можно было рассчитывать на успех. Слиш­ком поспешные и слишком решительные ме­ры не только обрекались на неудачу, тем са­мым дискредитировали в глазах населения Советскую власть, но и подрывали доверие населения».

С этих идейно-теоретических позиций Са­мурский оценивал ошибки военного комис­сариата Дагестана в период ликвидации ан­тисоветского восстания, практику проведе­ния чистки партийных рядов в центре и сель­ских округах республики, положение дел в Дагестанском обкоме партии. Его беспо­коило поведение целого ряда направленных в Дагестан работников из Москвы, Ростова, Пятигорска, из воинских частей. Они были сознательными коммунистами, но многие из них (Смирнов, Полешко, Нанейшвили и др.) «не хотели и не могли осознать необходимо­сти сочетания своей тактики с интересами и нуждами местного населения».

Из записки видно, что в Дагестане с большими перегибами провели чистку партии в 1921 году. Придираясь к незначительным проступкам или деталям биографии комму­нистов, комиссии исключали из партии ру­ководящих работников областного, окруж­ных и городских ревкомов. Среди исключен­ных оказались даже наркомы. В частности, Мирзабек Ахундов — нарком земледелия, активно боровшийся против турецкой интер­венции и деникинской армии в 1918— 1920 годах. Магомедмирза Хизроев — член Дагестанского подпольного обкома РКП(б). Наркомздрав С. Саградов, руководивший по­левым лазаретом. Лидер петровских проф­союзов Л. Фрибус, воевавший против дени­кинской армии на берегах Каспия. Алибек Тахо-Годи, переведенный из членов партии в кандидаты, был председателем ревкома Даргинского округа, а в Дагревкоме зани­мал пост наркома продовольствия.

Еще больше тревожило Самурского от­ношение комиссии по чистке партии к судь­бе коммунистов из горского крестьянства. Их и без того было мало в партийной организа­ции. Из более чем 2600 человек членов и кандидатов в члены партии только 900. И из них 448 человек было выкинуто из партии.

Причины?

«При чистке партии в то время,— объяс­нял Самурский,— лучшие представители гор­ской бедноты подвергались экзамену по аз­буке коммунизма и в конечном счете за сла­бое понимание этой азбуки преданнейшие друзья Советской власти, героические за­щитники Великой Октябрьской революции исключались из партии. Не только отдельные члены комитетов бедноты, но даже целые ячейки, и притом ячейки с особыми ре­волюционными заслугами. Так, например, ячейка селения Чох, награжденная Реввоенсоветом республики грамотой за особые за­слуги на боевых фронтах, а многие ее чле­ны — боевым орденом Красного Знамени. Та ячейка, которая во время последнего вос­стания в полном составе, бросив дома и се­мьи, с их отъездом полностью разгромленные белогвардейцами, в количестве 18 человек поспешила на помощь красным отрядам,— почти все члены ячейки также исключают­ся из партии».

Автор «Записки» отрицательно отозвал­ся о личных качествах В. Нанейшвили и Г. Полешко. По его мнению, уполномочен­ный Юго-Восточного бюро ЦК РКП(б) В. На­нейшвили, которого он знал еще по Астрахани, «легко подпадает под влияние непро­веренных слухов и, основывая на них свою линию поведения, только тормозит всякую полезную и разумную работу… Ярким при­мером полного непонимания т. Нанейшвили политической конъюнктуры является чист­ка партии, проведенная таким образом, что вместо укрепления молодых партийных ор­ганизаций Дагестана последние были силь­но расшатаны». В свою очередь секретарь обкома партии Г. Полешко «усвоил приемы Нанейшвили и во всем подражает ему».

Критикуя «шаблонную тактику», про­водившуюся в Дагестане, автор «Записки» отметил и следующее: «Указания товарища Ленина в письме кавказским коммунистам о необходимости осторожной и гибкой тактики по отношению к крестьянству, к со­жалению, не принимались во внимание. Между тем при чистке партии необходимо было особенно осторожно и внимательно относиться к молодым горцам Дагестана, учитывая степень их развития, считаться с их психологией, принять во внимание их жиз­ненный уклад.

«Трудна и своеобразна работа в Даге­стане»,— подчеркивает автор. Чтобы прийти к социализму, необходима «неуклонная борьба за дальнейшее укрепление в Даге­стане коммунистической партии и Совет­ской власти, постепенная, естественная и выдержанная работа. В результате такой работы население Дагестана явится для партии и Советской власти неиссякаемым источником живой силы, сильной и по­слушной армией Коминтерна».

Дагестанская беднота вызывает у авто­ра «Докладной записки» чувство восхище­ния: она необразованна, на нее давит ре­лигиозный фанатизм, но у нее могучие возможности социального развития. В этом он убедился на фронтах гражданской вой­ны. И в период борьбы против Деникина. И в период ликвидации антисоветского вос­стания.

«Дагестанские горцы, в своей огромной массе беднота, свободолюбивые по натуре, о чем свидетельствует их героическая борь­ба с царской Россией за независимость и свободу, несомненно, быстро явятся предан­нейшими борцами за идеалы Советской вла­сти. Пропаганда основных принципов со­ветской системы и основных лозунгов

Коммунистической партий находит отклик в их душах и умах».

ДАГЕСТАНУ — РЕАЛЬНУЮ АВТОНОМИЮ!

Значительное место в «Докладной за­писке» Н. Самурского в Политбюро ЦК РКП(б) занял анализ ситуации, сложив­шейся вокруг автономии Дагестана. Она объявлена, Дагестан стал республикой, со­ставной частью входит в РСФСР. Однако центр уже мало считается с его правом на автономное самоуправление.

Многие руководящие работники центра и Юго-Восточного бюро ЦК, даже те, кто направлен в Дагестан для оказания помо­щи, не только игнорируют своеобразие Да­гестана, но и проявляют к местным работ­никам высокомерно-пренебрежительное от­ношение. «Присваивая себе наименование «централистов»,— писал Самурский,— они нас, своих оппонентов, называют «шариатистами», чтобы с тем большей легкостью при­писать нашей точке зрения националисти­ческий характер, которого она никогда не имела. В действительности наша позиция определяется тем, что мы постоянно, к со­жалению безуспешно, призываем считаться с местной обстановкой в реальном соотно­шении классовых сил, перейти от коман­дования к организационной деятельности, от методов принуждения к методам убеж­дения, к развертыванию пропаганды и аги­тации, что могло и должно было уничто­жить непонимание и, следовательно, недоверие населения и привлечь его к активной поддержке Советской власти».

Автор «Записки» внес в Политбюро ЦК практические предложения. Во-первых, вы­вести Дагестан из-под подчинения Юго-Во­сточному бюро ЦК, находившемуся в Ро­стове-на-Дону. Такое подчинение было уста­новлено в ноябре 1921 года, чуть ли не за две недели до Учредительного съезда Сове­тов Дагестана, образовавшего Дагестанское социалистическое государство со всеми его атрибутами. Казалось бы, отныне ДАССР относительно самостоятельно будет решать вопросы самоуправления на основе принци­па территориальной автономии. Но нет. В партийно-политическом плане подчинен Юго-Восточному бюро, а в социально-эко­номическом отношении — Юго-Восточному экономическому совету. Вскоре возник Юго- Восточный край, в который решениями центральных властей были включены Да­гестан и другие автономии.

Пятимесячный опыт показал, что Юго- Восточное бюро осуществляет руководство без учета местных особенностей, направля­ет на места уполномоченных, не считающих­ся со своеобразием быта, культуры. Резуль­татом их непродуманных действий является отстранение от работы целого ряда прове­ренных коммунистов. По настоянию упол­номоченного ЮВБ  В. Нанейшвили три нар­кома Дагестана были отданы под ревтри­бунал. А последний их оправдал. «Даге­станский комитет РКП(б),— отмечалось в «Записке»,— работал самостоятельно, не получал особой помощи ни от ЮВБ, ни раньше от Кавказского бюро. Тем не менее ДК справлялся с возложенными на него зада­чами по организации восстания против добровольческой армии, а после победы — в организационно-культурной и хозяйствен­ной работе».

В случае невозможности отделения Да­гестана от ЮВБ  Самурский предложил «со­здать Северо-Кавказский край с центром в Грозном (все республики и автономные области). А если и это невозможно, то под­чинить Дагобком Кавказскому бюро».

Во-вторых, Самурский внес предложение вывести Дагестан из-под подчинения эко­номическому Совету Юго-Востока. «Все ру­ководство этого центра состоит в механическом распространении на Дагестан цирку­ляров и инструкций центра. Так, например, наркомпродом применялись в Дагестане те же ставки разверстки и продналога, как в Кубанской и Ставропольской губерниях. А Дагестан своими же силами отремонти­ровал и пустил в эксплуатацию фабрику им. III Интернационала, восстановил ртут­ные рудники, модернизировал стекольный завод и два консервных завода, проводит ирригационные работы. Все это на местные средства, без Ростова, в крайнем случае че­рез Москву».

Автор «Докладной записки» пришел к выводу: «Наличие подчинения Дагестана Ростову является в рамках новой экономи­ческой политики явным тормозом хозяйст­венного развития Дагестана. Поэтому пред­ставляется целесообразным и насущно не­обходимым выделить ДАССР в самостоятельную хозяйственную единицу и подчи­нить ее непосредственно Совету Труда и Обороны».

Председатель ДагЦИКа добивался пре­творения в жизнь линии X и XI съездов партии: направлять новую экономическую политику на укрепление союза рабочего класса и крестьянства. Это имел в виду Ленин, когда отмечал, что суть нэпа со­стоит «в союзе пролетариата и крестьянст­ва, в смычке авангарда пролетариата с ши­роким крестьянским полем».  Если можно было за короткое время экспроприировать и прогнать капиталистов, то мелких про­изводителей нельзя прогнать, их нельзя подавить, с ними надо ужиться, их можно переделать организаторской работой.

Пока вопросы, поднятые в «Докладной записке», обсуждались в центральных ор­ганах, Самурский занялся изучением, и рас­смотрением другой важной проблемы. Это та же проблема реальной автономии Даге­стана. Речь шла о территориально-хозяйст­венной целостности Дагестана. ДАССР об­разована в границах Дагестанской области, установленных еще в 1864 году царским пра­вительством. С того времени кумыки на севере и лезгины на юге оказались разде­ленными между различными администра­тивными образованиями. В 1917 году Да­гестанское агитационно-просветительское бюро, находившееся на платформе РСДРП, в своем Обращении к населению выдвигало задачу «территориального объединения» Да­гестанской области, части Кубинского уез­да, населенного лезгинами, Хасавюртовского округа, где проживало кумыкское насе­ление.

В 1920 году Дагревком добился передачи в состав Дагестана Хасавюртовского округа, входившего в то время в Терскую область. В архивах содержится переписка Н. Самур­ского, Д. Коркмасова с Г. Орджоникидзе. В одной из телеграмм Самурского (17 июля 1920 г.) на его имя говорится: «Прошу под­твердить Ваш приказ о присоединении Ха­савюртовского округа к Дагестану».

После образования ДагЦИКа встал во­прос о присоединении Кизлярского округа и Ачикулакского района, так же, как и Ха­савюртовский округ, входивших в состав Терской области. Постановка этого вопроса была связана с необходимостью окончатель­ного преодоления последствий колониальной политики царизма в Дагестане. В свое время вся Прикаспийская равнина была отдана царским правительством колонистам из цен­тральных губерний. Между ними и горцами сложились враждебные отношения, посколь­ку они находились на разных сторонах на­ционального вопроса. По этой причине гор­цы лишились веками использовавшихся ими равнинных зимних пастбищ. Усложни­лась их хозяйственная жизнь. Они оказа­лись в замкнутом «каменном мешке». Су­ществовал только один выход, подсказан­ный жизнью: возвратить исконные земли Да­гестану. Такова была и точка зрения X съез­да РКП(б). Он признал необходимым «объе­динить усилия трудовых масс коренных на­родностей с усилиями трудовых масс рус­ского населения, чтобы сообща сбросить с плеч кулаков-колонизаторов и обеспечить, таким образом, пригодные земли, необходи­мые для человеческого существования».

Так зародилось предложение Самурского о возвращении Дагестану Кизлярского окру­га и Ачикулакского района. Осуществление этого предложения восстановило бы истори­чески сложившуюся хозяйственную целост­ность Дагестана. Горцы получили бы земли, равные по территории половине горной час­ти республики. Главное — плодородные зем­ли, на которых можно было сеять хлеб, вы­ращивать овощи, бахчевые, содержать в зим­нее время не менее миллиона голов овец и коз. Это разгрузило бы горы от перенасе­ления, безземелья и малоземелья. Народно­сти вышли бы из замкнутых каменных меш­ков на простор широких хозяйственных свя­зей с другими народами страны.

Русские, ногайцы, караногайцы, туркме­ны, армяне, грузины, проживавшие на Кизлярщине, одобрительно отнеслись к предло­жению Дагестана о присоединении. Состоя­лись переговоры, обсуждения на местном, республиканском, краевом и федеративном уровнях, в которых Самурский принял дея­тельное участие.

Итогом этих забот явилось постановле­ние Всероссийского ЦИКа от 16 ноября 1922 года. Кизлярский округ с городом Киз­ляром и Ачикулакский район влились в со­став ДАССР. По этому поводу ЦИК и СНК ДАССР обратились с «Воззванием» к тру­дящимся присоединенных местностей — рус­ским, ногайцам, караногайцам, туркменам.

Однако осложнилась проблема реально­-автономного развития Дагестана. Прошёл весь 1922 год — центр не отреагировал по­ложительно на отсоединение Дагестана от Юго-Восточного края. Это же повторилось в 1923 году. Край стал открыто препятство­вать прямому подчинению Дагестана Мо­скве.

Борьба обострилась в то самое время, ко­гда В. И. Ленин, прикованный к постели, в ночь с 1922 на 1923 год диктовал стено­графистке работу «К вопросу о националь­ностях или об «автономизации». Находив­шийся на грани смерти вождь опасался за состояние национальных отношений. Его особенно беспокоил «российский аппарат». Ничего из «наследия» прошлого Ленин так не осуждал, как этот аппарат, о котором он говорил: «заимствован от царизма и толь­ко чуть-чуть подмазан советским миром». Самым отвратительным в «российском ап­парате» был несломленный великодержав­ный шовинизм. Если в социально-классовом плане «российский аппарат» на самом де­ле насквозь был чужд советскому строю и представлял «буржуазную и царскую ме­шанину», то в плане национальном — в нем сидел «типичный русский бюрократ». Ленин с отчаянием отмечал, что в сложившейся обстановке «трудно защитить российских инородцев от нашествия..- великоросса-шовиниста, в сущности подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ» (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 45, с. 357).

Несмотря на отчаянное сопротивление «российского аппарата», Самурский, воз­главляемый им ДагЦИК продолжали настаивать на реальной автономии Дагестана. Со­стоявшийся в конце 1923 года III Вседагестанский съезд Советов, заслушав доклад Самурского, принял специальное решение, требовавшее от ВЦИКа отсоединения Даге­стана от Юго-Восточного края. Затем этот вопрос стал предметом обсуждения на плену­ме обкома партии в 1924 году. И, наконец, 43 члена Дагестанскою обкома, Самурский в том числе, направили в ЦК коллективное письмо с таким же предложением.  В нем в частности подчеркивалось: «Дагестанская организация (партийная.— А. А.) считает себя вправе просить об одинаковых правах с этими (Татария и Башкирия.— А. А.) рес­публиками, тем более, что к Дагестанской автономии следует относиться с наибольшей осторожностью ввиду того влияния, которым пользуется Дагестан на всем Ближнем Во­стоке».

Борьба за автономию продолжалась еще полгода. Лишь 1 апреля 1925 года Самур­ский в докладе IV Вседагестанскому съезду Советов доложил:

«Первый вопрос — о выделении Дагеста­на из Юго-Восточного края и установлении непосредственной связи с Москвой. Здесь дагестанское правительство с гордостью мо­жет заявить, что решение третьего съезда, имеющее чрезвычайно важное значение для нашей республики в смысле поднятия как хозяйства, так и культурной жизни, выпол­нено вполне. Мы надеемся, что рабочие и крестьяне нашей республики, которые в прошлом, в гражданскую войну, уже до­казали, докажут и теперь, что дагестанский народ сумеет, связавшись с Москвой, достиг­нуть решения тех задач, которые необходимо разрешить в пользу бедноты».

Наконец-то Дагестан обрел реальную ав­тономную самостоятельность!

Но под новый 1926 год Самурский по­лучил из Кизляра тревожную весть. При­шлось выехать туда в новогоднюю ночь. Кру­гом снег. Гололед на ухабистой дороге. Вме­сте с помощником он выходил из автомоби­ля, чтобы подталкивать его. В Кизляр при­были утром.

Первого января в 10 часов утра началась окружная беспартийная конференция. Она проработала весь день, всю ночь и закончи­лась в 11 часов следующего дня. Без перерыва на обед, ужин и завтрак.

Как сообщается в протоколе, на конфе­ренции присутствовало 106 человек. «Глав­ный вопрос — выявление нужд и наболев­ших вопросов округа». В докладе Самурско­го поставлены вопросы: как проходит зем­леустройство, довольно ли население наде­лами, не нужно ли ускорить работы; вопрос о пришлых барановодах, о сдаче им в арен­ду зимних пастбищ, не ущемляются ли ин­тересы местного населения; в каком состоя­нии находится виноградарское хозяйство; как идет сбыт продукции; как работают ни­зовые органы власти.

Выступили 54 человека. Выдвинули 59 вопросов. В первую очередь «кизлярский во­прос». Делегаты конференции настойчиво требовали дать по нему разъяснение. Вопрос ставился так: «Почему, несмотря на хозяй­ственное и культурное возрождение округа, особенно в последние два-три года, не пре­кращаются слухи об отделении Кизлярского округа от ДАССР?»

Самурский ответил: «Юго-Восточный край поднимал вопрос о присоединении Кизлярского округа к Терской области. В последний раз этот вопрос был поднят на заседании Президиума Госплана РСФСР 21 апреля 1926 года и на административной комиссии ВЦИКа. Они отклонили ходатай­ство исполкома Юго-Восточного края. Край не мог представить серьезных аргументов, экономически оправдывающих отделение Кизлярского округа и Ачикулакского райо­на от ДАССР и присоединение их к краю. Поэтому этот вопрос как окончательно ре­шенный правительством не должен вызывать никаких сомнений у населения округа и опа­сений за отделение его от ДАССР».

Как ни хотелось сознаться в этом, но то­варищи из Юго-Восточного края, подстре­кающие население к выходу Кизлярского округа из ДАССР, поступали не по-братски.

Как и в 1924 году, Самурский обратил­ся к руководящему активу республики, что­бы отбить атаки края. 57 работников, начи­ная с него, подписали «Доклад Центрально­му Комитету ВКП(б)» по защите законных прав Дагестана на Кизлярский округ. Там в частности говорится:

«Дагестанская республика с Кизлярским краем и Ачикулакским районом (иначе го­воря — с Прикаспийской низменностью)— это горно-степная страна, строящая одну форму хозяйства. Дагестанская республика без этих районов — это исключительно гор­ная страна, принужденная строить исключи­тельно другую форму хозяйства. Присоеди­нение Кизляра было бы лишь частичным приведением в исполнение основ столетнего земельного спора между горцами и колони­стами — решения, которое было предопре­делено направлением национальной полити­ки ВКП(б)».  И наконец: «Земельный голод Дагестана выдвигает весьма серьезный во­прос о переселении безземельного и малозе­мельного населения с нагорных краев на плоскую территорию. Кизлярский округ — это единственная возможность выхода из каменного мешка, в который загнало гор­цев царское завоевание».

17 февраля 1926 года третья сессия ДагЦИКа вновь обсудила поднятый Юго- Восточным краем вопрос о выделении Кизлярского округа и Ачикулакского района из состава Дагестанской республики. С до­кладом выступил Самурский. Отмечая, что «Кизляр и Ачикулак дают Дагестанской республике возможность планомерно раз­решить земельный вопрос, переселенческий вопрос, а вместе с этим и выход горцам из каменного мешка и возможность развивать барановодческое хозяйство», сессия поручи­ла правительству ДАССР представить доклад в центральные органы РСФСР и категориче­ски отстаивать силу вышеуказанных поста­новлений (Президиума ВЦИК от 16. 11. 1922 г. и 4. 1. 1923 г.— А. А.) для сохранения Кизлярского округа и Ачикулакского района в составе ДАССР».

Настойчивость Самурского в достижении реального автономно-государственного стату­са Дагестана, его хозяйственной и политиче­ской самостоятельности не осталась без от­рицательной реакции. Помимо ряда высоко­поставленных работников ЦК РКП(б) и его Юго-Восточного бюро в Ростове-на-Дону его «националистом» считал и А. Герасимов — представитель наркомнаца РСФСР при пра­вительстве ДАССР. Позже Герасимов будет разоблачен и расстрелян как контрреволю­ционер. Но это через два года. А пока он — авторитетное лицо с большими полномочия­ми. После ликвидации наркомнаца прави­тельство РСФСР оставило его в Дагестане, чтобы следить за ходом претворения в жизнь национальной политики центра в автоном­ной республике. Он и взялся компрометиро­вать Самурского. Не находя прямых улик против него, стал придумывать «темные стра­ницы» в его прошлой жизни. Изучая его би­ографию, Герасимов в частности обратил внимание на родственную связь с «охранни­ком» — двоюродным братом, который вывез Нажмудина из Ахтов в Иркутск в 1906 году. Садик, как читатель помнит, был охранни­ком, т. е. сторожем, караульщиком на лесном складе фирмы «Рубинович и сыновья». Са­мурский в своих автобиографиях так и пи­сал: «двоюродный брат был караульщи­ком». Но в русском языке слово «охранник» имеет и другое значение — «агент охран­ки, жандармерии». Подменяя эти понятия, Герасимов сочинил версию о связи Самур­ского с царской жандармерией. Пока рабо­тал в Дагестане, он не предал ее гласности. Наверняка знал — будет разоблачен. Отло­жил до отъезда. В конце 1923 года, когда предстояло покинуть Дагестан навсегда, Ге­расимов одному из руководящих работников Дагестана сообщил, что в Самурском узнал человека, «близкого в Сибири с жандарме­рией». Тот заинтересовался инсинуациями Герасимова и даже предложил придать им официальную форму. Так возникло письмо.  В нем Герасимов не мог утверждать, Самур­ский это или нет. То ли он. То ли не он. По­хож и не похож. Не может ручаться и в то же время полагает, что это он. Разбирай­тесь, мол, сами.

