Долгожданная публикация результатов исследований кавказско- албанских палимпсестов сделала возможной не только инвентаризацию наиболее актуальных проблем, связанных с историей Кавказской Албании, но и выявление новых дискурсов в этой области знаний. В статье поднимается вопрос о причинах политической ангажированности проблематики Кавказской Албании, затрагивается проблема «исключительных прав» на ее этнокультурное наследие, рассказывается о значении новых кавказско-албанских письменных источников для изучения истории и языков современных лезгинских народов, а также некоторых аспектов их этнокультурной идентичности, наконец, обозначаются перспективы албанистики как самостоятельной научной дисциплины.
Открытие двух кавказско-албанских рукописей в монастыре Св. Екатерины на Синайском полуострове (Египет), совершенное З.Н. Алексидзе, стало, без преувеличения, переломной вехой в истории изучения Кавказской Албании, а также автохтонных народов Восточного Кавказа. Данному событию предшествовали достаточно драматические обстоятельства, которые описаны в научной литературе, прежде всего — в первом томе международной публикации этих рукописей[1]. Поскольку данный сборник посвящен 80-летию со дня рождения Зазы Николаевича, будет уместно еще раз отметить наиболее важные этапы этого открытия, опираясь на материал упомянутой публикации, разбавив его информацией, полученной непосредственно от юбиляра.
30 ноября 1971 г. в церкви Св. Георгия на территории монастыря Св. Екатерины произошел пожар. В мае 1975 г. во время работ по ремонту и реконструкции монахи обнаружили под алтарем церкви замурованный склеп, в котором было спрятано более 1100 манускриптов. Большинство рукописей, написанных на пергаменте, оказались греческими, остальные — арабскими, сирийскими, эфиопскими, славянскими и грузинскими.
Из-за схожести начертаний буквенных знаков православные монахи-греки поначалу приняли 142 новооткрытые рукописи за армянские, но при более внимательном изучении алфавитов допустили, что они могут быть и грузинскими. Последнее предположение было полностью подтверждено Патриархом Грузии Илией II, который посетил монастырь в 1984 г. Соответственно, вместе с 85 ранее известными грузинскими кодексами библиотеки фонд грузинских рукописей монастыря составил 227 единиц.
В 1990 г. для каталогизации и микрофильмирования грузинских рукописей в монастырь были приглашены специалисты Института рукописей им. К.С. Кекелидзе Академии