Не трудно понять чего добивался автор. Вызвать сомнение, подозрение. По возмож­ности рассорить руководящих работников. Это тем легче было сделать, что по ряду пози­ций они придерживались различных точек зрения и как живые люди могли питать друг к другу и антипатию.

После выезда Герасимова из Дагестана Самурского вызвали в обком. Присутствова­ли секретарь обкома М. Далгат и члены бю­ро Д. Коркмасов и А. Тахо-Годи. Началось разбирательство в таком узком кругу, полу­официально, без протокола. Самурский от­верг наветы и потребовал расследования. М. Далгат и Д. Коркмасов высказались за уничтожение письма Герасимова без офици­ального расследования. А- Тахо-Годи присое­динился к предложению Самурского и вы­сказался против уничтожения письма, коль оно принято и находится в обкоме. Но со­бравшиеся решили его уничтожить. А это означало: Самурский в «долгу». Он ушел с камнем на сердце…

…Реальная автономия Дагестана, как ее мыслил Самурский, не могла существовать без своего бюджета, самофинансирования и хозяйственной самостоятельности. Таково было и требование Конституции ДАССР. Все предприятия, действующие на территории республики, должны подчиняться ее прави­тельству и приносить ему доход.

Между тем именно в этом вопросе разо­шлись интересы Дагестана и центра. Почти два года продолжался спор между ДагЦИКом и трестом «Главрыба», находившимся в под­чинении правительства РСФСР.

Еще до Октябрьской революции рыбные промыслы и рыбные заводы занимали за­метное место в хозяйственной жизни Даге­стана, особенно в прибылях рыбопромыш­ленников и государственной казны. До пяти тысяч рабочих занималось ловлей рыбы, ее засолкой, транспортировкой. После установ­ления Советской власти дагестанские рыб­ные промыслы оказались в непосредствен­ном подчинении российскому тресту «Глав­рыба», который в Дагестане создал свою кон­тору — «Дагрыба». Весь доход треста посту­пал, минуя ДАССР, в бюджет центра. В са­мой же «Дагрыба» орудовало немало дельцов и расхитителей государствен­ного богатства. Они запустили работу по до­быче, засолке, хранению и отгрузке рыбы и икры в торговую сеть, а икру и красную ры­бу сбывали частным лицам. Среди рыбаков возникла безработица. Ухудшились санитар­ные условия их труда и быта. Участились случаи заболевания малярией.

«По поводу рыбных промыслов, в настоя­щее время находящихся в ведении и распо­ряжении «Главрыбы»,— отмечала печать еще в 1922 году,— тов. Самурский сделал док­лад в Президиуме ВЦИКа и тов. Ленину. Управлять и наблюдать за промыслами «Главрыбе», находясь в Москве, невозможно. Т. Самурский в своих докладах указал, что погибающая рыбная промышленность мо­жет быть спасена только в том случае, если рыбные промыслы будут переданы в полное распоряжение Дагестанской республики».

Когда доклады Самурского, направлен­ные во ВЦИК и В. И. Ленину, дошли до на­чальника «Главрыбы» Г. Мейснера, он воз­мутился «дерзостью» дагестанского работни­ка. Инкогнито приехав в Дагестан и не по­казавшись в республиканских органах, он объездил промыслы в Турали, Каякенте и Дербенте, собрал кое-какой материал и вы­ехал в Москву. Так зародился его контрдок­лад в правительство с обоснованием нера­зумности передачи рыбного хозяйства в ве­дение Дагестанской АССР.

Мнения в правительственных органах разделились. Самурский апеллировал к цент­ральной прессе.

11 ноября 1922 года он выступил в «Из­вестиях ВЦИК» со статьей под выразитель­ным заголовком «Дагестанские рыбные про­мыслы накануне гибели». «Жалкое сущест­вование они влачат,— указывалось в ста­тье.— Задание на 1922 год выполнено не более чем наполовину. Весенняя путина сор­вана. Значительная часть улова гибнет на промыслах ввиду несвоевременной доставки соли и отсутствия тары. Нет возможности указать размер убытка для государства».

Статья завершалась мыслью: система управления рыбной промышленностью Дагестана из центра не выдерживает никакой критики  и должна быть изменена в сторону передачи  промыслов местным хозяйственным органам. Эти органы доказали свое умение работать, считаясь с местными экономическими условиями.

На статью Н. Самурского редакция «Известий» получила сердитый ответ Мейснера. Обвинив автора в использовании «голослов­ных и фантастических цифр», начальник «Главрыбы» утверждал, что передавать рыб­ные промыслы Дагестану не следует. Здесь  нет специалистов по рыбному хозяйству. «В Дагестане возятся с «фабрицей», наподобие текстильного предприятия им. III Интерна­ционала, да с «заводиком» по производству стекла в Огнях»,— иронизировал Мейснер. По его мнению, рыбная промышленность — нечто недосягаемое для технически безгра­мотного Дагестана.

Н. Самурский направил в редакцию ста­тью «Мой ответ т. Мейснеру». Газета воспроизвела ее суть, а «Красный Дагестан» опубликовал полностью в номере от 11 декабря.  Автор, теперь на материалах «Главрыбы»,  показал, что рыбные промыслы действитель­но гибнут. Сорвана путина не только весны,  но и осени. В удручающих условиях нахо­дятся рыбаки и рабочие, занятые засолкой и транспортировкой рыбы.

«Отмечая в своей статье отвратительную постановку в «Дагрыбе» медпомощи рабо­чим, я исходил из психологии пролетарской власти трудящихся Дагестана, заинтересованной, чтобы рыбные промыслы, стяжав­шие себе у рабочих Дагестана название «ос­тровов смерти», не увеличили собою числа кладбищ в Дагестане, а не психологии т. Мейснера, подозревающего рабоче-кресть­янскую власть Дагестана в намерении при­своить какие-то ресурсы «Дагрыбы». Дан­ными РКИ зафиксированы случаи, когда в разгар весенней путины на промыслах с общеизвестной малярийностью не было ни одного грамма хинина, а сколькими сотня­ми смертей своих товарищей обязаны рабо­чие санитарным и жилищным условиям, в которые их поставила медсанчать «Даг­рыбы»? Ответ будет дан, и скоро, приговором Ревтрибунала. Можно ли подозревать Даге­стан, как это делает тов. Мейснер, в жела­нии присвоить себе медресурсы «Дагрыбы», тот Дагестан, который в критическую мину­ту путины пришел «Дагрыбе» на помощь, удержав рабочих на промыслах своим авто­ритетом, усилив аппарат «Дагрыбы» ответ­ственными товарищами и в ущерб себе снабдив «Дагрыбу» деньгами и даже хлебом!»

В пылу полемики автор статьи заявил: «Прошло то время, когда приезд министра или царского генерал-адъютанта в голодаю­щий район должен был заменить голодным хлеб!»

Итоговая мысль, построенная на полеми­ческих антитезисах: «Заканчивая свой крат­кий ответ, я не могу не согласиться с т. Мейснером относительно того, что дагестанские рыбные промыслы, действительно, являют­ся курицей, несущей золотые яйца, но так как эти яйца, очевидно, ввиду некомпетентности «Дагрыбы» в куроводстве, попадают спекулянтам и темным дельцам, а не тру­дящимся Федерации и Дагестана, то по­следний и вынужден кричать: караул, спа­сите, режут нашу золотую курицу».

Борьба за рыбные промыслы и рыбную промышленность, дававшую значительную товарную продукцию и немало средств в казну РСФСР, шедшую и на экспорт, тяну­лась без малого три года. В конце концов она увенчалась победой Дагреспублики.

Но центр последовательно проводил по­литику урезывания прав автономной респуб­лики. Все чаще ДагЦИКу приходилось отста­ивать ее конституционные права.

В 1926 году борьба развернулась вокруг нефтяных месторождений ДАССР. Этой проблемой Самурский занимался еще с 1920 года. Он был твердо убежден, что среди других полезных ископаемых рес­публики первостепенную роль будет играть нефть. Научными изысканиями была уста­новлена бесспорность залегания мощных нефтяных пластов в районах Берикея, Ма­хачкалы и Хасавюрта. Это, в свою оче­редь, ставило Дагестанское правительство перед необходимостью вплотную подойти к вопросу о разработке месторождений неф­ти. «Надо ли здесь говорить,— пояснял Самурский,— что от своевременной эксплуа­тации нефтяных залежей нашей республи­ки во многом зависит быстрый темп инду­стриализации Дагестана, а следовательно, вовлечение в производство горской бедноты, приобщение ее к пролетарской культуре!»

В связи с этим возник вопрос о необходимости сохранения за ДАССР права рас­поряжаться полезными ископаемыми, на­ходящимися на ее территории, в частности нефтью. На деле возникла ситуация, близ­кая к проблеме рыбных промыслов. Даге­станское правительство еще в 1923 году поставило перед Высшим Советом Народ­ного Хозяйства вопрос о необходимости пе­редачи в распоряжение ДАССР Берикейских нефтепромыслов, хотя бы остатков их имущества. Оно без разрешения было вы­везено Грознефтью. «Центральное прави­тельство в лице ВСНХ,— информировал Са­мурский общественность через прессу,— удовлетворило просьбу Дагестанского пра­вительства и передало в полное распоряже­ние Дагестана Берикейские нефтяные про­мыслы.  Дагестанский Центральный Совет Народного Хозяйства приступил к добыче нефти кустарным способом, так как не бы­ло средств и соответствующих технических материалов».

В Махачкале и Хасавюрте началась раз­ведка нефти. В 1925 году ВСНХ принял ре­шение: «Признать необходимым передачу Дагреспублике права распоряжения всеми недрами, находящимися на ее территории, права выдачи разведочных свидетельств, утверждения заявок производства, отвод и заключение эксплуатационных догово­ров».

Казалось бы, вопрос исчерпан. Но нет. Через восемь месяцев (в ноябре 1926 года) ДагЦИК получил сообщение о том, что неф­тяные районы Дагестана передаются Нефтетресту, находящемуся в Грозном. Когда Самурский вник в дело, убедился: передача уже осуществлена постановлением соответ­ствующих центральных органов. Как ни странно, без всякого ведома и согласия Да­гестанской республики. Она только уведом­лена об этом факте.

Самурский счел принятие такого реше­ния покушением на компетенции Дагестана как автономной республики. «Мы полагаем, — сообщил он в центр,— что, во-первых, такое решение вопроса противоречит Кон­ституции автономной республики, и во-вто­рых, по нашему мнению, оно нарушает «По­ложение о недрах земли и разработке их». По существующим законам Союза ССР, зем­ли Дагреспублики не могут быть отведены под разведочный фонд нефтяному тресту без соответствующего согласия наркомзема ДАССР. А отводилось немало площадей- 114 тысяч десятин. Как Самурский отмечал, «отдаются все те удобные под сельхозкуль­туры земли, которыми Дагреспублика рас­полагает». Это и явилось основанием для решительного возражения против односто­ронне, в нарушение Конституции ДАССР, принятых решений.

«Иметь нефтяные богатства и видеть их изъятыми из своего хозяйственного оборота, видеть их почти законсервированными и спо­койно ждать целыми годами, пока нефтетрест соберется с силами и начнет их эк­сплуатировать, ДАССР не может и не долж­на. Мы ни в коем случае не должны и не можем консервировать естественные богат­ства страны только для того, чтобы сде­лать какой-либо трест «монопольным» дер­жателем всех нефтяных земель в Дагеста­не, ибо это нецелесообразно и с политиче­ской точки зрения, и с хозяйственной». Са­мурский счел «необходимым ускорение раз­работки нефтяных месторождений как в ин­тересах Дагреспублики, так и в интересах трестов, желающих приступить к этим ра­ботам».

Направленные в официальные органы власти «сердитые» по форме, но законные по содержанию документы возымели дей­ствие.

КУРСОМ НОВОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ

Первая же сессия ЦИКа ДАССР, которую подготовил Самурский, рассмотрела кре­стьянский вопрос в свете новой экономиче­ской политики. Он понимал эту политику широко. Не просто как замену продразвер­стки продналогом. А как политику, направ­ленную на активное вовлечение в дело стро­ительства социализма всех категорий насе­ления. Она поощряла самые разные формы хозяйствования, временно допускала и ис­пользование наемного труда. Важно было всеми силами поднять производительные си­лы страны, накормить растущее население, поднять его благосостояние и культурный уровень.

Почти в то же время, когда Самурский подготовил и направил в ЦК РКП(б) «До­клад» по вопросу отсоединения ДАССР от Юго-Восточного края, он занимался вопроса­ми проведения аграрной политики в республике. Обнаружил перегибы. Заместитель наркомзема Клименко дал распоряжение одинаково наделять землей по «трудовой норме» и бедных, и богатых. Предписывал даже родне князя Тарковского возвратить все бывшие земли. С этим нельзя было ми­риться. На сессии состоялось острое обсуж­дение проблемы. В принятом решении ука­зано на «незыблемость сохранения государ­ственной собственности на землю». Сессия особо обратила внимание на «пользование землей исключительно трудовым малоиму­щим и средним населением». Причем в фор­мах, способствующих общественной само­деятельности трудового крестьянства «через свои выборные, в особенности кооператив­ные, организации, обеспечивающие посте­пенный переход к товарищеским социали­стическим формам земледелия».

Перед осенней сессией Самурский зани­мался вопросом законодательной замены продразверстки продналогом. По поступив­шим из центра документам на территории всей страны вводился единый продналог. Каждое крестьянское хозяйство должно бы­ло 15 процентов произведенного продукта (в виде хлеба, мяса, масла, шерсти и др) отдавать государству. Хотя закон не подле­жал обсуждению и должен был повсеместно выполняться в одинаковой мере, Самурский, как и в случае с продзакупками в 1920 году для Красной Армии, счел закон обремени­тельным для дагестанского крестьянства. Тем более, что крестьяне Дагестана, испове­дующие ислам, испокон веков ежегодно 10 процентов своего урожая и иных произведенных продуктов отдавали мечети в ви­де заката. В фонд помощи бедным и нищим. Итого 25 процентов. Многовато. К тому же если учесть, что в Дагестане сами по себе урожаи и надои невелики.

Но Самурский не успел окончательно ре­шить, как поступить, дела службы заставили его выехать в Ботлих. У подножия горы ма­шина попала в камнепад. Самурский полу­чил рану, да столь серьезную — ему грози­ла гангрена,— что пришлось срочно отпра­виться в Сухуми, где находились искусные хирурги-травматологи.

Пока Самурский находился на лечении, в Дагестане забеспокоились крестьяне. Осо­бенно бедные. Им трудно платить продна­лог в определенных государством размерах. Сами еле-еле сводят концы с концами. Где взять зерно, мясо, масло, шерсть и многое другое, если самим производимых продук­тов хватает на неполный год.

Самурскому из Дагестана стали посту­пать сообщения о затруднительном положе­нии, в котором оказалось бедное крестьянст­во. Писал, в частности, председатель Авар­ского окрисполкома М. Эльдаров. Он обра­тил внимание и на отсутствие заботы о нуж­дах населения со стороны республиканских властей. «Шлю вам сердечный привет, же­лаю вам поправиться и скорее приехать в бедный, несчастный без вас Дагестан. Не думайте, что вас хвалю здесь. Скажу толь­ко от себя, что без вас нет выхода и не зна­ешь куда и к кому обратиться со своими слезами, делиться горем о беднейшем поло­жении округа. Работаю как дьявол и нигде незаметно. Обращение внимания на нас очень малое. Без вас и покойного Хизроева цена нам, аварцам, теперь — четыре ко­пейки».

Как только позволило здоровье, Самур­ский выехал из Сухуми в Тбилиси. В Союз­ный комитет Закавказской Федерации. За продовольственной помощью. Возглавлял Совет А. Мясникян, с которым еще не был знаком. Зато близко знал сопредседателя этого Совета — Н. Нариманова, товарища по совместной работе в Баку и Ас­трахани.

6 августа 1922 года газета «Красный Да­гестан» сообщила: Самурский «вернулся из отпуска для лечения болезни и присту­пил к работе», а в номере за 11 сентября поместила информацию «Щедрая помощь». «По инициативе и представлениям т. Самур­ского Союзный Совет объединенных Закав­казских республик пожертвовал Комитету помощи голодающим (Помголу) ДАССР де­сять вагонов хлеба. Великое спасибо жертво­вателям и тов. Самурскому, так плодотворно использовавшему предоставленное для его лечения время. Дагестан не забудет оказан­ной ему услуги». Когда прибыли вагоны с хлебом, Самурский направил А. Мясникяну и Н Нариманову телеграмму от имени Даг­ЦИКа, где содержались слова благодарно­сти. «Помимо мощной материальной поддер­жки этот дар является дорогим залогом ре­волюционной солидарности и духовного еди­нения братских закавказских республик с Дагестаном, укрепляющим незыблемую ве­ру в светлое будущее всех народов под властью Советов и коммунистического Интернационала».

Н. Самурский с группой членов ДагЦИКа. 1922 -й год

Взяв ответственность на себя, Самурский существенно изменил размеры продналога, установленные центральными законодатель­ными органами. Третья сессия ДагЦИКа в октябре резко снизила их. Хозяйства, имею­щие посевов менее четверти десятины, в хле­ву — менее двух голов крупного рогатого скота и не более 12 овец и коз, вообще осво­бождались от налога. А таких в республи­ке оказалось свыше 80 процентов. В инфор­мации о сессии, опубликованной в «Красном Дагестане» 16 октября 1922 года, можно прочитать такие слова: «Т. Герасимов обра­щает внимание, что верховное наблюдение за работой по продналогу началось в Даге­стане лишь с приездом т. Самурского, кото­рый чутко прислушивается к голосу даге­станской бедноты и защищает ее интересы. При товарище Самурском прошла вся рабо­та по видоизменению декрета о едином про­довольственном налоге применительно к ме­стным условиям».

Между тем голод, начавшийся в Дагеста­не в 1920 году, продолжался и в последую­щие годы. Голодали Украина и Поволжье. Советское правительство создало в связи с этим специальный орган — Комитет помо­щи голодающим с местными органами в Да­гестане и ряде других мест страны. Самур­ский опекал Дагестанский комитет. В Москве он обратился за помощью к правительству и международным организациям. Всемирный Католический центр, и тот был подключен к помощи. Здесь Самурский встретился с Ф. Нансеном — известным норвежским океанологом, исследователем Арктики. Нан­сен возглавлял международную организацию по оказанию помощи голодающим России. От Самурского он тогда впервые узнал о страш­ном бедствии, постигшем Дагестан. К сожа­лению, почти все средства международной организации в то время были уже израсхо­дованы на борьбу с голодом на Волге и Ук­раине. Нансен обещал сделать все возмож­ное, чтобы помочь Дагестану.

В ноябре Самурский побывал в Москве. В номере за 1 декабря «Красный Дагестан» опубликовал его отчет об этой поездке под рубрикой «Помощь центра Дагестану». В по­следующем она много раз повторится, неиз­менным останется и автор публикаций — Са­мурский. В первом материале сообщалось, что поездка Председателя Президиума ДагЦИКа в Москву была «связана с разре­шением в высших советских и партийных ор­ганах многих важных вопросов, касающихся Дагестанской АССР». Он принял участие в работе комиссий ВЦИК по разработке граж­данского кодекса, судопроизводства и зем­леустройства. Самурский выступил и на са­мой сессии в прениях по финансовому вопро­су, «где указал на необходимость помощи Дагестану, которому не под силу налоги, оп­ределяемые центром». «Дагестан,— говорил он,— страна не земледельческая, экономиче­ски не развитая, даже не скотоводческая, а страна с хозяйством смешанного типа. На­ша промышленность и эксплуатация богатств недр Дагестана могут быть восстановлены лишь при помощи центра. Что в его собст­венных силах и средствах — Дагестан де­лает сам: проводит каналы для орошения безводных земель и при завершении этих ра­бот будет обеспечен своим хлебом, но и здесь, в условиях новой экономической политики, необходима помощь центра».

Правительство РСФСР шло навстречу просьбам Дагестана о продовольственной по­мощи, но голод не унимался. Особенно тяже­лым оказался 1923 год. В конце июня Са­мурский находился в Москве, когда А.Тахо- Годи прислал ему тревожную телеграмму: на горные округа обрушились ливни и круп­ный град.

Самурский немедленно обратился за по­мощью в самые высокие общесоюзные го­сударственные инстанции. В первую очередь к председателю Совета Труда и Обороны, за­местителю председателя Совнаркома СССР Л. Каменеву. Получил первую помощь—день­ги, строительные материалы, мануфактуру. К оказанию помощи Дагестану подключи­лись федеративные наркоматы, Юго-Восточный край. На подмогу пришла ЗСФСР в со­ставе Азербайджанской, Грузинской и Ар­мянской республик.

Вернувшись в Махачкалу утром 24 июня, Самурский объездил близлежащие аулы, где свирепствовал голод. Корреспонденту «Крас­ного Дагестана» дал интервью:

«Если бы мы не были верными последо­вателями Маркса, то могли бы сказать: над Дагестаном тяготеет какой-то рок. Эпизотрией истреблено до 70 процентов скота, не прекращающийся в течение трех лет голод довел нас до того, что проедаем свой инвен­тарь и свои основные хозяйственные фонды. Путем неимоверных усилий и жертв нам удалось приостановить хозяйственную раз­руху. Мы отремонтировали канавы, обсея­ли поля, подправили виноградники, сады. Но вот появилась саранча. Только одолели саранчу — выползли тысячи грызунов и в довершение — яростный циклон, невидан­ные по силе ливни и ужасный, уничтожаю­щий на своем пути все живое град. Послед­нее бедствие выбросило на улицу много ты­сяч беспомощной бедноты и сейчас предсто­ит задача напрячь все силы, чтобы спасти пострадавших крестьян-горцев от голодной смерти».

Собрав необходимый материал, 27 июня Самурский пустился в обратную дорогу в Мо­скву. Предстояло еще и еще раз обратиться в правительственные учреждения с предло­жениями, ходатайствами и просьбами. Са­мурский вез предложения, реализация кото­рых неотложна в сложившихся обстоятель­ствах. Первое: мелиооирование земель меж­ду Сулаком и Каспийским морем. Сулак­ская оросительная канава, построенная еше до революции, продлена до столицы респуб­лики и расширена. В ее зоне большие мас­сивы земель. Они пригодны к обработке. Пу­тем ликвидации болот и солончаков можно создать дополнительный сельскохозяйствен­ный фонд для наделения землей бедствую­щих крестьян. Второе: стихийно происходя­щему переселению безземельных хозяйств с гор на равнину придать организованность. Оказать помощь переселенцам в обустройст­ве, освободить их от налогов.

    В «Красном Дагестане» 4 декабря 1923 го­да сообщено: «Совнарком РСФСР по докла­ду Самурского признал принципиально не­обходимым в срочном порядке переселение на орошаемые каналом «Октябрьская рево­люция» земли безземельных крестьян, для чего ассигновать 3 117 500 рублей золо­том».  В очередном интервью корреспонденту областной газеты под рубрикой «Помощь центра Дагестану» Самурский подчеркнул:

«Оказываемая центром нашим пострадав­шим от неурожая округам помощь должна быть отмечена особенно глубокой благодар­ностью. Я не могу представить себе тех ужа­сов, которые нам пришлось бы испытать, ес­ли бы центр в лице Центрального Комитета помощи голодающим не поддержал наши голодающие районы. В настоящее время нам вновь ЦК помощи голодающим отпущено 300 000 рублей для пострадавших от сти­хийных бедствий и получен наряд на 30000 пудов кукурузы для голодающих».

К концу 1923 года голод отступил. Кре­стьянская беднота на деле ощутила благо­родство Советской власти. Возросло ее дове­рие к идеалам социализма. А ВЦИК высо­ко оценил активность и революционное рве­ние Самурского. Он наградил председателя ДагЦИКа Золотым жетоном, приравненным к ордену. М. И. Калинин вручил ему награ­ду на заседании ВЦИКа.

Следуя курсом новой экономической по­литики, Самурский поддерживал крупное товарное производство. Да, оно зиждилось на найме рабочей силы, не исключалась эк­сплуатация. Зато оно давало солидную продукцию, Которая шла на рынок, и большой продовольственный налог в виде зерна, мяса, шерсти, молока. В условиях, когда преоб­ладающее большинство крестьян вело нату­ральное хозяйство и освобождалось от про­довольственного налога, не могло быть и речи о снабжении продуктами питания городско­го населения, рабочего класса, переводив­шего республику на рельсы индустриально­го развития, без сохранения и даже поощре­ния крупного, пусть еще основанного на частной собственности хозяйства. 3-я сессия ЦИК ДАССР еще в 1922 году утвердила «По­ложение об аульских, сельских и станич­ных Советах», в котором указывалось, что местные Советы принимают «меры к улуч­шению скотоводческого хозяйства, как круп­ного, так и мелкого». В 1928 году орган Дагобкома ВКП(б) журнал «Звезда» (№ 5) подверг Самурского критике за ориентацию сельских Советов на развитие «крупного хо­зяйства», считая, что это уступка помещи­кам и кулакам.

Еще раньше, в 1925 году, отступая от но­вой экономической политики, ЦК ВКП(б) и СНК СССР обязали местные органы власти повсеместно ликвидировать к началу 1926 го­да помещичьи хозяйства, выселить самих помещиков за пределы мест постоянного жительства. Самурский видел всю поспеш­ность принятого в центре решения. Целых два года ДагЦИК уклонялся от дублирова­ния указанного постановления. Лишь в ап­реле 1927 года он принял соответствующий документ, однако и в нем были растянуты сроки окончательной ликвидации помещи­чьих хозяйств.

Не торопился ЦИК и с коллективизацией в ее высших формах. В Дагестане хорошо прижились товарищества по совместной об­работке земли и выпасу скота. Возникло множество кустарных, промысловых, торго­во-закупочных кооперативов. На первое ме­сто вышли потребительские кооперативные предприятия. Росла прослойка крестьян, вхо­дивших в производственную кооперацию. Сельскохозяйственную — в первую очередь.

В августе 1927 года, когда в центре все более ориентировались на свертывание нэпа и переход к массовой коллективизации кре­стьянских хозяйств, ДагЦИК принял аль­тернативное решение. Он по-прежнему по­ощрял кооперацию в первичных формах.

Самурский уделял важное внимание ку­старной кооперации. С древнейших времен Дагестан славился кустарными промысла­ми. Еще до революции кустари нередко объе­динялись в группы, чтобы совместно тру­диться и сбывать свою продукцию. В усло­виях недостатка промышленных изделий кустарная кооперация обеспечивала нужды крестьян в строительстве, шорничестве, по­шиве, слесарного, столярного, бурочного, коврового и других ремесел.

По вопросу о развитии кустарной коопе­рации в Дагестане Самурский обращался за помощью даже к председателю Совнаркома СССР А. И. Рыкову еще в 1925 году. 30 июня того же года газета «Красный Да­гестан» поместила информацию о встрече их в Москве и привела текст резолюции Рыкова на ходатайстве Самурского: «Председателю кустопромсоюза СССР Галанину. Очень прошу выяснить вместе с т. Самурским возможности помощи кустарям Даге­стана. Эта помощь нужна не только потому, что горцы Дагестана чрезмерно разорены, но и потому, что развитие кооперации через них и подъем кустарной промышленности имеет большое политическое значение для всего Кавказа».

В результате переговоров получена ссу­да в размере 263 тыс. рублей! Обрадован­ный этим, Самурский поделился своими мыслями с читателями той же газеты: «Я неоднократно говорил и писал о важности восстановления кустарной промышленности и улучшении ее производства». Его осо­бенно вдохновляло вовлечение женщин-го- рянок в кооперативы по ковроткачеству, изготовлению домотканых материй, шерстя­ных носков. Потребность в этих изделиях увеличивалась с ростом городского населе­ния. Все больше становилось в Дагестане русских, украинцев, армян, людей дру­гих национальностей. Они не занимались распространенными в Дагестане кустарными промыслами, но нуждались в их изделиях. В том же газетном отклике Самурский пи­сал о том, что «раскрепощения женщины- горянки и развития в ней чувства самостоя­тельности мы окончательно добьемся толь­ко тогда, когда вовлечем женщину-горянку в производство».

В статье «Сельхозналог, льготы и наши задачи» («Красный Дагестан» от 20 авгу­ста 1925 г.) Самурский дальше развил свою идею относительно новой экономической политики. Отметил, что прошедший съезд Советов и ДагЦИК давали установки пра­вительству «снижать сельхозналог для бед­няцких и середняцких хозяйств горного Дагестана. Нельзя горного быка, имеющего вес не более семи пудов, приравнивать к плоскостному; овцу, дающую 1 фунт шер­сти, приравнивать к овце, дающей 3—4 фун­та шерсти; террасные участки, созданные искусственным способом, нельзя приравни­вать к плоскостным плодородным пахот­ным участкам».

Это конкретный анализ конкретной си­туации. «Вот почему,— утверждал автор,  — мы должны были поставить в Москве во­прос… о необходимости предоставления осо­бых льгот дагестанскому крестьянству, разо­рившемуся не только в результате граждан­ской войны и стихийных бедствий». Поездка в Москву состоялась в конце июня. «Прези­диум ДагЦИКа и высшие партийные органы ДАССР,— сообщал Самурский читателям «Красного Дагестана»,— поручил мне ряд важных вопросов жизни Дагреспублики, ко­торые я должен был разрешить в Москве. Так, например, ходатайство об утверждении всех поправок, внесенных Дагправительством в декрет ЦИК СССР о едином сельскохо­зяйственном налоге и смягчающих тяжесть его для некоторых районов Дагреспублики, вопрос по укреплению местной промышленно­сти, кооперации т. д.». С удовлетворением отметил: «Наше ходатайство почти удовлет­ворено. Благодаря этому в 1926 году будут облагаться сельскохозяйственным налогом

порядка 75 тыс. крестьянских хозяйств вме­сто 150 тысяч в 1924—1925 годах».

Наиболее важным было решение вопроса о дорожном строительстве. «Я не ошибусь, если скажу,— говорил он,— что восстанов­ление дорог и проведение новых не только является вопросом приобщения отсталых и дальних округов к культурной жизни, но без улучшения и проведения дорог не может быть и речи об улучшении хозяйственной жизни горца-бедняка. Вот почему нами был поднят вопрос об отпуске необходимых средств на восстановление дорог, пришедших в негодность в годы гражданской войны, и на проведение новых».

От имени дагестанского правительства Самурский сделал заявку в союзное прави­тельство на 4 млн рублей. Деньги большие. Бюджет страны не позволял удовлетворить заявку на такую сумму. Дали в двадцать раз меньше. «Это ничтожно мало»,— зая­вил Самурский. Он проявил настойчивость. Более того, он писал: «После нашего проте­ста вопрос был пересмотрен и перед моим отъездом состоялось постановление Совнар­кома об отпуске 340 тыс. рублей».

29 ноября и 7 декабря под рубрикой «По­мощь центра Дагестану» в «Красном Даге­стане» опубликована подборка материалов об осенней поездке Самурского в столицу. «В эту поездку,— информирует он общест­венность,— удалось, с одной стороны, окон­чательно разрешить все те вопросы, которые не получили разрешения во время предыду­щих поездок в центр, а с другой стороны — поднять новые вопросы и в разрешении их

получить принципиальное согласие от от­дельных членов центрального правительст­ва». Среди них и вопрос о пересмотре ссуд на восстановление, расширение и укрепле­ние промышлености. Дагестан просил 3,8 млн рублей.  В учреждениях РСФСР ссуду сокра­тили на 75 процентов. Самурский поясняет: «Во время пребывания в Москве нашей зада­чей было если не полностью восстановить цифру первоначально сделанных в ВСНХ заявок, то все же добиться увеличения ее в приемлемых для нас размерах. После дол­гих обсуждений вопроса в различных ведом­ствах, в частности после заседания, состоявше­гося под руководством т. Дзержинского, при его поддержке и помощи Президиума ВСНХ РСФСР удалось увеличить означенные сум­мы до 2,3 млн рублей».

Так же пришлось «отвоевывать» ассигно­вания на электрификацию. Ставился во­прос о миллионе рублей. Обещание — 0,25 миллиона, и только после настойчивых тре­бований удалось окончательно закрепить за Дагестаном 1 млн рублей.

Между двумя поездками в Москву (5 ию­ля) в «Красном Дагестане» появилась еще одна статья Самурского — «О землеустрой­стве в Дагестане». Она еще дальше развива­ла, углубляла и конкретизировала его под­ход к экономической политике. «Землеустро­ительные работы., -должны быть осуществле­ны, в первую очередь, с проведением строгой классовой линии в наделении безземельных, малоземельных, бедняцких и середняцких хозяйств Дагестана лучшей и удобной зем­лей по трудовой норме, поощряя при этом такие формы землепользования и типы землеустройства, которые наиболее благо­приятствовали бы массовому кооперирова­нию сельскохозяйственного населения».

В статье впервые высказана мысль «о необходимости приступить к составлению проекта земельной реформы в Дагестане, всесторонне и полностью охватывающего и разрешающего этот больной важный во­прос в условиях нашей республики».

Почему этот вопрос является «больным», можно узнать из доклада на IV съезде Со­ветов Дагестана в 1925 году. Он там гово­рил: «Мы с вами должны откровенно зая­вить, что у нас идут споры не только между аулами, не только между участками, но и между округами. Мы знаем, что на этой почве иногда бывают даже кровопро­лития». Земельные споры трудно разрешить —          нет документов, подтверждающих юриди­ческие границы между крестьянскими хо­зяйствами. Необдуманное административ­ное вмешательство может только накалить страсти. «Для горца клочок земли — вели­чайшая ценность, и он не остановится пе­ред вооруженным столкновением, но будет защищать его».

Вскоре после съезда Советов Дагестана Самурский предпринял длительную поезд­ку по республике. Как и в 1921 году, он объездил почти все горные округа. Начал с Кюринского. Депутат этого округа, вы­ступая на съезде в 1925 году, выразил не­довольство тем, что никто из ответственных работников к ним не заглядывает. «В этом году ждем т. Самурского или кого-либо другого, чтобы разрешить наболевшие вопро­сы»,— сказал он.

Затем маршрут пролег в родной ему ок­руг. Побывал в Ахтах и восьми других ау­лах. В том числе в Куруше. У земляков на­копилось много жалоб. Дело в том, что после образования Азербайджанской рес­публики часть исконных лезгинских паст­бищ на южных склонах Шахдага урезана местными властями. За разрешение поль­зоваться ими требуют неоприходуемых де­нег, попросту говоря взятки. Негде содер­жать скот. Мало пахотной земли в ауле. Тяжело с хлебом. Нет школы, агронома, врача.

По свидетельствам старожилов Куруша, услышав эти сетования на земельный голод, Самурский сказал: «Вы живете выше всех, а в хозяйственном и особенно в культур­ном отношении находитесь ниже всех. На­до переселяться. В Магарамкентскую доли­ну. Или в Кизляр. Там много земли».

Вернувшись в Махачкалу, Самурский узнал о приезде в СССР Ф. Нансена. Он совсем близко. В Тифлисе. Связался с ним через Тахо-Годи, который в то время лечил­ся в близлежащем санатории. Нансен был рад приехать в Дагестан. «Гора языков» представляла для него огромный интерес. Вместе с Коркмасовым  Самурский сопро­вождал Нансена в поезде по республике. Большей частью по плоскости. Они побывали в Каякенте на рыбных промыслах, в Огнях, Дербенте, на виноградных плантациях Геджуха.

Об увиденном и пережитом в Дагестане,

Н. Самурский и Д.Коркмасов.
1927 г.

на Кавказе и в Поволжье, куда он направил­ся из Махачкалы, Нансен написал книгу. Она вышла в Лейпциге в 1930 году. «Са­мурский,— писал Ф. Нансен,— еще мо­лодой человек, вышедший, по всей вероят­ности, из народа. Вряд ли ему удалось по­лучить серьезное образование, он не про­являл глубокой эрудиции в широком смыс­ле, зато интересовался всем, что касается практической жизни. Он не знает ни одно­го западноевропейского языка, но русским языком владеет настолько, что в 1925 году сумел опубликовать книгу о Дагестане на русском языке. Это — умный человек, воз­можно также и хороший оратор и пользу­ется, по всей вероятности, большим влия­нием среди населения».

Проводив Нансена, Самурский продол­жал поездку по округам. На очереди Дар­гинский и Кайтаго-Табасаранский. За ними Гунибский округ, здесь объездил аулы Дидоевского и Анцухо-Капучинского участков. На обратном пути посетил Аварский округ. Повсеместно проводил беспартийные кре­стьянские конференции и сходы. Эта фор­ма работы среди горских масс практикова­лась им с 1924 года. Идея взята из статьи В. И. Ленина «О продовольственном нало­ге». На крестьянские конференции пригла­шались представители разных аулов. А в аулах они проходили как сходки. Это бы­ла эффективная форма живого общения ру­ководящих работников с трудящимися мас­сами. По наболевшим вопросам. Без зара­нее составленного распорядка и повестки дня.

«Практика показала,— писал Самурский,— что поездки представителей цент­ральной власти на места, сопровождающие­ся созывом беспартийных крестьянских кон­ференций и съездов, инструктированием местных органов власти, являются луч­шим методом живой связи правительства с населением. Поэтому поездки эти долж­ны быть введены в систему до тех пор, по­ка аулы не будут достаточно обслуживаться постоянными сильными и сознательными работниками. В последнюю нашу поездку были созваны четыре беспартийные кресть­янские конференции и тридцать с лишним сходов, причем на этих конференциях и схо­дах правительство отчитывалось о своей ра­боте, знакомило население с советским стро­ительством, указывало дальнейшие перспек­тивы. На них выявлялись вопросы, принима­лись соответствующие постановления».

В печати можно найти отзывы участни­ков подобных мероприятий. Ш. Микаилов (Гунибский округ) в заметке «Лицом к де­ревне» («Красный Дагестан» от 13 февраля 1927 года) отметил: «Много пользы населе­нию принесли беспартийные конференции, устроенные председателем ДагЦИКа т. Самурским в самых глухих аулах нагорных ок­ругов. Эти конференции помимо поднятия авторитета Советской власти среди крестьян­ских масс знакомили последних с действия­ми правительства, а практическим органам они давали возможность непосредственно изучать нужды бедноты».

В ходе живого общения с людьми вы­явилось множество острейших проблем. Прежде всего тяжелейшие материальные усло­вия жизни бедняков. Положение Кюринско­го, Дербентского, Гунибского, Аварского и Андийского округов, как выяснилось, бед­ственное. Население голодает. Хотя земли помещиков, ханов и беков розданы крестья­нам, кресткомы получают мечетские вакуфные земли, кредитные органы выделяют им кредиты на льготных условиях,— голод  не унимается. Более тысячи заявлений посту­пило от крестьян. Обобщая их и в целом ито­ги поездки по горным округам, Самурский пришел к выводу: «Работы в Дагестане не­початый край и нужно колоссальное напря­жение сил всех наших партийных и совет­ских организаций, чтобы поднять работу так, чтобы население не только ближайших, но и глухих округов нашей отсталой страны почувствовало, что к нему идет помощь, и поняло, что Советская власть есть власть рабочих и крестьян, власть бедноты».

По итогам обследования Самурским гор­ных округов Президиум ДагЦИКа, Совнар­ком и ряд наркоматов приняли свыше 60 ре­шений. А в октябре 1926 года, обобщив все наболевшие вопросы по республике, высту­пил с докладом «О культурно-экономических мероприятиях» на пленуме обкома партии. Для осуществления этих решений понадоби­лось не менее трех миллионов рублей допол­нительных бюджетных ассигнований. Где их взять? Опять обратиться за помощью к Москве?

Дагестан и так уже стал иждивенцем. Еще в 1923 году, получив в очередной раз бюджетную помощь Советского правитель­ства, Самурский на сессии ДагЦИКа отме­чал: «Это благоприятное обстоятельство не дает нам права и дальше надеяться на столь щедрую поддержку центра. Нужно напрячь все силы, чтобы увеличить наши доходы…» А в 1925 году, после того как Самурский добился в Москве ассигнований на дорож­ное строительство, он говорил с трибуны съезда Советов республики: «Но мы должны твердо знать, что Союзное правительство не может тратить миллионы на это дело, поэто­му мы должны привлекать к дорожному строительству само население и отпускать средства из местного бюджета, и в то же время частично получать от Советского го­сударства. Только такими общими усилия­ми нам удастся продвинуть вперед это боль­шое, важное для дагестанского бедняка дело».

По этой причине на пленуме обкома пар­тии Самурский высказался, что неудобно вновь запрашивать помощь Москвы на неот­ложные хозяйственные мероприятия. «Вы меня, конечно, не можете подозревать в том,

— сказал он в заключительном слове,— что я не хочу просить денег — у меня слишком большие аппетиты были и остаются, если это нужно Дагестану. Относительно меня говорят, что я самый большой мешочник.- Еще раз повторяю, что, если мы получим три миллиона рублей, я буду очень рад. Вообще я не танцую. Но если мы получим указанную сумму, я протанцую вам лез­гинку».

Самурский знал, что в Москву придет­ся поехать опять ему. Это уже стало пра­вилом. Какой бы более или менее крупный вопpoc ни выдвигался перед федеративны­ми или общесоюзными государственными органами, как правило, направлялся Самур­ский. Почему? Может быть, потому что он председатель Президиума Центрально­го Исполнительного Комитета ДАССР, т. е. законодательного высшего органа? Мо­жет быть, потому, что он член Всероссий­ского ЦИКа, одновременно и ЦИКа СССР, и это дает ему возможность входить в лю­бое правительственное учреждение? Может быть, велик авторитет в руководящем ак­тиве республики и страны? Возможно, это объясняется и какими-то личными качества­ми. Настойчивостью в достижении цели, когда речь идет об интересах бедноты? Зна­ниями, умением ставить и отстаивать вопро­сы, утонченностью политического чутья? Или тем, что другие руководящие работни­ки республики перекладывали на него свои обязанности?

Как бы то ни было, Самурский собрался в дорогу. В Москве он принял участие в ра­боте XV Всесоюзной партийной конферен­ции, секции бюджетной комиссии ВЦИКа, выступил на пленуме этой комиссии, затем на сессии ВЦИК. В Совнаркоме РСФСР он «исходатайствовал об отпуске в чрезвычай­ном порядке средств на проведение куль­турно-хозяйственных мероприятий». Не­смотря на бюджетные трудности правитель­ство РСФСР удовлетворило просьбу Дагеста­на. Выделило в сверхбюджетном порядке 2,5 млн рублей.

Все же Самурскому пришлось танцевать лезгинку. Но отношением к нему руководст­ва обкома, превратившего его в «самого боль­шого мешочника», он не мог быть доволен. Неудовлетворенность эту он высказал еще на VII областной конференции в декабре 1925 года. Его кандидатура была выдвинута в качестве делегата на XIV съезд партии. Самурский предложил отвести его кандида­туру. Мотивы: перегружен работой, устал, по шесть месяцев в году приходится рабо­тать в Москве, выполняя поручения обкома.

НАКАЗАНИЕ ЗА ИНИЦИАТИВУ

Близился очередной VI Вседагестанский съезд Советов, намеченный на конец марта 1927 года. Предстояло решить кардиналь­ные вопросы социально-экономического раз­вития Дагестана. Обсудить и принять план земельной реформы, которая осуществлялась по инициативе Самурского. Правительствен­ной комиссией, руководимой им, уже проде­лана большая изыскательская работа по оп­ределению ее объема и содержания. Доклад­чиком утвержден наркомзем М. Ахундов. Параллельно готовился вопрос о райониро­вании Дагестана. Большая и актуальная про­блема. Сколько иметь районов, как прово­дить между ними границы, какие аулы к какому району отнести. Докладчик — Са­мурский. Наконец, съезду предстояло ре­шить вопрос о переходе ко всеобщему на­чальному образованию. Пока только 14 про­центов детей школьного возраста охвачено учебой. Надо решить вопросы строительст­ва школ, подготовки учителей, привлечения детей к учебе, обуздания духовенства, вы­ступающего против светского образования горцев. Не менее сложен вопрос о языке, на котором следует вести обучение в школах. О том, как сочетать родной язык с языками внутридагестанского и общесоюзного межна­ционального общения. Докладчик — наркомпрос А. Тахо-Годи.

В разгар подготовки к съезду Советов Самурский получил вызов в обком партии. Здесь состоялось знакомство с инспектором Центральной Контрольной Комиссии ВКП(б)  А.      Сидельниковым. В его руках — поступив­шее на Самурского заявление. Серьезное, с рядом принципиальных обвинений. К его проверке подключены контрольные органы. ЧК—тоже. Не только местная, но и Бакин­ская, Ахтинская, Астраханская, Иркутская, Московская.

Заявление политического характера. За основу взята подкинутая в 1923 году рас­стрелянным эсером Герасимовым версия о близости Самурского к жандармерии в Ир­кутске. Известная по Ахтам фотография, где сняты три семьи—Алисултана Эфендиева, Абдулкерима Эфендиева и Мулина, где сбоку пристроился приехавший в гости к дя­де Самурский, использована как документ, «подтверждающий» его близость к военно- полицейской администрации Самурского ок­руга. В Баку разыскан рабочий, с которым Самурский обращался «грубо», будучи за­ведующим участком на нефтепромысле Мир- Балаева или когда промысел был конфиско­ван Советской властью- Под подозрением оказались и мотивы приезда Самурского из Баку в Астрахань в 1918 году.

Комиссия отвергла наветы, указав вместе с тем, что заявитель и его сторонники «ок­ружали комиссию лицами, которые давали не всегда объективные, а иногда и явно тен­денциозные и неправильные показания». Ко­миссия отметила энергичное участие Са­мурского в борьбе с повстанцами, умелое ру­ководство основной группой войск и крас­ными партизанами, энергичную хозяйствен­ную и советскую работу. Вместе с тем обра­тила внимание на «отрицательные момен­ты» в его работе: «недостаток плановости», «отсутствие умения коллективно работать с товарищами». Указывалось и на то, что он проявляет «упорство в ошибках». Оно ви­делось в том, что при выборе места для стро­ительства Дома Советов ДАССР Самурский остановился на взгорье, где строительство и было начато. Комиссия назвала еще такой «отрицательный момент*, как «стремление к саморекламированию». В справке комиссии назван факт упоминания им в книге «Даге­стан» своей фамилии, когда он рассказывал

о работе в партийной школе в Астрахани.

Самурский всерьез почувствовал обо­стрение обстановки вокруг него. Но тем не менее работал с прежним упорством и на­стойчивостью.

На очереди — земельная реформа. Она обсуждалась в трех инстанциях. На VI Вседагестанском съезде Советов в марте. На сессии ДагЦИКа в октябре. На пленуме об­кома партии в ноябре. В речи на пленуме Самурский говорил: «В течение последних пяти лет правительство выхватывало от­дельные вопросы нашей земельной полити­ки, крутилось, если можно так выразиться, все время вокруг этих вопросов, но наталкивалось на различные препятствия: нехватку средств, отсутствие культурных сил и т. д. Наконец, в 1925 году, когда уже больше нельзя было задерживать решения этих вопросов, мы выдвинули идею земельной ре­формы со всеми вытекающими из нее поло­жениями. Земельная реформа — это не но­вая и не мною выдуманная идея. Земель­ная реформа была проведена впервые в Уз­бекистане и Туркменистане. Я лично тогда же заинтересовался вопросом проведения земельной реформы в этих республиках и затребовал у них материалы. Из них я увидел, что там земельная реформа заключается в конфискации земли, принадлежащей ба­ям (своего рода помещикам) и передаче ее беднейшим крестьянам. У нас в Дагестане, товарищи, такого положения нет. Баи нами изгнаны и земли у них отобраны. Оставшиеся помещики сейчас, как известно, выселяются. Вот почему мы должны эту земельную реформу как-то по-иному скомби­нировать, чтобы она подходила к условиям Дагестана и охватывала все стороны нашего земельного вопроса».

Действительно, у помещиков, ханов, бе­ков к концу 1927 года изъято свыше 440 ты­сяч га земли. Около одной тысячи га отобра­но у мечетей. Потеснен кулак. За счет этого тысячи безземельных и малоземельных кре­стьян получили участки. Особенно вольгот­но они стали устраиваться на равнине, Здесь середняк прочно вышел на первый план. Иначе обстояло дело в горах. Хотя и у бедняков, и у середняков земли стало больше, земельный голод оставался острым.

Гонимые нуждой сотни безземельных и малоземельных крестьян стихийно стали переселяться на равнину. Чтобы оказать им помощь, Президиум ДагЦИКа при наркомземе создал переселенческий отдел, который отпускал ссуды, выделял земли, защищал интересы переселенцев. За семь лет на рав­нине возникло 46 новых поселений.

Была и другая возможность, еще не об­ретшая реальные очертания. У кулаков не­мало земель. По подсчетам специалистов, около 360 тыс. га. Но в горах, где ощущает­ся ее нехватка у бедноты, всего лишь 70— 80 тыс. га. Этого явно недостаточно. Кроме того, кулацкие хозяйства еще занимают большое место в производстве товарной про­дукции. Их пока нецелесообразно ликвиди­ровать.

Самурский так изложил суть земельной реформы: коль на равнине огромное простран­ство свободной земли, а в горах избыток тру­дящегося крестьянского населения, «а) при­ступить к отводу дополнительных наделов горским обществам на плоскости в тех мест­ностях, где выяснено пространство не осво­енной местным населением земли; б) пересе­лить часть горского населения на плоскость; в) произвести земельно-хозяйственное устрой­ство и осуществить перевод кочевников и полукочевников плоскости — ногайцев, караногайцев и туркмен; г) распределить пастбищные земли, как летние, так и зим­ние, обеспечить нужды кочевого скотоводст­ва и тонкорунного овцеводства; д) усилить агрономические мероприятия во всех отрас­лях сельского хозяйства в целях наилучшего рационального использования эксплуатируе­мых и вновь вводимых в сельскохозяйствен­ный оборот земель».

Самурский особо указал на необходи­мость проведения классовой линии в земель­ной реформе и ориентации ее на переход крестьян-бедняков и середняков к коопера­ции и коллективизации. Он прямо говорил на пленуме обкома партии: «При проведе­нии землеустройства принять меры к по­ощрению организации коллективных хо­зяйств на вновь отводимых землях (колхоз, артель и т. п.)».

В речи на VI съезде Советов ДАССР Са­мурский высказал и такие соображения: «…Ингушетия… переселила всех горцев на плоскость, забросила горы, не использовала прекрасные природные возможности в го­рах. Возможен ли, приемлем ли такой под­ход к переселению? Абсолютно невозможен. Мы знаем богатства нагорного Дагестана, мы знаем его природные условия. Перед на­ми стоит задача полного использования бо­гатства наших гор.  В этом отношении уста­новка должна быть такая: теперь же наме­тить пути развития горного Дагестана в сель­скохозяйственном отношении. Исследование покажет нам, можно ли там развести аль­пийское или молочное хозяйство, маслоделание или сыроделание. Мы убеждены, что там необходимо отказаться от кочевого образа жизни и перейти к оседлому. Может быть там можно будет производить травосеяние, тем самым обеспечить мелкий рогатый скот кормом на зиму. Если же нам удастся раз­вести в нагорных округах молочное хозяй­ство, мы тогда имели бы возможность снаб­жать молочными продуктами такие рабочие центры, как Баку, Грозный и другие, и этим поднять благосостояние нашего населения. Я лично убежден и верю этой перспективе, так как изучил этот вопрос».

В целом план земельной реформы пред­полагал быстрый подъем сельского хозяйст­ва республики, основанный на вовлечении в интенсивный оборот плодородных про­странств в горах и особенно на равнине, в интересах улучшения благосостояния на­селения не только аула, но и города.

Инициатива Самурского в проведении зе­мельно-водной реформы, особенно его пони­мание основных задач реформы, вызвал на Вседагестанском съезде Советов и пленуме обкома партии немало нареканий. По мне­нию ряда делегатов и членов обкома, зе­мельная реформа, как она предполагалась комиссией, не ослабляет, а, напротив, усили­вает социально-экономические позиции фео­дально-клерикальных элементов в горной части республики. В частности делегат VI съезда Советов О. Муртузалиев сказал: «Мы хотим переселить с гор на плоскость бедня­ков, а я говорю, что, наоборот, нужно пере­селить не бедняков, а кулаков. В настоящее время в аулах кулаки имеют громадные земли и сады и пусть эти земли останутся в пользовании бедняков. Кулаков же надо переселить на плоскость». Нарком финансов Б. Астемиров находил недостаток реформы в том, что она не ориентирует крестьян на коллективизацию. Приехавшая после VI съез­да Советов ДАССР комиссия Коммунистиче­ской Академии также сделала вывод о «прокулацкой» направленности земельной рефор­мы в Дагестане. В своем заключении она утверждала, будто зажиточные крестьяне го­ворили: «Пускай переселяются на равнину бедняки, нам останутся их дома и земли», а бедняки, якобы, напротив, требовали: «За­берите землю у кулака, помещика, крупного овцевода и дайте ее нам». Так сочинена бы­ла версия, что Самурский хочет оставить горы кулакам.

Так ли это на самом деле? Во-первых, речь шла о переселении в течение десяти-пятнадцати лет 15 тысяч бедняцких хозяйств со всего горного Дагестана, где общее количе­ство крестьянских дворов перевалило за 130 тысяч. Это никак не могло ослабить по­зиции трудящихся крестьян в горной зоне и, соответственно, усилить мощь кулаков. Во-вторых, с победой Советской власти пере­селение с гор на равнину уже происходило, но стихийно. Учитывая это, ДагЦИК еще в 1925 году вынужден был образовать пере­селенческий комитет, а затем отдел при нар- комземе, чтобы упорядочить переселенче­ское движение. В-третьих, поскольку на рав­нину переселялись бедняцкие хозяйства, не имевшие ни земли, ни скота, горским кула­кам не могло доставаться то, чего в дейст­вительности не существует. В-четвертых, в горной части республики кулаков было по три-четыре хозяйства на аул, никаких «гро-

мадных земель и садов» у них не было, чтобы ими можно было удовлетворить по­требности десятков тысяч безземельных и бесскотных бедняков и батраков. В-пятых, в случае административного переселения со всего горного Дагестана на равнину одних лишь кулаков на равнине образовалось бы множество «кулацких» селений. Это, в свою очередь, еще больше усилило бы не толь­ко экономическую, но и политическую мощь кулачества.

Существовал и правовой вопрос: имел ли ДагЦИК право принимать решение об ад­министративном переселении кулаков с гор на равнину? Будь такое решение приня­то, оно было бы противоправным. Кроме то­го, явилось бы открытой провокацией: развязалась бы новая гражданская война в Дагестане. И так в республике было неспо­койно. В целом ряде горных аулов Совет­ская власть еще не успела упрочиться.

Тем не менее не только в обкоме и пра­вительстве Дагестана, но и в центральных учреждениях земельная реформа, предложен­ная Самурским, расценивалась, с одной сто­роны, как уводящая население в сторону от коллективизации сельского хозяйства, а с дру­гой, как угодная кулачеству. Даже через много лет после того, как уже в отсутствие Самурского (с 1929 по 1933 год он работал в Москве) местные власти переселили на равнину более 20 тысяч бедняцких хозяйств и это не привело к усилению позиций кула­ка в горах, продолжалось очернение Самур­ского. Историк  Г. Османов в книге «Социаль­но-экономическое развитие доколхозного аула» (М., 1960, с. 296) заявляет, что пересе­ление объективно «способствовало укрепле­нию феодально-клерикальных элементов об­щества в горах». И еще: «Помещики и ку­лаки же понимали, что переселение револю­ционной части бедноты, которая, естествен­но, первой откликнулась бы на призыв пе­реселяться, освобождала их от опасности революционной переделки общества и спо­собствовала бы увековечению пережитков средневековья в горах». Вывод более чем надуманный! Вступая в противоречие с са­мим собой, Османов пишет, что в горной ча­сти ДАССР «частновладельческих земель, ко­торые впоследствии составили бы фонд наде­ления бедноты, было очень мало».

Сосредоточив внимание на переселенче­ском вопросе, оппоненты Самурского уходи­ли в сторону от главной идеи земельной ре­формы 1927 года — равномерного наделе­ния всех трудящихся крестьян землей.

В появившихся в местной печати откли­ках трудящихся земельная реформа 1927 го­да оценивалась как «великая». Читатель «Красного Дагестана» В. Масленников заяв­лял, что трудящиеся Дагестана к достиже­ниям Дагестана на ниве экономики и куль­туры «прибавляют свое ликование по пово­ду начала работ по проведению земельной реформы, т. е. той основной идеи, за кото­рую пролили кровь лучшие сыны республи­ки.-. Ясно каждому, что это та грань, за ко­торой начинается действительно творческая деятельность всех трудящихся масс респуб­лики в деле социалистического строитель­ства».

Иная оценка давалась земельной рефор­ме в обкоме партии и правительстве ДАССР: она будто бы ориентирована на улучшение условий жизни кулачества.

Открыто преследуемый обвинениями в «правом уклоне», Самурский осенью юби­лейного года отправился в Ленинград. Он член ЦИК СССР. И со всеми его членами, в том числе М. Калининым, В. Молотовым, Г. Орджоникидзе, С. Кировым и другими, принял участие в работе сессии ЦИК, по­свящавшейся 10-летию Октября. Члены выс­шего органа государственной власти СССР подвели итоги первой половицы переходного периода от капитализма к социализму, ко­торый история отвела ему в нашей стране. Ленин называл этот период «муками родов» нового общества.

Самурский в Ленинграде первый раз. Ог­ромное количество впечатлений. «Прежде всего,— писал он,— не могу не поделиться тем впечатлением, которое на меня и на всех остальных товарищей произвел город Ленина — Ленинград, откуда громы Вели­кого Октября раскатились по всей стране и долетели до ущелий горного Дагестана… Великий город, рабочий класс которого пер­вым восстал против гнета буржуазии, поме­щиков и капиталистов. Здесь каждая ули­ца напоминает о пережитых боях за победу Октября. Здесь мы видели то место у Фин­ского вокзала, откуда наш вождь и учитель  В. И. Ленин впервые бросил лозунг о вла­сти Советов».

Самурский побывал на заводах и фабри­ках. Беседовал с рабочими, прошедшими через две, a тo и все три российские револю­ции. Они с уверенностью говорили членам ЦИК СССР: «Мы победим, мы построим со­циализм в нашей стране».

Так как почти все члены ЦИК были мо­билизованы для чтения докладов об итогах прошедшей сессии. Самурский выступил пе­ред рабочими Ленинградского арсенала, где тогда трудилось свыше трех с половиной ты­сяч человек.  Гость из Дагестана обрисовал дореволюционную жизнь народов страны гор, достижения и перспективы Советской власти. От имени трудящихся республики он пригласил Делегацию завода в Дагестан.

По вечерам Самурский работал над кни­гой, посвященной 10-летию Октября. Он восхищался Октябрьской революцией как «колоссальным переворотом в человеческих отношениях»: «Октябрьская революция… сделала неразрывными союзниками проле­тариата и борцами за социализм все отста­лые угнетенные народности, не имевшие вовсе пролетариата и никогда прежде не слыхавшие ни о классовой борьбе, ни о со­циализме. Великий лозунг «Пролетарии всех стран и угнетенные народы всего мира, сое­диняйтесь!» (это главное и основное допол­нение, внесенное ленинизмом в марксизм) усвоен этими народами прочно и глубоко».

«Революция,— отметил он,— была при­нята дагестанскими народами идеологиче­ски как освобождение из-под русского само­державия, а экономически — как возмож­ность возврата равнинных земель, отданных помещикам и казачеству. Сначала национальноюсвободительное движение в Дагестане частично шло под знаком религиозно- фанатического панисламизма и значитель­ная часть горцев шла за «зеленым знаменем» новоявленного имама Гоцинского — помещика и крупного барановода. Но обман Гоцинского, который, призывая к защите ислама, привел горцев в рабство к деникинцам и белым казакам, грабежу турецких авантю­ристов вроде Нури-Паши и Казим-Бея, дей­ствовавших под знаменем пантюркизма, пе­реход на сторону Деникина «почетных лю­дей», т. е. местных помещиков, офицеров и кулачества,— все это прояснило сознание горцев, заставило их уразуметь сущность классовой борьбы и повело к некоторому классовому расслоению.

Под напором волн революции патриар­хально-родовой быт дал трещину и начал медленно разваливаться. Безусловный авто­ритет духовенства, старейшин, «почетных людей» был поколеблен. Молодежь и бедно­та почувствовали себя вправе действовать самостоятельно во имя своих классовых ин­тересов. Красные партизаны 1919—1920 го­дов, боровшиеся против Деникина, равно как и красные партизаны 1920—1921 годов, подавлявшие восстание Гоцинского, бесспор­но, представляли интересы беднейшего кре­стьянства Дагестана и вполне сознательно шли за рабоче-крестьянской Советской вла­стью».

В заключительной части книги говори­лось: «Борьба была отчаянная и продолжа­лась четыре года — больше, чем в каком бы то ни было другом уголке СССР. В этой борьбе погибли лучшие вожди революционных мacc Дагестана — Уллубий Буйнакский, Махач Дахадаев, Казимагомед Агасиев, Га­рун Саидов и многие другие. Но в этой борь­бе выделились из масс новые руководители и герои, отмеченные ныне Почетным зна­ком Красного знамени».

В декабре Самурский — на XV съезде ВКП(б) в Москве. Это был не обычный боль­шевистский форум. Он положил начало раз­витию народного хозяйства страны по пя­тилетним планам. Такая возможность созда­лась в результате упрочения позиций со­циалистического сектора в экономической жизни. Съезд взял курс на развертывание коллективизации сельского хозяйства. По докладу Орджоникидзе «Об  оппозиции» съезд вывел из партийных рядов Троцкого, Зи­новьева и еще 75 активных деятелей их бло­ка. Такое же решение съезд принял о груп­пе Сапронова.

В дни работы съезда многие делегаты, в том числе Самурский, выступали на сто­личных предприятиях. Разъясняли глубо­кий смысл принимаемых съездом решений. Радостно было видеть, как рабочий класс дорожит партией и оказывает ей поддержку.

Из Москвы в «Красный Дагестан» Са­мурский передал корреспонденцию под заголовком «Идут в партию Ленина». «Мощ­ный отклик беспартийных рабочих,— го­ворится в ней,— послуживший ответом на раскольнические действия кучки оппози­ционеров, буквально с каждым днем растет и ширится. Новые и новые тысячи передо­вых рабочих-производственников идут в пар­тию Ленина, на смену выброшенным из этой партии оппозиционным кликушам. Идут потому, что сознают правильность по­литики партии…»

Весной 1928 года Самурский встречал специальную комиссию Экономического Со­вещания при Совнаркоме РСФСР. Она при­ехала для подробного изучения опыта земель­ной реформы в Дагестане. Самурский рас­сказал о ходе ее реализации.  По возвращении членов комиссии Экономическое Совещание одобрительно оценило смысл и содержание земельной реформы в Дагестане, признав, что она «является основной мерой для вос­становления и социалистической реконструк­ции сельского хозяйства». Поскольку XV съезд партии, состоявшийся после принятия в Дагестане плана земельной реформы, взял курс на коллективизацию, Совещание сочло необходимым «расширить первоначальный объем плана реформы, делая особый упор на создание базы для социалистического пе­реустройства аула — совхозов и колхозов, на расширение мероприятий по внедрению тех­нических культур, на усиление водохозяйст­венных мероприятий и опытного сельскохо­зяйственного дела».

ПОДХОД К РЕШЕНИЮ НАЦИОНАЛЬНОГО ВОПРОСА

Время было чрезвычайно динамичное. Много проблем. И все неотложные. Обстоя­тельства заставляли одновременно занимать­ся разными вопросами. Экономическими и политическими, культурными и нравствен-

ными, правовыми и бытовыми. Государствен­ными, классовыми, аграрными, религиоз­ными…

Особо актуальны для Дагестана нацио­нальные проблемы. Причины ясны. Такого средоточия народов с разными языками, ве­рованиями, характерами, символами нет в стране нигде. Дагестан не только страна гор, но и гора языков.

Важнейший аспект решения националь­ного вопроса — автономия. Достижения не­сомненны, хотя за реальную автономию при­ходится бороться изо дня в день. Мало ее юридически провозгласить. Самое трудное  — реализовать ее на практике.

Новая экономическая политика также имеет национальные аспекты. Важно учиты­вать социально-экономический, культурный уровень жизни народов Дагестана, особен­ности их быта, взаимоотношений, материаль­ное состояние, хозяйственные традиции при проведении этой политики. Не торопиться с введением социализма, проявлять больше уступчивости крестьянству, всему крестьян­ству, даже зажиточному. Кулака тоже нель­зя просто прогнать, он мелкий буржуа. Тру­женик и частный собственник. Эксплуататор, и в то же время производитель товарной продукции. Его надо переделать. Да с уче­том обычаев, традиций, даже шариата. Дру­гого не дано.

Национальный вопрос в Дагестане — это одновременно и вопрос о взаимоотношениях народов ДАССР между собой, с другими на­родами РСФСР и соседними республиками. Азербайджаном и Горской Республикой,

Грузией и Казахстаном, Туркменией и Ар­менией.

В конце декабря 1922 года Самурский — участник Всероссийского съезда Советов, принявшего решение о вступлении РСФСР, ЗСФСР, УССР и БССР в новую федерацию— Союз ССР. 30 декабря в числе 608 делега­тов представитель Дагестана проголосовал за образование СССР.

Свое отношение к этому факту он опре­делил в речи на III Вседагестанском съезде Советов. «В этом году произошло знамена­тельное событие — образование СССР, свя­завшее все народы Федерации воедино на основе Конституции, подлежащей оконча­тельному утверждению на сессии съезда Со­ветов». По его сообщению Дагестанский съезд Советов принял решение, где, в частности, говорилось:

«III съезд Советов ДАССР приветствует образование и окончательное оформление Союза ССР как торжество единства воли трудящихся всех республик и стран, входя­щих в Союз, как акт признания братского равенства всех национальностей Союза в де­ле дальнейшего укрепления завоеваний Ве­ликого и мирового Октября, как акт, дающий возможность равноправным национально­стям Союза в тесном взаимодействии и в со­вместной работе рука об руку развивать свою культуру, благосостояние и осуществлять за­дачи власти трудящихся».

В апреле 1923 года Самурский — на XII съезде РКП(б).

«Еще ближе к хозяйству, еще больше вни­мания, руководства, сил хозорганам,— таков лозунг партии на ближайший период»,— эти слова из резолюции съезда по отчету ЦК он выписал в свой дневник. С интересом про­слушал доклад И. Сталина по национально­му вопросу. Что же касается резолюции по данному вопросу, то Самурский принял уча­стие в подготовке ее проекта и предваритель­ном обсуждении в наркомнаце. Ему близка и понятна партийная политика в области на­циональных отношений. В резолюции вы­сказана тревога по поводу еще не преодолен­ного полностью негативного «наследства». На живых фактах жизни Дагестана он зна­ет, что это «наследство», действительно, со­стоит, «во-первых, в пережитках великодер­жавного шовинизма, являющегося отраже­нием былого привилегированного положения великороссов… Эти пережитки живут еще в головах наших советских работников, цент­ральных и местных… Практически они выра­жаются в кичливо-пренебрежительном и без­душно-бюрократическом отношении русских советских чиновников к нуждам и потребно­стям национальных республик».

Тому примеры Волков, Лавров, Смирнов, Полешко, Мейснер, с шовинизмом которых Самурскому лично приходилось сталкивать­ся в жестокой форме. Самурскому известно, что руководящие работники Юго-Восточного края, из состава которого вышли Кизлярский округ и Ачикулакский район, присоединен­ные к Дагестану, обратились в центральные органы власти с контрпредложением. Среди казачьего населения Кизлярщины они про­водят агитацию за отсоединение от Дагеста­на. Оказывается сопротивление и выходу Дагестана из состава края- Столкновение еще предстоит.

Старое «наследство в национальном во­просе состоит, во-вторых, в фактическом, т. е. хозяйственном и культурном, неравенстве национальностей Союза Республик». Даге­станские горцы в первую очередь относят­ся к «народам, не прошедшим или почти не прошедшим капитализма, не имеющим или почти не имеющим своего пролетариа­та, отставшим в виду этого в хозяйственном и культурном отношении». Они поэтому «не в состоянии полностью использовать права и возможности, предоставляемые им нацио­нальным равноправием, не в состоянии под­няться на высшую ступень развития и до­гнать, таким образом, ушедшие вперед наци­ональности…»

Июнь 1923 года. Очередная поездка в сто­лицу. По возвращении интервью в газете «Красный Дагестан» (3 июля): «Я и другие делегаты ДАССР были вызваны в Москву для практического проведения вопросов, ка­сающихся национальностей и республик СССР, согласно решений XII съезда ВКП(б). Для нас имеют особенное значение и у нас особый интерес возбуждают основные по­становления партии по национальному во­просу. Все эти постановления дышат одной мыслью и преследуют одну единственную цель — улучшить и укрепить экономиче­ское и политическое положение входящих в состав СССР республик. Они указывают ре­альные пути к достижению таких условий, при которых наш бедняк-крестьянин, рабочий и горец исходил бы из своих условий, мог приобщаться к современной культуре и тем самым сделал бы свою жизнь менее тяже­лой, более светлой и радостной».

Свой подход к решению национального вопроса в Дагестане Самурский изложил в «Тезисах о национальной политике ВКП(б)», опубликованных в «Красном Да­гестане» за 27 июля 1926 года. «Принци­пиально национальный вопрос, не разре­шимый в рамках буржуазного строя,—  по­яснил он,— решается в строе пролетарской диктатуры окончательно, но практическое проведение его в жизнь и изживание нацио­нальных противоречий не может быть за­вершено в короткий срок и представляет значительные трудности». Самурский счи­тает, что важнейшей задачей национальной политики партии в Дагестане является «втя­гивание местного крестьянства в промыш­ленность» : «Без создания местного туземно­го пролетариата нам неизбежно грозит раз­рыв «смычки» национальной линии между русским пролетариатом и туземным кресть­янством».

Методом укрепления «смычки» дагестан­ских народов с русским и другими народами страны, которые в промышленном развитии ушли далеко вперед, по Самурскому, была «национализация промышленных предприя­тий отсталых окраин». Под «национализа­цией» их он понимал пополнение рабочего класса жителями коренных народностей Да­гестана, «выращивание» в их среде рабочих. В свою очередь, русские рабочие, трудя­щиеся на предприятиях промышленности ДАССР, «должны ясно сознавать всю необхо­димость национализации и не видеть во втягивающихся в промышленность тузем­ных крестьянах опасных себе конкурентов. Этот взгляд, кое-где встречающийся в Даге­стане, тем более несостоятелен, что национа­лизация должна проводиться не за счет вы­талкивания русских рабочих, но лишь за счет расширения промышленности на окраи­нах, являющейся главным залогом победы всего советского и мирового пролетариата без различия национальностей».

Поэтому, считал Самурский, была бы глубочайшей и губительной для общего дела ошибкой поспешная, неплановая национали­зация за счет вытеснения русских рабочих. Сохранение старых кадров рабочих настоя­тельно необходимо для преемственности про­летарского духа и самосознания во вновь вливающихся в пролетариат крестьянских масс. «Для решения задачи национальной политики ВКП(б) недостаточно только по­ставить вопрос о вовлечении в промышлен­ность туземных крестьян, а необходимо еще формировать из них проникнутых классо­вым, интернациональным, революционным духом пролетариев». Причем, такое воспита­ние они могли получить опять-таки не у ко­го-либо, а у опытных русских рабочих.  «Это орабочивание новых туземных кадров могут произвести только старые, в революционных боях испытанные русские рабочие своим примером и революционным духом, представ­ляющие с этой точки зрения величайшую цен­ность, сохранение которой для нас обязатель­но».

Самурский выступил против распростра­ненного среди части местного населения принципа «Дагестан для дагестанцев». Он харак­теризовал его как «волчий принцип буржуаз­ного строя». Этот принцип неприемлем для Советской страны, где между народами устанавливаются отношения дружбы и со­трудничества. Но для этого необходимо рав­ноправие и равенство. «Для прочности это­го Союза необходимо, чтобы все народности его составляющие, одинаково достигли наи­высшего существующего в Союзе уровня культурного и хозяйственного развития, что­бы отсталые догнали передовые и чтобы не было больше ни передовых, ни отсталых, а был союз политически-культурно-хозяйственно равных народностей».

Равенство и только равенство спасет Со­юз от действия центробежных сил. Равенст­во во всем. В экономике. Политике. Социаль­ном развитии, удовлетворении национальных и общих потребностей и интересов. «Фактиче­ское культурное и хозяйственное равенство уничтожит всякие национальные противоре­чия и трения, уничтожит всякую опасность сепаратистских стремлений отдельных наро­дов, уничтожит возможность упреков, что один народ живет за счет другого народа и даст возможность нашему великому Сою­зу  не бояться распада, сделаться могучей непобедимой силой, не боящейся никаких интервенций…»

В национальном вопросе две идеи явля­ются для Самурского особенно важными. Первая — сплоченность народов Дагестана между собой, в своем кругу. На это направ­лена его теоретическая мысль и вся практи­ческая деятельность. Вторая — сплочение на­родов Дагестана со всеми другими народами Союза ССР, с русским народом прежде всего.

1  апреля 1927 года он опубликовал в «Красном Дагестане» свои пожелания тру­дящимся республики к 7-й годовщине Совет­ской власти в Дагестане: «Я реалист, чело­век, может быть, слишком трезвый и ограни­ченный в своих желаниях и потому не бе­русь мечтать о широких и далеких фантасти­ческих планах, и желаю красному Дагестану, может быть, очень небольших, но зато реаль­ных достижений. Я желаю, чтобы и впредь рабочие и беднота нашей республики прояв­ляли такую же спайку и такое же стальное общедагестанское единство, не поддающееся никакой племенной розни и никакой прово­кации центробежных стремлений, какие они проявили до сих пор. Я желаю, чтобы и впредь трудящиеся нашей республики так же чувствовали себя неразрывной, неотъемле­мой частью Великого Союза ССР, как они чув­ствовали до сих пор».

Самурский видел материальную основу этих взаимосвязанных идей в крупной про­мышленности, в развитии электрификации.  Он болел этим и как никто другой из руко­водящих работников республики старался сделать все, чтобы Дагестан вышел на ши­рокий индустриальный путь развития на основе собственной крупной электроэнергети­ки. Он был убежден, что без этого республи­ке не выбиться из социально-экономической отсталости. Численность населения неуклон­но растет. Зато катастрофически недостает земли. Земельный голод обостряется. Даже переселение 15—20 тысяч жителей с гор на равнину не спасает положения. Кроме того, низки урожаи сельхозкультур, малопродук­тивен местный скот. Как бы ни развертыва­лись в округах мелкие предприятия по пере­работке фруктов, овощей, кожевенного и дру­гого сырья, они не поглощают бурно расту­щие трудовые ресурсы. Значит — крупная промышленность, и только она может изба­вить республику от неминуемой безработицы, только надо, чтобы она явилась основой ро­ста производительных сил Дагестана, подъе­ма сельского хозяйства и других отраслей об­щественного производства.

Еще в 1920 году Самурский обратил вни­мание на возможность строительства элек­тростанций на Сулаке и Самуре, добычи нефти и газа.

В 1923 году на сессии Всероссийского ЦИКа Самурский первый раз официально вы­двинул вопрос об электрификации Дагестана. «Нам надо использовать,— говорил он,— горные потоки и водопады в целях полу­чения даровой энергии, которую мы могли бы превратить в электричество для освеще­ния хотя бы нескольких окружных центров и аулов и применения в нашей промышлен­ности. Вопрос этот имеет не только эконо­мическое, но и политическое значение. На­ши лжешейхи и имамы морочат голову не­счастному горцу сказками о другом мире. Но если мы этому горцу проведем в его труднодоступное «орлиное гнездо» — аул электричество, зажжем ему «большевист­ское солнце», то он поймет бессилие и бес­почвенность проповедуемого его лжеучите­лями миража, силу и значение науки, тех­ники и культуры. Для горца хотя бы частич­ная электрификация страны явится откро­вением и произведет глубокий переворот в его мировоззрении».

Председатель Госплана Г. М. Кржижа­новский, руководивший разработкой плана ГОЭЛРО, по словам Самурского, отнесся к этой идее «чрезвычайно сочувственно» и вместе с ним «предначертал установку турбин в Махачкале, Ахтах, Хунзахе и, возможно, в Гунибе».

В 1924 году Самурский написал Кржи­жановскому обстоятельное письмо. Оно очень показательно с точки зрения отноше­ния Самурского к развитию электроэнерге­тики в республике. Он учитывает и народ­нохозяйственное, и духовное, и социальное значение ее. Письмо он начал с напомина­ния о том, какую роль отводил В. И. Ленин электрификации страны в деле строительст­ва нового общества, его промышленности, транспорта, земледелия и культуры. Радо­стно было сознавать: постепенно выполня­ется план ГОЭЛРО. «Кроме этой так назы­ваемой «большой электрификации», осуще­ствляемой государством в плановом поряд­ке,— писал Самурский,— Россию охватила буквально электростроительная лихорадка, известная под названием «малая лихорад­ка», или точнее электрификация деревни. За короткое время построено очень много станций в разных пунктах России и в со­седних с ней республиках: в Азербайджа­не, Грузии, Северо-Кавказской области, из которых очень большой процент приходит­ся на станции деревенского типа».

Это было вступление. Подход. Тактиче­ский прием. Более того — психологическая подготовка.

«Только лишь Дагестан,—продолжал Са­мурский,— остался в этом отношении со­вершенно забытым: здесь не только не по­строено ни одной станции деревенского ти­па, но и все существующие станции городов, разрушенные и разбитые в гражданскую войну, остаются невосстановленными и по сей день из-за отсутствия средств. Дагестан не включен ни в какой план электрифика­ции России. Между тем Дагестану более чем какому-либо другому региону нужна элек­трификация».

Самурский тонкий психолог. Недоста­точно воздействовать на сознание, ум. Важ­но подключить сердце, эмоции:

«Дагестан,— отмечал он далее,— свое­образная, суровая и дикая страна. Борьба человека за существование в ней тяжелая и трудная. На маленьких горных осликах, на тщедушных, шатающихся от горных вет­ров быках, на изможденных систематиче­ским голодом мышцах горцев-бедняков дале­ко уехать нельзя». Самурский напомнил: «В дагестанских условиях, в калейдоскопе горных круч, с которых бурно падают реки, электрификация является основным услови­ем подъема и развития крестьянского хозяй­ства, в котором кустарная промышленность занимает место, имеющее чрезвычайно се­рьезное значение».

Письмо свое Самурский завершил прось­бой включить в план электрификации страны строительство Гергебильской, Ахтынской и еще шести электростанций.

Госплан СССР пошел навстречу запросам ДагЦИКа. Еще в 1926 году в 5—10-летнем плане электрификации страны строительст­во Сулакской и Самурской ГЭС прошло от­дельной строкой.

«Красный Дагестан» 2 августа 1926 года в корреспонденции «К электрификации Да­гестана» сообщал: «Долго ждавший своего разрешения вопрос об электрификации нако­нец вступил на путь своего практического разрешения. 28 июля 1926 года интересная и знаменательная дата в истории нашей мо­лодой республики. В этот день в результате трехнедельного обсуждения, сопровождав­шегося поездками в горы двух специальных технических комиссий, заключен договор на постройку двух гидроэлектрических стан­ций на реке Кара-Койсу возле селения Гергебиль в 4000 лошадиных сил и в селении Ахты на реке Ахты-чай в 600 л. с. Предсе­датель ДагЦИКа т. Самурский выезжает в горы вместе с комиссией инженеров-гидротехников. Он с самого начала в курсе всех переговоров ДСНХ с Государственным Элек­трическим Трестом и зачастую переговоры происходили в его присутствии. По заклю­чении договора таковой был срочно пред­ставлен т. Самурскому как председателю правительственной комиссии по вопросам электрификации и получил надлежащее ут­верждение».

Гергебильская ГЭС вступила в начальную фазу строительства, когда в руководящих ор­ганах республики выявились противоположные подходы к путям социально-экономиче­ского развития республики. Развернулась полемика вокруг перспектив электрифика­ции и основанной на ней индустрии. В об­коме партии считали, что строительство крупных электростанций и развитие круп­ной промышленности нецелесообразно. Да­гестан — сельскохозяйственная республика. И впредь он должен остаться такой. С местной промышленностью, перерабатывающей сельскохозяйственное сырье (зерно, вино­град, овощи, мясо, шерсть, фрукты). Еще развивать кустарные промыслы. Соответст­венно в электрификации ориентир держать на аульские станции — для удовлетворения местных нужд.

Напротив, ДагЦИК, возглавляемый Самурским, шел путем развития республики по превращению ее в индустриально-аграр­ную страну с развитой крупной промышлен­ностью и энергетикой. Исходя из такой ус­тановки, ДагЦИК в принятом им постанов­лении (1926 г.) отмечал экономическую и культурную целесообразность и неотлож­ность постройки Гергебильской ГЭС, которая на основе реальной «обеспеченности нагруз­ками промышленности и ближайших горо­дов в ближайшие годы вызовет к жизни на создающейся, т. е. энергетической, базе производительные силы гор, машинное оро­шение новых земель, разработку ископае­мых, индустриализацию кустарной промыш­ленности, развитие усовершенствованных от­раслей переработки фруктов и т. д.»

Сопоставляя себестоимость электроэнер­гии крупных и малых электростанций, Самурский пришел к выводу: малые строить экономически невыгодно. Их энергия будет в четыре раза дороже, чем энергия крупной ГЭС.

Полемизируя с противниками строитель­ства Гергебильской станции, Самурский ут­верждал в печати: «Мелкие станции (ауль­ские) строить невыгодно… Гергебиль удов­летворит наши потребности… Энергетиче­ская база, создаваемая на Кара-Койсу, близ Гуниба, должна дать сильнейший импульс к пробуждению производительных сил гор, перестройке примитивного, отсталого кре­стьянского хозяйства на новых, диктуемых интересами социалистического строительст­ва, основах». Завершил статью призывом: «Максимум внимания и содействия!»

На следующий же день (28 мая 1928 г ) в «Красном Дагестане» появилась статья работника Госплана ДАССР Н. Пьянкова «Лучше синица в руке, чем журавль в не­бе». «Нужно было давно, с тех пор как впервые поставлен вопрос об электрифика­ции, дать крестьянам синицу в руки — рай­онные электростанции, а вместе с этим нужно было добиваться разрешения герге­бильской проблемы, что, к сожалению, до сих пор не сделано. Сейчас Гергебильская ГЭС — журавль в небе. Так не лучше ли дать синицу в руки, чем ждать Гергебиля в небесах?»

Первого июля в газете выступил первый секретарь обкома ВКП(б) М. Грановский со статьей «Под знаком дальнейшего развития». В ней специально выделен раздел «И жу­равля в небе, и синицу в руке». Он объяс-

нил, что имеется установка ЦК ВКП(б) та­кого содержания: «Отмечая исключитель­ное значение для горского населения мест­ной промышленности (в первую очередь пе­рерабатывающей продукты сельского хо­зяйства — фруктосушилки, консервные за­воды и т. п.), ЦК предлагает на ближайшие годы главное внимание обратить на разви­тие этих отраслей промышленности». В со­ответствии с этой директивой, отметил М. Грановский, IX Дагестанская областная партийная конференция потребовала уделить «большего ей (местной промышленности— А. А.) внимания, помощи и финансирования, увязав развитие местной промышленности с развитием в данном районе сельскохозяй­ственного сырья. Интересно отметить, что это положение понято так, что не нужно зани­маться крупным строительством, причем часть товарищей ударилась в одну крайность — строить только гиганты (журавли в небе), а другая часть ударилась в другую крайность— заниматься только развитием местной про­мышленности (синица в руке). Нечего и гово­рить, что такая постановка вопроса непра­вильная. Совершенно неправильно ставить во­прос так: крупная промышленность — все, местная — ничего. Нельзя крупную промыш­ленность ставить на первое место, а мелкую —  на второе. Нужно чтобы наряду с развити­ем крупной промышленности шло ускорен­ным темпом развитие окружной промышлен­ности, ибо одно без другого немыслимо, пер­вое должно дополнять второе и наоборот».

Совершенно разумная постановка вопроса. Но тем не менее Грановский сам скорее высказался за местную, мелкую промышлен­ность, чем за ее сочетание с крупной. Более того, противопоставил мелкую промышлен­ность крупной. «У нас же,—продолжал он,— получилось так, что крупное строительство в связи с отсутствием достаточных средств (как своих накоплений, так и отпускаемых из центра) растягивается на целый ряд лет, отвлекает средства, внимание и не дает воз­можности широко развернуть окружное и районное строительство. Доказательством правоты этих утверждений является вся ис­тория проработки вопроса электрификации и мероприятий в сторону развития фрукто­во-консервной промышленности».

Через день (3 нюня) читатели «Красного Дагестана» познакомились с ответной ста­тьей Самурского «К вопросу о местной про­мышленности». Нет, считал он, националь­ная политика партии исходит из критерия крупной промышленности как главного фак­тора успешного решения вопроса о достиже­нии фактического равенства всех народов. Он сослался на директивное указание X съез­да ВКП(б): «Только по мере действительных успехов фабрично-заводской промышленно­сти, этой единственной прочной базы дикта­туры пролетариата, а также приближения реального завершения работ по электрифи­кации возможно и неизбежно… перемеще­ние центра тяжести от крестьянского хозяй­ства к промышленности».

Далее автор статьи сослался на резолю­цию XII съезда: «Помощь эта (русского про­летариата отсталым народам.— А. А.) долж­на в первую очередь выражаться в принятии ряда практических мер по образованию в республиках ранее угнетенных националь­ностей промышленных очагов с максималь­ным привлечением местного населения».

На их основе Самурский выдвинул ис­ходную идею решения национального вопро­са в Дагестане: «Приведенные выдержки из резолюций партийных съездов являются теми директивами, которые должны опре­делять наше отношение к вопросам разви­тия народного хозяйства, в частности к во­просам взаимоотношений крупной и мел­кой промышленности». В направлении вы­полнения этих директив сделано еще очень немного. Хотя Дагестан обладает исключи­тельными возможностями для развития гор­ной, нефте- и газодобывающей, электроэнер­гетической, химической промышленности, они почти не использованы. Что практически сделано? Реконструирован стекольный за­вод, получено разрешение на строительст­во химического завода. В области нефтяной промышленности пробурено четыре сква­жины, а в области газовой промышленно­сти — одна полуглубокая буровая. В обла­сти электроэнергетики — начинается стро­ительство Гергебильской ГЭС. «Вряд ли на основании этих достижений,— отмечал Са­мурский,— можно говорить о том, что мы увлекаемся крупной промышленностью, что мы «концентрируем» все свое внимание и ис­пользуем свои и получаемые из Москвы средства на установку крупнопромышленных гигантов. Приведенные директивы партсъездов с ясностью указывают, что мы должны были бы гораздо больше «увлекаться» круп­ной промышленностью, нежели мы это дела­ем… Средства, получаемые из Москвы, мы используем на то, на что их нам дают, и не имеем права использовать их по другому на­значению».

По вопросу о Гергебильской ГЭС Самур­ский дал разъяснение: «Мы вместо одного Гергебиля проектировали сначала шесть стан­ций, но по представленным государственной электротехнической комиссией на эти цели проектам нам как дважды два доказали, что энергия этих станций будет в четыре-пять раз дороже энергии станции в Гергебиле, которая одна сможет обслуживать все те местности, для которых мы предполагали строить шесть станций».

Самурский не игнорировал, конечно, идею параллельного строительства крупных и мел­ких станций. Финансирование проходит по совершенно различным ведомствам, друг с другом не связанным. Но государство не располагает возможностью отпускать креди­ты и на крупные, и на мелкие станции. «Та­ким образом,— заключил он,— если и круп­ные, и мелкие станции в современном фи­нансовом положении страны являются жу­равлями, то уж лучше гнаться за одним крупным журавлем, чем за десятью малень­кими синицами».

Поскольку полемика разгорелась в от­крытой печати, она вызвала в республике широкий общественный резонанс. Явление естественное в культурном обществе. Между собой спорят руководящие работники в по­исках истины. Можно и другим лицам при­нимать в ней участие. Ведь рассматривают­ся альтернативные подходы к определению перспектив развития республики на многие десятилетия.

Однако первый секретарь Дагестанского обкома ВКП(б) М. Грановский воспринял по­лемику с ним не как норму открытого обсуж­дения жизненно важной проблемы, а как подрыв авторитета партийного органа. Более того, как своего рода сопротивление нара­стающей тенденции к усилению партийной власти. Такая тенденция явно прослежива­лась уже с середины 1926 года.  Как в цент­ре, так и на местах партийные органы все более подменяли государственные, диктова­ли им свою волю, не считаясь с мнением Со­ветов как высшей законодательной власти.

Обнаружилась и другаая тенденция — централизация политической власти в стра­не, сопровождавшаяся сужением конститу­ционных функций советских республик. Осо­бенно автономных. И обе эти тенденции — большая концентрация власти в руках пар­тии и ее сосредоточение в центре (ценрализация) — больно ударили по убеждениям и про­фессиональному самолюбию Самурского. Он не ограничился эмоциональной реакцией на них, высказав свое возражение. Он отреаги­ровал также и на деле. Накануне поле­мики с М. Грановским о путях социально- экономического развития Дагестана он полу­чил от председателей ЦИКов Казахской, Та­тарской и Башкирской АССР тревожные письма. Они ставили его в известность об ущемлении интересов автономных республик РСФСР центральными органами. И каждый просил Самурского противодействовать это­

му, используя свой авторитет в Москве. Вско­ре он отослал в Президиум ВЦИКа письмо, где говорилось, что ДагЦИК в согласии с ЦИКами Татарской, Башкирской и Казах­ской республик и на основе опыта последних лет пришел к заключению, что многие во­просы, затрагивающие коренные интересы автономных республик, решаются в центре без участия представителей АССР и в связи с этим с нарушением их интересов». Самур­ский внес ряд предложений, в частности та­кие: при правительстве РСФСР создать бюд­жетную комиссию «с участием в ней пред­ставителей всех автономных республик», «ввести представителей АССР в коллегии наркоматов».

Другую записку Самурский отослал на имя секретаря ЦК ВКП(б) В. Молотова. В ней он обратил внимание на «бездеятель­ность Федерального комитета по земельным вопросам». Комитет должен решать все во­просы о земле с участием автономных рес­публик. Фактически же они решаются за спиной автономий, как будто последних не существует. Автор записки обратил внима­ние также на следующие негативные явле­ния. Во-первых, «остроту земельного вопроса в окраинных республиках». Во-вторых, «столкновения на этой почве интересов рус­ского и нерусского населения, приводящие к национальной розни». В-третьих, «слабость и разрозненность работы земельных орга­нов, недостаточную разработанность земель­ного законодательства». Чтобы преодолеть все эти негативные явления, скапливающие­ся в республиках, Самурский настоятельно потребовал «создания центрального органа для согласования и направления в этой об­ласти работы всех республик и автономий».

Что же касается растущего партийного нажима на советские органы, Самурский не скрыл своего возражения против него. Об этом стало известно в ЦК ВКП(б): видимо, М. Грановский поставил его в известность. В сентябре 1928 года ЦК обсудил положение дел в Дагестане. В принятом им решении от­мечалось «усиление руководящей роли об­ластной партийной организации». Вместе с тем указывалось на «трения в руководя­щей верхушке», в частности на заявление Самурского о том, что обком «слишком вме­шивается в советскую работу», даже «по мелочам».

Объясняя содержание решения ЦК ВКП(б) по Дагестану, его инструктор А. Си­нельников на пленуме Дагобкома в конце октября 1928 года говорил: «И в такой мо­мент, когда ЦК в своих решениях поставил перед вашей организацией серьезные зада­чи, когда от вас требуется решительное ук­репление партийного руководства, решитель­ное сплочение всей парторганизации не на основе лиц, а вокруг партийных комитетов, в этот момент мы видим, что трения в ва­шей руководящей верхушке еще более оживились. И ясно, что в этот момент выступле­ние т. Самурского против Грановского — секретаря обкома партии, когда чувствова­лось недовольство усилившимся руководст­вом парторганизации в отношении членов партии в советском и хозяйственном аппара­те, выступление т. Самурского против т. Гра­новского независимо от его желания усили­вало настроения против укрепления партий­ного руководства…»

СТАВКА НА ТРЕХЯЗЫЧИЕ

В национальной политике, проводимой в Дагестане, одной из сложных и трудных была языковая проблема. Партия и Совет­ская власть провозглашали равноправие всех языков. X съезд РКП(б) в резолюции по национальному вопросу указывал, что необходимо «развить и укрепить у себя дей­ствующие на родном языке суд, админи­страцию, органы хозяйства, органы власти, составленные из людей местных, знающих быт и психологию местного населения, раз­вить у себя прессу, школу, театр, клубное дело и вообще культурно-просветительные учреждения на родном языке; поставить и развить широкую сеть курсов и школ как общеобразовательного, так и профессиональ­но-технического характера на родном языке (в первую голову для киргизов, башкир, туркмен, узбеков, таджиков, азербайджан­цев, татар, дагестанцев) для ускоренной под­готовки местных кадров квалифицирован­ных рабочих и советско-партийных работни­ков по всем областям управления и прежде всего в области просвещения…»

Практическое же претворение политики партии в языковом вопросе представляло значительные трудности организационного характера. Мало было провозгласить курс на родные языки. В Дагестане свыше трид­цати больших и малых народов. Столько же языков, а диалектов более восьмидесяти. Одни языки на протяжении столетий закреп­лялись в литературе, имеют письменные тра­диции, а другие остались бесписьменными. Еще до революции типография Мавраева в Темир-Хан-Шуре выпустила целый ряд книг на кумыкском языке, в 1917 году на нем выходил журнал «Танг чолпан» («Ут­ренняя звезда»), а также газета. В том же году газеты появились на аварском, даргин­ском и лакском языках, а названная выше типография выпускала на этих языках книжную продукцию.

В южном Дагестане только лезгины раз­вивали оригинальную литературу на родном языке, пользуясь, как и аварцы, кумыки, даргинцы и лакцы, арабским алфавитом. В то же время среди лезгин, а также таба­саранцев, рутул, цахур, горских евреев, татов и терекмейцев широко распространялся азербайджанский язык. Он и выполнял роль их родного языка в административных уч­реждениях, в суде, клубной работе, школе. Ахвахцы, дидойцы, годоберинцы, андийцы и другие малочисленные народы горного Да­гестана из-за отсутствия каких-либо письмен­ных традиций на родных языках в письме пользовались аварским языком, ногайцы — кумыкским, кайтаги и кубачинцы — дар­гинским, агулы — лезгинским.

В этой ситуации как быть с обучением в школах, организацией внутринациональ­ного и межнационального общения жителей десятков национальностей, языки которых настолько различаются, что люди не пони­мают друг друга? На каких языках наладить приобщение людей к культуре других народов страны, отечественной и мировой цивилизации?

Языковой вопрос заботил народы Даге­стана на протяжении многих столетий. Из- за того, что ни один из местных языков не обрел значения средства межнационального общения, его роль стал выполнять арабский язык, пришедший в Дагестан вместе с му­сульманской религией. С присоединением Дагестана к России царское правительство стало насаждать здесь русский язык.

Возникшее в мае 1917 года Дагестанское агитационно-просветительное бюро, стоявшее на платформе РКП(б), в своем Обращении к населению области отмечало: «Смешение арабского, русского, тюркского и чуть ли не десятка местных языков создает для нас осо­бую, трудно разрешимую проблему общего языка». Как же поступить? Бюро предлага­ло: «Всеобщее обязательное и бесплатное обучение в низших школах на родном язы­ке; введение тюркского языка с первого го­да обучения; обучение в высших начальных школах на тюркском языке и введение с пер­вого года русского языка».

Принцип трех языков получил общест­венное признание. Впервые после революции осенью 1921 года за школьную парту сели 12 детей в Аварском округе, 12 — в Андий­ском, 21 — в Гунибском, 27 — в Даргинском, 28 — в Кайтаго-Табасаранском, 39 — в Кю­ринском и 35 — в Самурском.  Перед началом 1922—1923 учебного года Президиум Даг­ЦИКа принял Положение о начальной школе на родном языке. Он установил, что аварцы, даргинцы, кумыки и лакцы должны учиться в школе на родных языках.  Ногай­цы — на кумыкском. Терекмейцы, табаса­ранцы, лезгины, агулы, рутульцы и цахуры— на азербайджанском. Дидойцы, ахвахцы, годоберинцы и другие андо-цезские группы на­селения — на аварском языке.

Вспоминая первые годы работы нацио­нальной школы ДАССР, Н. Самурский на пленуме обкома партии в октябре 1928 года говорил: «Мы в тот период имели, например, очень немного учителей тюркского (азербайд­жанского и кумыкского.— А. А.) языка, и до сих пор не можем обеспечить ими все шко­лы. Но если мы все же имели учителей, по тюркскому языку, хотя и в незначитель­ном количестве, то по русскому языку не имели их совсем. Это был такой период, когда положение учительства было очень тя­желым из-за ничтожной зарплаты. Об этом говорил и писал Ленин. Конечно, хорошо бы­ло бы иметь местных товарищей, знающих и родной, и русский язык, это верно. Рус­скому языку отводилось незначительное ме­сто в наших школах, но причины этого кро­ются в отсутствии таких учительских кад­ров, которые могли бы обучать наших детей в аульских школах русскому языку. Поэто­му, товарищи, при обсуждении такого серь­езного вопроса необходимо быть объектив­ными и помнить, при каких условиях не только восстанавливалась, но и развива­лась хозяйственная и культурная жизнь на­шей республики».

В 1925 году IV Вседагестанский съезд Со­ветов по предложению Самурского принял постановление, закреплявшее трехязыковый принцип построения национальной школы в республике: «Для дальнейшего укрепления достигнутых на фронте труда просвещения результатов и для перехода к единой пись­менности, облегчающей жизнь трудящихся во всех областях, съезд принципиально счи­тает необходимым введение в школах ДАССР родного и тюркского языков как языков преподавания и русского языка как предме­та, причем увязку и последовательность вве­дения таковых поручается выработать пра­вительству, в частности наркомпросу».

1926      год. V Вседагестанский съезд Сове­тов. Как и предыдущие съезды, длится бо­лее десяти дней. Каждый доклад, оглашае­мый, как правило, на русском языке, и каж­дое выступление депутатов, на каком бы язы­ке оно ни произносилось, переводится после­довательно на аварский, кумыкский, даргин­ский, лакский и азербайджанский языки. Из-за отсутствия языка межнационального общения в ДагЦИКе, Совнаркоме, обкоме, наркоматах содержится институт переводчи­ков. Главное — сохраняется исторически сложившаяся разобщенность дагестанских народностей. Отсутствие языка межнацио­нального общения создает трудно разреши­мые проблемы взаимодействия народов.

В докладе на съезде Самурский сказал: «Нам приходится в одно и то же время по­дыскивать учителей, приобретать учебники, строить школы, строить новую культурную жизнь в стране, где масса наречий. Это чрезвычайно затрудняет дело просвещения в Дагестане…»

Руководствуясь не абстрактными идеями о пользе того или иного языка, а, как марк­сист, исходя из объективной ситуации и ре­альных возможностей (кадровых, бюджет­ных и др.). Самурский обратился к депута­там:

«Перед правительством стоит вопрос: что делать? Должен ли Дагестан иметь один язык, одну письменность, или же мы долж­ны развернуть культуру на всех языках, ко­торые у нас в Дагестане существуют? Если бы мы с вами на одну минуту решили бы культурную жизнь страны двинуть вперед и развивать её на основании 6 языков и 36 наречий, имеющихся в Дагестане, то возник бы вопрос — хватило ли бы у нас средств и культурных сил для того, чтобы именно этими шестью языками поднять культуру и благосостояние народа?»

Сам ответил: «Правительство думает, что это невозможно. Невозможно не только из- за отсутствия средств, из-за отсутствия куль­турных сил, но и ввиду бедности языка авар­ского, даргинского, лакского и т. д. Конеч­но, не хватило бы и средств, чтобы создать средние учебные заведения, высшие, да все это немыслимо».

Обстоятельства — необычные. Отчаян­ные. Они порождали и отчаянные идеи. Идеи вынужденные. «Перед правительством стоит вопрос — какой же язык должен быть госу­дарственным, единым, чтобы культуру про­двинуть вперед и в то же время достигнуть хотя бы некоторых результатов на этом фронте? Наш Вседагестанский съезд Советов дал определенные директивы — центр тя­жести перенести на тюркский язык».

Это — не отрицание родных языков. Они остаются в начальной школе, работе низо­вых органов власти, в местной агитацион­ной и клубной работе.

Это не отрицает и русского языка. Он остается в школе (в Дагестане в 1927—1928 учебном году существовала только началь­ная школа) как предмет. На нем ведут ра­боту городские, окружные и республикан­ские учреждения, выпускаются газеты и журналы, идут радиопередачи. Это и язык науки и теоретической пропаганды.

Так почему же функции языка деятель­ности республиканских учреждений, науч­ного познания, приобщения к мировой куль­туре не отводятся ни одному из языков да­гестанской языковой группы? По простой причине. Ни один из местных языков в ходе общественного развития не распространил­ся настолько, чтобы им овладели другие народы.  Как отмечал журналист А. Минеев в «Красном Дагестане» (27 января 1928 г.), «в отношении межплеменного язы­ка можно констатировать, что развитие Дагестана не выдвинуло ни одного годного для всего Дагестана языка».

После публикации в печати доклада Н. Самурского «Наши достижения и пер­спективы», где он отдавал предпочтение тюркскому языку, автор получил множест­во писем. Одно — сугубо критическое. По этому поводу на VI съезде Советов Дагеста­на Самурский высказался следующим обра­зом: автор письма «его обвиняет чуть ли

не в своеобразном пантюркизме», будто он предлагает курс на постепенное отмира­ние всех мелких языков-наречий и замену их двумя крупными языками — тюркским и русским, считая, что культивирование неразвитых, почти не имеющих письмен­ности местных наречий поведет к задерж­ке дагестанских народов и будет только препятствовать скорейшему приобщению их к социалистической культуре». Что же касается пантюркизма, то автор письма не знает его сути. «Никакого пантюркизма, конечно, здесь нет»,— пояснил Самурский. Действительно, пантюркизм — это идеоло­гия и политика турецкой националистиче­ской буржуазии, стремящейся сплотить во­круг себя все тюркоязычные народы мира во имя осуществления своих захватниче­ских целей на Ближнем Востоке и Балка­нах.

Самурский — реалист. Он находил, что в сложившихся условиях из всех живых языков Дагестана только тюркский (кумык­ский и азербайджанский) в какой-то степе­ни распространен среди местных народов.  По материалам переписи населения 1926 го­да на этих языках в Дагестане говорило 260 тысяч человек из 730 тысяч (около 30 процентов) и 26 процентов городского населения. Кумыкским языком владело в большей или меньшей степени ногайское, аварское, лакское, даргинское население в местах их смешанного проживания (в Буйнакском и Хасавюртовском округах). Горские чабаны, перегонявшие овец в осен­не-зимний период на кумыкскую плоскость,

также овладевали, хотя и частично, кумык­ской разговорной речью. В южном Дагеста­не лезгины, табасаранцы, рутулы и цахуры, терекмейцы, таты  (в разных округах и ме­стностях в разной степени) владели азер­байджанским языком. Кроме того, в язы­ках народов Дагестана существует множе­ство слов, заимствованных из тюркского языка. Он легко усваивается. На нем изда­ется в Баку, Алма-Ате, Казани, Ташкенте, Ашхабаде обширная литература, выпуска­ются газеты и журналы, ведется обучение в школе первой и второй ступени.

Все эти обстоятельства объективно вы­двигали тюркский (а не турецкий) язык на роль средства межнационального общения в Дагестане в конкретных условиях 20-х годов.

На VI Вседагестанском съезде (март 1927        г.) Самурский выдвинул еще одно со­ображение, касающееся вопроса о едином межнациональном языке в Дагестане. В своей вступительной речи при открытии съезда он выразил «надежду, что съезд даст соответствующие директивы, которые обес­печивали бы единство Красного Дагестана, ибо только при этих условиях можно стать нацией, способной к интенсивному куль­турному развитию. Мы имеем в виду и ге­ографические, и экономические условия, не хватает только единого языка, и нам нужно этот вопрос разрешить выбором единого государственного языка, способного обеспе­чить культурно-хозяйственный подъем на­шей страны». При этом тюркский язык не заменял горцам их родные языки и не подменял  русский язык. Вопрос сводился к тому, в какой степени, когда и в какой группе тот или иной язык должен быть использо­ван в школьной практике и в целом в обще­ственной жизни.

1928 год. Дагестан уже не тот, каким был в 1921, 1923 и даже в 1926 году. И дагестанцы — не те. В городе и ауле зна­чительно укрепились позиции Советской власти. Состоявшаяся в мае 1928 года сес­сия ДагЦИКа «с удовлетворением отметила тот факт, что в новых сельских Советах 65,3 процента крестьян-бедняков». В про­мышленности, сельском хозяйстве, торговле ведущее место занял социалистический сек­тор. Выросло самосознание трудящихся. Из «каменного мешка» массы горского населе­ния устремились в города, на стройки, рыб­ные промыслы, в равнинные кооперативы, колхозы и совхозы. Значительно изменилось отношение к русским, русской культуре, русскому языку. На собственном опыте гор­цы убедились в их прогрессивном влиянии на экономическую, политическую и куль­турную жизнь-

В изменившихся условиях изменились возможности и, следовательно, способы ре­шения языкового вопроса. Это естественно. Тому учит ленинизм. Абстрактной истины нет. Истина конкретна. С этой точки зрения то, что было сказано Самурским в 1923 или 1925 году и соответствовало действительности того времени, не было ошибкой или заблуж­дением. Оно было истиной, но конкретной, соответствовавшей реальным обстоятельствам времени. И то новое, что будет сказано в 1928 году, не опровергнет старого—оно ра­зовьет его на новой основе. Самурский — че­ловек динамичный. С народом, страной рас­тет и он сам, ширится его кругозор, мысль глубже и острее, яснее перспектива.

В речи на февральском (1928 г.) пленуме обкома ВКП(б), обсуждавшем вопрос о язы­ке, он изложил свою точку зрения. Подходя к проблеме по-прежнему диалектически, ут­верждал: «Разрешить вопрос о языке раз и навсегда мы не можем и не исключена воз­можность возвращения к нему при дальней­шем развитии нашей страны». Он по-преж­нему поборник принципа трех языков, но на первый план выдвигает уже не тюркский язык, а родной и русский. Но тем не менее он видит реальные перспективы и за тюрк­ским языком в Дагестане. Важно не противо­поставить три языка друг другу, а правиль­но организовать их взаимодействие в усло­виях многонациональной республики. Изло­жение своей точки зрения Самурский начал с обоснования того, что «на данном этапе развития в наших условиях тюркско-кумыкский язык приобретает большое значение как межплеменной язык». Затем привел такие доводы: «Обратимся к перспективам разви­тия нашей республики. Какие группы насе­ления вынуждены находиться в зависимости от плоскостной части Дагестана, владеющей тюркско-кумыкским языком? Во-первых, , десятки тысяч отходников, рабочих нефтяных, рыбных и других промыслов, кочевывающие в Азербайджан и на плос­кость скотоводы нагорного Дагестана. Во-вторых, массы горцев, закрепившие за собой дополнительные земельные наделы на плоскости при проведении земельной рефор­мы и при переселении. Экономика горной и плоскостной частей Дагестана тесно увя­зывается и при дальнейшем развитии нашей промышленности».

Но если в 1923—1927 годах Самурский в троице языков родному языку отводил тре­тье (последнее) место, то в 1928 году пере­двинул его на первое место.  Обосновывая изменившийся взгляд, сказал: «Основной принцип национальной политики нашей пар­тии заключается в том, чтобы приобщить все народности РСФСР к социалистической культуре на родном языке, дать возмож­ность каждому народу иметь культуру — «социалистическую по содержанию, нацио­нальную по форме». Это есть партийная ус­тановка. Марксизм признает национальную культуру только тогда, когда через нее мож­но прийти к интернациональной культуре. Марксизм рассматривает родной язык как орудие, посредством которого трудящиеся скорее могут приобщиться к социалистиче­ской культуре и социалистическому обще­ству».

Известной прямолинейностью отдавала следующая мысль: «Если родной язык помо­гает достижению основной цели — скорей­шему интернациональному объединению трудящихся, — он действительно должен быть сохранен, если же мешает этой цели, препятствует известной народности приоб­щаться к социалистической культуре, он должен быть отброшен. Вот какова должна быть установка в данном вопросе».

Самурского нужно понять. Лексические ресурсы языков, и особенно диалектов, раз­личны. Есть языки с развитой естественно­научной, политико-экономической, философ­ской, юридической терминологией. Они, со­ответственно, предоставляют трудящимся бо­лее широкие возможности для приобщения на уровне марксистско-ленинской теории к со­циалистической культуре, к политике, идео­логии и строгой научной мысли. Другие же (к ним и относятся многие дагестанские язы­ки) еще настолько бедны терминологией по разным отраслям знаний, что приобщение трудящихся к высотам социалистической культуры через их посредство становится чрезмерно ограниченным.

Тем не менее вслед за словами: «Вот како­ва должна быть установка в данном вопросе»,—        Самурский говорил: «Я прошу вас обра­тить внимание на вводную часть резолюции, здесь говорится: «Пленум Дагестанского об­кома партии считает, что на данном этапе развития дагестанских трудящихся масс пре­имущественное значение в их жизни имеет родной язык каждой народности Дагестана»! Здесь подчеркивается: «на данном этапе раз­вития». Я считаю, что это вполне соответст­вует тому, что я говорю о революционной це­лесообразности. Мы считаем, что на данном этапе развития мы не должны отказываться от родных языков, а, наоборот, должны их развивать в целях облегчения социалистиче­ского строительства для широких трудящих­ся масс нашей страны».

Новым в подходе Самурского к языково­му вопросу явилось и рассмотрение его с учетом перспектив общественного развития. Ес­ли в работах 1921—1926 годов он больше исходил из существующего положения дел, то теперь во главу угла берется предстоящее развитие, реально ожидаемая перспектива. «К разрешению языкового вопроса нельзя подойти без учета перспектив нашего эконо­мического развития, ибо бытие определяет сознание. Мы, как марксисты, как ленинцы должны подойти к разрешению этого вопро­са, прежде всего, с точки зрения экономики, а экономика говорит нам, что городская часть Дагестана уже вышла из состояния замкнутого хозяйства, в котором она находи­лась в прошлом, и при существующих усло­виях связь с плоскостью ДАССР (связь с го­родом) и более развитыми в хозяйственном и культурном отношении районами СССР еще более усиливается».

В этой связи он подчеркнул вопрос, кото­рый с его точки зрения имел большое зна­чение в разрешении языковой проблемы. «Мы хозяйственно и культурно растем и развива­емся в тесной связи и зависимости от эконо­мики и политики СССР. Это одно уже опреде­ляет значение русского языка и из этого вы­текает та роль, которую должен играть этот язык не только сейчас, но и в будущем. Рус­ский язык является языком связи нашего ак­тива со всей страной, языком ведущим, язы­ком приобщения к социалистической куль­туре. Я не берусь предвосхищать сейчас пер­спективы русского языка, но скажу только, что не исключена возможность в конечном итоге, что мы будем иметь только два язы­ка — тюркский и русский, а, может быть, и один русский язык. Поэтому я и писал, и говорил, что нам не следует увлекаться культивированием мелких наречий (их у нас 36, а, может быть, и больше), но это не зна­чит, что посредством основных местных язы­ков мы не должны развивать широкие кре­стьянские массы, вовлекать их в социали­стическое строительство и приобщать к куль­туре».

Заключительное разъяснение Самурского по вопросу о роли и месте родных языков в школьном образовании и в целом в общест­венной жизни горских народов было такое: «Поэтому на данной стадии развития широ­ких масс трудящихся мы должны не толь­ко развивать основные родные языки в на­шей республике, но и должны, давая пре­имущество им, всемерно облегчать рабочим и крестьянам посредством этих языков стро­ительство социализма, для каковой цели иметь на местных языках школы первой степени и делопроизводство всех низовых органов, о чем по нашим докладам и при­нимались сессиями ДагЦИКа постановле­ния».

В этом плане следует рассмотреть его ак­тивное участие в создании официальной письменности на лезгинском языке. Хотя лезгины создали свою письменность на ос­нове арабской графики много веков назад и пользовались ею, тем не менее до 1927 го­да не было издано ни книг, ни учебной ли­тературы, ни газет. Обучение в лезгинских школах как Дагестана, так и Азербайджа­на велось на азербайджанском языке. На этом языке издавалась и газета «Бедняк  Дагестана» для информационного обслужи­вания лезгинского, табасаранского, рутульского и цахурского населения.

В 1925 году студент Московского пед­института Гаджибек Гаджибеков (уроженец селения Ахты) прислал Самурскому из Мо­сквы письмо, где сообщал о деятельности лезгинского краеведческого кружка, одна из целей которого — создание официальной письменности на родном языке. Кружков­цы работали нелегально, видимо, у них бы­ли противники. Гаджибекова интересовало, «легализовать кружок или еще нет?» Ле­том он приехал в Дагестан, объездил лез­гинские аулы, составил из собранных им стихов Етима Эмина, Сулеймана Стальского и многих других поэтов поэтический сборник и с письмом Н. Самурского возвра­тился в Москву. Письмо председателя ДагЦИКа явилось юридическим документом, на основании которого издательство народов Востока выпустило в 1927 году первую лез­гинскую художественную книгу на родном языке («Стихи лезгинских поэтов»), исполь­зуя арабскую графику. Поддержанный Самурским, Гаджибеков опубликовал в «Крас­ном Дагестане» серию статей по вопросу соз­дания лезгинской письменности. В статьях указывал, что господство тюркского языка в школах, где он не является родным для уча­щихся, тормозит дело народного образова­ния. После двухмесячной дискуссии Прези­диум ДагЦИКа принял решение о лезгин­ской письменности и переводе обучения в лез­гинских школах с азербайджанского на род­ной язык, а с 1 января 1928 года в Махачка­ле стала выходить первая на лезгинском язы­ке печатная газета «Ц1ийи дунья» («Новый мир»).

Казалось бы, ничего неясного в позиции Н. Самурского по вопросу о языке нет. Хотя еще в 1922 году за его подписью вышло ре­шение ЦИК об организации обучения в шко­ле на аварском, даргинском, лакском и ку­мыкском языках, он в книге «Дагестан», из­данной в 1925 году в Москве, заявил: «Ли­тературы и науки на аварском, даргинском, лакском и кумыкском языках нет и никогда не будет, ибо создавать ее для нескольких тысяч человек нет расчета, гораздо проще научить эти несколько тысяч человек какому-либо культурному языку». Но уже к

1927 году он переменил свой взгляд на пер­спективы и функции родных языков в жиз­ни народов Дагестана, не только считая, но и практически содействуя «развитию основ­ных родных языков в нашей республике», признавая их «преимущество». Однако даге­станские историки выделяют в его воззре­ниях на язык только тот аспект, где он вы­двигает и обосновывает роль тюркско-кумык­ского языка в Дагестане. Так, по мнению А. Абилова, Самурский «всячески восхвалял тюркский язык, недооценивал родные язы­ки, давал неправильную оценку русскому языку». При этом историк в своей книге «Очерки советской культуры народов Даге­стана» (Махачкала, 1959) умалчивает тот факт, что Самурский отстаивал трехязычие при ведущей роли родного языка. Создан­ная еще в 1927—1928 годах версия о «пан­тюркизме» Самурского через труды А. Абилова утвердилась во всей дагестанской исто­рической науке. Основываясь на явной де­формации, московский историк JI. Беленчук приписал Самурскому национально-языко­вой нигилизм.

В своей статье «Школа на родном языке —        завоевание социализма» («Советская пе­дагогика», 1987, № 6, с. 29) он утверждает: «Всеобщее начальное обучение в автоном­ных республиках РСФСР проходило парал­лельно с коренизацией школы всех ступе­ней. На первых порах это вызвало протест некоторых деятелей народного образования. В Дагестане Н. Самурский выступал за за­прещение в местных школах языков много­численных народностей республики, что, яко­бы, позволяло добиться уничтожения су­ществовавших распрей между нациями». На самом же деле Самурский ничего подоб­ного не позволял себе. Недоумение вызыва­ет то, что JI. Беленчук ссылается на ту са­мую речь Самурского на февральском (1928 г.) пленуме обкома партии, где он выдвигал роль и значение родных языков народов Дагестана на первое место и с этих позиций проводил национально-языковую политику в республике.

ЗАЩИТА ЗАЖИТОЧНОГО КРЕСТЬЯНИНА

Новая экономическая политика, которую упорно отстаивал Самурский, имела еще один аспект. Отношение к зажиточному кре­стьянству и вообще к проблеме зажиточно­сти. Опора на бедняка и союз с середняком не означали культивирования бедности, са­мое большее — среднего уровня благосо­стояния. Социализм — не общество бедных.

Это строй, который выводит массы, прежде всего людей труда, из бедности, открывает им возможности обеспеченной жизни. Ма­териальная обеспеченность — и предпо­сылка, и целевая установка социализма. Но социализм в отличие от капитализма отстаивает зажиточность, основанную на личном труде человека. Хочешь жить в бо­гатстве, трудись честно, производительно, свободно, не эксплуатируй других, не гонись за нетрудовыми доходами. Такой смысл за­ложен в основном принципе социализма: от каждого по способностям, каждому по тру­ду. Именно по труду — своему, личному, семейному, коллективному, не эксплуататор­скому.

Человек здравого смысла, Самурский еще с 1925 года стал замечать деформации со­циалистического принципа на местах. В до­кладе IV Вседагестанскому съезду Советов он заявил: «Нам нужно точно знать сколько в данном ауле зажиточных, батраков, рабо­чих и кулаков.  Но, товарищи, словом «кулак» нельзя злоупотреблять: того, кто хорошо одевается и питается, у нас называют кула­ком. Это недопустимо, нужно называть ку­лаком того, кто на самом деле есть кулак, а употреблять термин только для того, что­бы обезоруживать беспартийного крестьяни­на, мы не должны. Нам нужно выяснить хо­зяйственную мощь каждого крестьяни­на…»

Общая картина все больше прояснялась. Имел место рост середняцкой группы за счет бедняков и батраков. Эта группа частично пополнялась и за счет разоряющихся кулаков, и просто зажиточных крестьян. Часть батраков и бедняков пролетаризовалась, пе­реселялась в города и городские поселки. Многие бедняки поступали в различные школы, рабфаки, техникумы, ездили на уче­бу в Грозный, Ростов, Баку, Москву. Другая же часть бедняков по мере наделения зем­лей пополняла группу середняков.

Конечно, на равнине и в горах перемеще­ние крестьян из одной имущественной груп­пы в другую происходило по-разному. Раз­личными темпами. С различными результа­тами. Менялись и границы между катего­риями крестьян с различным материальным достатком. Нелегко было провести грань между бедняком и маломощным середня­ком. Много ли разницы было между бога­тым середняком и бедным кулаком?

Советским, земельным, кредитным орга­нам нужны были критерии, позволявшие четко разграничивать социальные группы при проведении налоговой политики, выдаче кредита, кооперировании, оказании мате­риальной помощи, вовлечении масс в общественное самоуправление. Оценка кре­стьянских хозяйств «на глазок», без опоры на строгую научную основу, могла ввести в заблуждение и органы власти, и общест­венность. Если относить малоимущих серед­няков к беднякам, то финансовым органам пришлось бы взимать с них сельхозналог в уменьшенном размере. То же самое каса­лось кулаков. В случае отнесения того или иного кулака к категории зажиточного се­редняка он не только будет платить меньший налог, но и окажется крестьянином, с кото­рым бедняк должен будет вступить в союз. Если же бедняков относить к середнякам, а середняков к кулакам, это, естественно, вызовет социальное недовольство. Отвернет бедняков и середняков от Советской власти.

В докладе на VI Вседагестанском съезде и в написанной по его материалам книге «Наши достижения и перспективы» Самур­ский посвятил классовому подходу к различ­ным социально-экономическим группам кре­стьянского населения в Дагестане раздел. Он имеет название «Классовый подход». За­нимает немногим более половины книжной страницы. Воспроизведем его текст полно­стью — это необходимо для объяснения по­следующих событий в жизни и деятельности Самурского:

«Приведу маленькие цифры, характери­зующие классовый подход в смысле защиты бедняцких и середняцких хозяйств. Бедняк, имеющий две десятины земли, одну голову крупного рогатого скота, две головы быков, платит налог 2 руб. 87 коп. В 1926 году бедняки совершенно освобождаются от нало­га. Середняцкое хозяйство, имеющее десяти­ну огорода, десятину сенокоса, 1/4 десятины виноградника, четыре десятины посевов, пять голов крупного рогатого скота, четыре быка, будет платить 52 руб. 23 коп. Главная тяжесть налога ляжет на мощное за­житочное хозяйство. Хозяйство, имеющее пять десятин посевов, две головы крупного рогатого скота, одну лошадь, четыре барана, шесть ослов, 382 овец в прошлом году пла­тило 86 рублей, а в этом году будет платить 120 рублей.

Следовательно,— делает вывод Самур­ский,— в этом году бедняки и середняки по­лучат облегчение, а некоторый центр тяже­сти перейдет на зажиточные элементы, на кулацкие, хотя кулаков у нас очень мало. Следовательно, классовая линия в декрете вполне выдержана».

Предстояло решить практическую задачу взимания налогов на основе названных вы­ше размеров крестьянского хозяйства. По­скольку середняк платит 52 рубля, а бедняк от налога освобождается, середняк стремит­ся доказать, что его хозяйство бедняцкое. Еще упорнее сопротивление кулака против уплаты 120 рублей налога. Он свое хозяйст­во выдает за середняцкое. До тех пор, пока существенно не задевались материальные интересы зажиточных слоев крестьянства, они не особенно реагировали на отнесение их к кулакам. Теперь же они запротестова­ли, требуя доказательств, что их хозяйства не середняцкие.

В связи с установками состоявшегося в 1927 году XV съезда ВКП(б) по работе в деревне большую актуальность обрел во­прос об изучении процессов социального расслоения в ауле. Общая картина была яс­на. В нем сложно взаимодействуют бедняки, середняки и кулаки. Налицо процесс усиле­ния группы середняков при некотором пока еще росте кулацкой группы за счет зажи­точной части середняков и при сокращении группы бедноты. Часть бедняков пролетари- зуется, переселяется в промышленные рай­оны и вливается в рабочий класс, а дру­гая, более значительная часть, передвигается  в группу Середняков. Такова общая кар­тина как в стране, так и в Дагестане, но особенно в равнинных округах. Здесь серед­няки вышли на первое место, а в горах пре­обладают по-прежнему бедняки.

Нужна была надежная методика для от­несения крестьянских хозяйств к бедняц­ким, середняцким и кулацким. Однако ее не было. Не только в Дагестане, но и в дру­гих республиках. Не было также достовер­ных сведений о численности хозяйств раз­личных типов. Первый секретарь обкома М. Грановский накануне 1 мая 1928 года в «Информационной сводке Дагобкома в ЦК ВКП(б) о состоянии сельскохозяйствен­ной кооперации в республике» признавал­ся: «Подробных сведений, характеризующих социально-имущественный состав пайщиков сельскохозяйственной кооперации, нет, что и является основным минусом в нашей ра­боте».

Военный комиссар Дагестана М. Атаев, выступая на пленуме обкома ВКП(б) 15 но­ября 1928 года, говорил: «Надо открыто ска­зать, что до сих пор нами не выявлено, ка­кие имеются прослойки в деревне, а самое главное, не знаем до сих пор, какими спосо­бами с ними вести работу. У нас до сих пор нет четкой линии, которая устанавливала бы методы борьбы с капиталистическими эле­ментами в деревне, и второй линии — как улучшить хозяйство бедняка и вести борьбу против кулака. Примером может служить не­давно заседавший Совнарком по вопросу об увеличении арендной платы за пастбища. В своем постановлении он не дал правильной и четкой линии по этому вопросу, а пере­дал этот вопрос в ДагЦИК, который и испра­вил ошибку Совнаркома. Кредитная система у нас также ведется неправильно. Кредиты попадают не бедняцким хозяйствам, а зажи­точной части, а также помещичьим элемен­там».

Атаев завершил речь словами: «Я должен сказать, что еще не нашелся ни один това­рищ, который взял бы на себя смелость опре­деления групп в Дагестане, кроме Самур­ского».

В конце 1927 года, возвратившись с XV съез­да партии, Самурский действительно решился на такое исследование. Собрал в архивах наркоматов — не только местных, но и цент­ральных — соответствующие материалы. По­копался в литературе. Прямого ответа не на­шел. Главное — не отработана научная мето­дология. Самурский еще и еще раз изучил документы последнего партийного съезда. Ре­зультатом раздумий и самостоятельных поис­ков явилась небольшая по объему постано­вочная научно-исследовательская работа «О методике определения социально-эконо­мических групп крестьянства в условиях Да­гестана». Объясняя свой замысел и характер работы, автор в речи на том же пленуме ска­зал: «Эта работа была не чем иным, прежде всего, как исканием методов определения со­циальных групп в Дагестане. Исканием мето­дов — это необходимо запомнить».

Исходная позиция работы восходила к ре­золюции XV съезда ВКП(б) «О работе в де­ревне», где отмечалось: «Необходимо продол­жить проводимую партией ленинскую поли­тику союза с середняком. Достигнутые успе­хи политики партии в деревне и создавшаяся в связи с этим новая обстановка позволяют партии пролетариата, пользуясь всей мощью хозяйственных органов и по-прежнему опи­раясь на бедняцко-середняцкие массы кре­стьянства, развить дальше наступление на кулачество и принять ряд новых мер, огра­ничивающих развитие капитализма в дерев­не и ведущих крестьянское хозяйство по на­правлению к социализму».

Для себя исследователь сделал вывод: «Развивая наступление на кулака, мы от­нюдь не переходим к отрицанию нэпа, к по­литике военного коммунизма и раскулачива­ния. Борьба с кулачеством должна разви­ваться по той же линии, по какой она велась до сих пор, главным образом, по линии ос­лабления влияния кулака на бедноту, пу­тем государственно-экономической поддерж­ки бедноты, в формах, поднимающих ее по пути коллективизации, т. е. по пути усиле­ния социалистических элементов в сельском хозяйстве. Развивая борьбу с кулачеством по указанной линии, мы должны по-преж­нему остерегаться разрыва союза с серед­няком и противопоставления бедняков серед­някам, а, наоборот, всячески укреплять их союз, противопоставляя кулакам».

Исходя из такого понимания партийной политики в деревне, Самурский признал, что «приобретает особое значение определение тех признаков, по которым можно было бы установить правильный критерий для отне­сения крестьян к той или иной социально- экономической группировке». И далее: «Данная статья не претендует, конечно, на исчерпывающее определение социально-эко­номических отношений и групп дагестан­ской деревни-аула. Она является лишь од­ной из попыток систематизировать накопив­шийся в этом направлении материал. Дан­ные, которыми мы располагаем, с бесспор­ной очевидностью устанавливают факт обо­стрения классовой борьбы в ауле, причем необходимо подчеркнуть, что оказываемая государством помощь беднейшей части кре­стьянства дает положительные результаты для облегчения ей борьбы с кулачеством».

И, наконец, еще одна исходная мысль ав­тора: «В связи с этим положением необходи­мо хотя бы ориентировочно установить: кем же является данный крестьянин? Бедняком, середняком или кулаком — другом, союзни­ком или врагом?»

Переходя к изложению своей точки зре­ния на методику отнесения крестьян к той илг. иной социальной группе, исследователь сосредоточил внимание прежде всего на ку­лаке. «Конечно, мы имеем определенный социально-экономический признак кулака. Кулак—это крестьянин, постоянно эксплуа­тирующий чужой труд, т. е. а) пользующий­ся постоянными наемными рабочими, часть выработки которых остается в его хозяйст­ве в виде прибавочной стоимости; б) зани­мающийся торговлей (сюда не относится по­купка товара для собственного хозяйства и потребления, а также продажа продуктов собственного производства); в) дающий день­ги, сельхозинвентарь, посевные материалы или земельные участки под кабальные про-

центы, в аренду или в обработку. По этому определению ни одна крестьянская семья (хозяйство), как бы зажиточна она ни была (а большие, неразделенные семьи часто бы­вают зажиточны), не может быть отнесена к кулачеству, если в какой-то форме не эк­сплуатирует чужой труд».

Такова была точка зрения, которой при­держивался автор статьи. Он воспроизвел ее в качестве исходного тезиса, чтобы от нее оттолкнуться. Начать разбор проблемы. Вы­двинуть и обосновать свою точку зрения, свою методику определения кулака и других социальных типов крестьянства в Дагестане: «Это определение, несмотря на всю его видимую ясность, не во всех случаях может служить безошибочным признаком для отне­сения крестьянина к кулачеству. Иногда, руководствуясь только этим признаком (эк­сплуатацией в какой-либо форме чужого труда.— А. А.), можно сделать совершенно ошибочные выводы». Для обоснования своего мнения Самурский привел в статье аргумен­ты «одного из товарищей, долго изучавших хозяйственные процессы в ауле». Этот «то­варищ», фамилию которого он не назвал в своей статье, считал, что при определении кулака «надо брать во внимание и другие признаки».

В таком свете Самурский рассмотрел ряд ситуаций. Например: в хозяйстве постоянно держится домашняя работница, а глава хо­зяйства — крестьянин — работает на сто­роне. Он отходник, к тому же пролетарий, а дома жена не обходится без труда домра­ботницы, которая получает вознаграждение за свой труд. Этот крестьянин — кулак или нет? Кустарь-одиночка имеет полсотни овец, которых он отдал чабану. Последний пасет их со своими овцами, получая от кустаря деньги или приплод. Кустарь — кулак или нет? Зажиточная семья не содержит постоян­ных наемных работников, но сдает в исполь­зование свой скот и мертвый инвентарь, по­лучая за это немалые доходы. Или же арен­дует большие земельные участки, но нани­мает рабочих только для обработки земли и уборки урожая, в остальное время обхо­дится собственными силами. Можно ли та­кую семью считать кулацкой?

На основе перечисленных примеров Самурский пришел к выводу: «Многообразны и неисчислимы все виды возможной эксплу­атации, особенно в нашей республике с ее многообразным укладом крестьянского хо­зяйства — от чисто натурального до предпринимательски-капиталистического. Яснo, что только одно определение кулачества не может быть исчерпывающим критерием для отнесения того или иного крестьянского хо­зяйства к этой категории».

Самурский мыслил диалектически. Он видел изучаемые явления в движении, в их многообразии, во взаимопереходах, в под­вижности их граней.

«Еще более сложным,— отмечал автор далее,—является определение бедняцкой или середняцкой категорий, для установления которых не имеется никаких общих объек­тивных критериев». Доказательства? Пожа­луйста. «С точки зрения сибирского кре- стьяниня (старожила), владеющего стоде­сятинным наделом, машинным инвента­рем и стадом скота, наш горский кулак яв­ляется только голью перекатной. С точки зре­ния кубанского середняка, запахивающего 20—30 десятин, имеющего пару-две лошадей две пары быков, плуги, веялки, сеялки и т. д., наш плоскостной середняк — только бед­няк».

Отсюда Самурский сделал два важнейших вывода. Первый: «Несмотря на всю растяжи­мость и условность объективных экономиче­ских признаков, характеризующих принад­лежность крестьянского хозяйства к той или иной социальной категории, в каждой мест­ности существует разделение крестьянства по относительным экономическим признакам на группировки, которые вне зависимости от абсолютной экономической мощности хозяй­ства имеют свое определенное отношение к Советской власти. И хотя горский кулак по экономической мощности равен сибирскому бедняку, первый есть враг Советской власти, а второй друг. И кубанский середняк, не­смотря на то, что в десятки раз богаче даге­станского середняка, может быть таким же союзником пролетариата и бедняка, как и наш середняк. Происходит это потому, что кулац­кое хозяйство, как бы оно ни было бедно аб­солютно, свое хозяйствование строит на эк­сплуатации других, еще более бедных кре­стьян и на этом пути сталкивается с мешаю­щей этой эксплуатации Советской властью, тогда как относительный бедняк или серед­няк определенного района (хотя бы он и был богаче кулака другой местности) укрепляет свое хозяйство и поднимает свое благосостояние  мерами, которые встречают не сопротивление, а содействие Советской власти, т. е. пу­тем кооперирования своих хозяйств, органи­зации колхозов, артелей, машинных товари­ществ и т. д.»

На основе этих идей Самурский пришел к заключению, что принадлежность крестьян­ства к той или иной социальной категории следует определять с учетом социально-эко­номических условий каждой местности. «Ввиду того, что эти категории определяются не абсолютной, а относительной экономической мощностью, экономические признаки для определения социальных категорий кре­стьянства в каждой местности должны быть выработаны свои, только к этому району применимые». Самурский убедился в том, что за отсутствием таких критериев «зача­стую, особенно на местах, возникают недо­разумения: бедняк смешивается с середня­ком, а середняк с кулаком».

Второй вывод: «Абсолютная мощность, зажиточность или благосостояние крестьян­ского хозяйства не определяют ни принад­лежность его к известной социальной груп­пе, ни отношение к Советской власти». Са­ми по себе размеры земельного участка, ко­личество инвентаря, скота, которыми распо­лагают крестьяне, еще не являются объек­тивным критерием для решения вопроса — бедняк данный крестьянин, середняк или кулак. Социальные группы определяются главным образом экономическими отноше­ниями, в рамках которых используются сред­ства производства. Между тем этому не уде­ляется должное внимание. А исходя только из экономической мощности крестьянского хозяйства, земельные, финансовые, но еще больше административные, государственные органы производят деление крестьян на дру­зей, союзников и врагов Советской власти, впадая в грубую ошибку. Это особенно каса­ется отождествления зажиточных крестьян­ских хозяйств с кулацкими. Самурский чет­ко разграничил их, указав, что все кулац­кие хозяйства по своей экономической мощи относятся к зажиточным, но не все зажиточ­ные хозяйства являются кулацкими. Да и цель аграрной политики партии состоит в том, чтобы сделать бедняцкие и середняцкие хозяйства зажиточными, что, однако, не оз­начает превращения их в кулацкие.

По Самурскому, существует два пути пре­вращения крестьянских хозяйств в зажиточ­ные. Первый путь — рациональное ведение хозяйства, применение науки и техники, ко­оперирование и коллективизация. «При на­шем низком уровне крестьянского хозяйства оно может подниматься почти безгранично,— утверждал Самурский,— идя по пути рацио­нализации, машинизации и коллективизации и этот подъем не будет отрывать крестьянст­во от Советской власти, а, наоборот, будет закреплять его за ней. Такими путями Совет­ская власть будет принимать все меры к об­щему подъему всего крестьянства». Второй путь достижения зажиточного состояния — эксплуатация чужого труда.  «Но следует иметь в виду,— предупреждал Самурский,— что развитие отдельных крестьянских хо­зяйств частично может пойти не указанным путем, а по пути эксплуатации чужого наем­ного труда и накопления излишеств, иногда даже не вкладываемых в хозяйство. В таком случае получается иное положение: самое незначительное возвышение над окружающей средой делает такое хозяйство зародышем сил, враждебных Советской власти».

Исходя из таких соображений, Самурский обобщил накопившиеся в наркомземе, наркомфине и РКИ материалы по сельскому хо­зяйству. В частности, сведения о доходах крестьянских хозяйств, выплачиваемых крестьянами налогах, их земельных уча­стках, размере и структуре сельскохозяйст­венного инвентаря. Оказалось, по имущест­венному положению (доходности) в респуб­лике бедняцких хозяйств — 61,85 процента, середняцких — 37 (в журнальном тексте ста­тьи, не прошедшем авторской корректуры, ошибочно указано 39.— А. А.), зажиточных

—  1,15. По размерам земельных участков бедняцких было 48,5 процента, середняцких 46,4, зажиточных — 5,1 процента.

Самурский сопрягал бедняков и середня­ков не с кулаками, как было принято делать в документах партии и научной литературе, а с «зажиточными крестьянами». Мы это знаем — почему. Экономическая мощь сама по себе не дает основания относить любое за­житочное крестьянское хозяйство однознач­но к кулацкому. Среди зажиточных имеются и кулаки, и не кулаки, но и не середняки. «Они (приведенные цифры.— А. А.),— про­должал рассуждать автор статьи,— говорят о маломощных, середняцких и зажиточных хозяйствах, но не говорят о социальных от­ношениях, т. с. не указывают, какое количество хозяйств является эксплуатируемым и какое количество эксплуатирующим (кулац­ким). Ведь наша партия считает крайне оши­бочным и вредным относить все зажиточные хозяйства к кулацким и точно так же ни в коем случае нельзя все бедняцкие хозяйст­ва отнести к числу эксплуатируемых. Поэто­му вопрос о социальных отношениях и про­цессах, происходящих в дагестанской дерев­не в целом и в отдельных районах, является особо актуальным и требует глубокого изу­чения».

Автор заметил и такое парадоксальное явление: кулак среди середняков. «Весьма часто в ауле встречаются хозяйства обед­невших «раскулаченных» кулаков в образе середняка, которые в социальном отноше­нии гораздо опаснее, свирепее, чем зажиточ­ные хозяйства…» Кроме, того, по наблюде­ниям Самурского, в дагестанском ауле встре­чается тип середняка, который, пользуясь почти безвыходным положением своих односельчан-бедняков, в страдную пору сдает им быков за двойную и тройную цену.

В заключение автор вновь обратился к партийному активу с предложением вклю­читься в обсуждение методики определения социальных групп крестьянства Дагестана, чтобы научно обоснованно проводить аграр­ную политику. Особенно важно было остере­гаться наметившейся опасности раскулачи­вания зажиточного крестьянства, основыва­ясь только на его имущественной мощи. Самурский особо обратил внимание на не­обходимость рассмотрения крестьянских хо­зяйств по таким признакам, как пролетаризация и эксплуатация, без чего невозможно определить их социальное отношение, т. е. «социальную физиономию». Он придержи­вался точки зрения, что именно в степени пролетаризации и эксплуатации основной критерий их разграничения.

Применяя этот критерий к дагестанскому аулу, автор статьи выделил пять групп кре­стьянских хозяйств: пролетарскую (продаю­щую свою рабочую силу, берущую в наем инвентарь и орудия труда), полупролетар­скую, мелкобуржуазную, буржуазную и пред­принимательскую. Затем добавил: «Для большей простоты и наглядности мы объе­динили 1 и 2 группы в бедняцкую, 3 и 4 — в середняцкую, считая пятую группу — за­житочной». Последний вывод противоречил всей логике аргументации. Статья посвяща­лась раскрытию критерия, по которому ку­лак выделялся из социальных групп кре­стьянства. Кулак, действительно, есть зажи­точный крестьянин, но не все зажиточные крестьяне кулаки. Поэтому даже «для про­стоты и наглядности» было недостаточно считать всех крестьян-предпринимателей за­житочными, еще следовало выделить из них собственно кулаков, придпринимателей-эксплуататоров. Можно было сделать и другой вывод: отождествить зажиточных крестьян с «буржуазной группой», а кулаков —с «предпринимательской».

Но получилось так, что, дойдя до этого вывода, Самурский перед ним остановился, не довел разбор социально-экономических групп крестьян до логического конца. Этим и воспользовались оппоненты Самурского.

ЯРЛЫК — «ПРАВЫЙ УКЛОНИСТ»

К этому времени полемика с Грановским по вопросу о взаимоотношениях советских и партийных органов вступила в апогей. Самурский противился усиливающемуся дав­лению партийных организаций на ДагЦИК и Совнарком.  Он направил статью «О мето­дике определения социально-экономических групп крестьянства в условиях Дагеста­на» в редакцию «Красного Дагестана». Предполагалось, что она будет опубликова­на в трех-четырех номерах, состоится об­стоятельное обсуждение поднятых проблем с тем, чтобы правильно проводить аграрную политику Советской власти в республике. Нельзя допустить издевательств над той ча­стью зажиточного крестьянства, которая собственным трудом добивается своего ма­териального благополучия. Кулаком надо называть, тем более объявлять, того зажи­точного крестьянина, кто действительно эк­сплуатирует чужой труд, причем не от слу­чая к случаю, а постоянно. Это был вопрос не только теоретический и политический, но и практический. С зажиточных крестьян, названных кулаками, по показателям своей экономической мощи, берутся большие нало­ги, они лишаются избирательных прав, их не допускают на работу в органы власти, что, в свою очередь, ведет к социальной не­справедливости и напряженности. Это все­рьез волнует Самурского как человека, коммуниста и председателя ДагЦИКа.

Редактор «Красного Дагестана» И. Грушин подготовил статью к публикации, ре­шив, что в предисловии будет указано о пе­чатании ее в дискуссионном порядке. По мнению И. Грушина, статья «изобилует ря­дом ошибочных теоретических положений. Поэтому по окончании публикации редак­ция «даст излагающий взгляд партии ма­териал». При этом редактор не счел нужным известить о своем намерении автора. Пусть узнает, когда статья будет опубликована.

В партийном архиве ДАССР сохранилась гранка статьи с редакционным предисло­вием. На обороте можно прочитать такую запись: «29 сентября ночью Грановский по­звонил Самурскому о том, что редакция пе­чатает его статью со своим предисловием. Редактор был против извещения Самурско­го. Самурский нашел редактора и после крупного разговора статья была снята с ма­шины».

Получилась противоестественная ситуа­ция. В соответствии с существующей журнали­стской этикой редактор, подготавливая ста­тью того или иного автора к публикации, оказывает помощь в ясном и четком рас­крытии содержания, указывает на спорные положения, договаривается о форме публи­кации — обычной, дискуссионной, поста­новочной. Тем более, что редактор «Красного Дагестана» имел дело со статьей председа­теля ДагЦИКа, т. е. официального лица рес­публиканского масштаба. На пленуме об­кома ВКП(б), состоявшемся в ноябре 1928 го­да, Самурский сказал, что по телефону про­сил Грушина встретиться с ним по поводу «значительных ляпсусов», которые, по мнению редактора, наличествовали в статье. Несколько дней ждал Грушина, но не до­ждался.

Самурский передал статью в редакцию журнала Госплана ДАССР «Плановое хозяй­ство Дагестана». Когда статья дошла до печати, он узнал о затевающейся и в этой редакции интриге. Потребовал от редактора А. Иванова присылки ему корректуры для вычитки. Редактор отказался исполнить за­конное авторское требование. Инцидент с редактором закончился тем, что редакция не дала возможности автору что-либо изме­нить и уточнить в тексте, опубликовала статью в соответствии с оригиналом и лишь в сноске на первой странице произвела на­клейку со словами «Авторской корректуры не было».

Почти одновременно журнал Дагобкома партии «Звезда» опубликовал остро критиче­скую рецензию. Автор Н. Грушин. Применяя политические ярлыки, обвинил Самурского в «отрицании кулака в Дагестане», игнори­ровании «кулацкой опасности», «правом ук­лоне».

Статья стала предметом многочисленных обсуждений и дискуссий. Оппоненты Самур­ского старались придать ей одиозное значе­ние, а автора характеризовали как сторон­ника правой оппозици. Для этого использо­вались газеты и журналы, трибуна собрания партактива г. Махачкалы, октябрьского и ноябрьского (1928 г.) пленумов обкома ВКП(б). Даже ответственный работник ЦК ВКП(б) В. Сидельников, приехавший для участия в работе ноябрьского пленума обкома партии, в своей речи сказал: «Полити­чески ошибочная установка этой брошюры в том, что, имея решения ЦК и VI конгресса Коминтерна о правой опасности, т. Самур­ский говорит в этой брошюре о борьбе с троц­кизмом (не говорил Самурский о троцкиз­ме.— А. А.), ни словом не указав о правой опасности и примиренческом к ней отноше­нии».

В своей речи на пленуме обкома от 16 но­ября 1928 года Самурский вынужден был подчеркнуть: «Интрига носит какой-то за­кулисный характер. Мне придется доказать, что Самурский не такой уж уклонист, как это некоторые думают… Что такое правый уклон и повинен ли в этом я? Я хочу спро­сить, когда это было, чтобы мы все, и я в том числе, снижали формирование темпа расширения крупной промышленности в Да­гестане? Товарищи знают, что именно Самур­ский неоднократно выступал за усиление нашей крупной промышленности, не забы­вая при этом о мелкой. Наконец, все знают мою точку зрения по вопросу о колхозах. Остается, значит, только моя брошюра, и то в поле зрения т. Грушина. В ней я будто бы совершенно не вижу кулака. Ну, товарищи, я думаю, что этого не может сказать ни один из членов правительства, в коллегии кото­рого я работаю. Таким образом, я думаю, что нет оснований обвинять меня в правом уклоне. Предположим, что я и в самом де­ле, помимо своей воли, незаметно для себя «замазал» кулака. Будем рассуждать по-че­ловечески: почему т. Грушин не мог выне­сти вопрос на бюро обкома? Нет, видите ли, кому-то захотелось «лепить» Самурскому ярлык «правого уклониста».

В конце своей речи Самурский вновь под­черкнул исследовательский характер своей статьи, а также стремление иных лиц тен­денциозно трактовать ее идею: «Присту­пая к работе, повторяю, я располагал мате­риалами, и вполне официальными, трех наркоматов, которые, следовательно, не мог­ли точно установить, как и в какой степени идет дифференцирование нашего аула. Я хо­чу спросить вас, товарищи, разве среди за­житочных крестьян нет эксплуататоров, раз­ве я мог бы утверждать о наличии только одного процента кулацких хозяйств в нашем ауле? Значит, ясно, товарищи, что я только вызывал на обсуждение этого вопроса пар­тийный актив, просил обменяться мнения­ми для окончательного подхода к вопросу о действительном определении социальных групп в дагестанской деревне. Однако все- таки понадобилось, в связи с моим отъез­дом, припаять мне ярлык уклониста».

Члены обкома М. Атаев, С. Сулейманов, О. Османов, М. Халидов, X. Эмирбеков вы­сказались на пленуме обкома против груп­повой склоки, шельмующей Самурского. Они отметили научно-исследовательский характер его статьи, равно как и большую личную активность его в борьбе против кулачества, за улучшение условий жизни бедняков и укрепление союза с середняком.

«Если Самурский ошибся,— сказал Атаев, —         то надо исправлять коллективно, а не обливать грязью». «Напрасно устраивают товарищи,— отметил Халидов, — нападки на брошюру Самурского, обвиняя его в том, что он не видит кулака в Дагестане. В бро­шюре указаны все прослойки, в том числе кулак, на странице пятой… Брошюра опуб­ликована в дискуссионном порядке и автор ее стремился вызвать товарищей на уча­стие в дискуссии по определению социаль­ных групп». А. Тахо-Годи высказал такое мнение: «Такая критика, которая была на активе Махачкалинской-партийной органи­зации, до хорошего не доведет».

По тревожным сигналам, поступавшим из Дагестана, ЦК ВКП(б) организовал про­верку работы Дагестанской партийной орга­низации. 23 октября Оргбюро ЦК решило укрепить руководство обкома партии, ото­звать из Дагестана Грановского.  Заодно и Самурского. ЦК не обвинил ни того, ни другого в каком-либо уклоне. Отозвал, по­скольку они не сработались. Объясняя при­чины их отзыва, секретарь ЦК ВКП(б) JI. Ка­ганович в специальном письме, присланном в Дагестанский обком, пояснил, что в партор­ганизации республики «взаимоотношения за последнее время сильно обострились и ста­ли тормозить работу», «имела место борьба между отдельными группами, в большей своей части носившая не принципиальный, а личный характер».

В ЦК ВКП(б), ВЦИК, ЦИК СССР посту­пило множество заявлений и ходатайств с просьбой о сохранении Самурского в за­нимавшейся им должности. По мнению их авторов, выезд Самурского из Дагестана мог отрицательно отразиться на развитии эко­номики и культуры республики. В одном из коллективных писем, оглашенных на ноябрь­ском (1928 г.) пленуме обкома ВКП(б), от­мечалось: «Одностороннее разрешение во­проса, а именно освобождение самого силь­ного, энергичного, инициативного т. Самур­ского, с которым связано не только все со­ветское строительство в Дагестане, но и все крупные вопросы хозяйственного и культур­ного строительства в республике, по нашему глубокому убеждению, не сможет разрешись создавшееся в Дагестанской партийной орга­низации положение».

Насколько это убеждение могло претен­довать на истину, показало время.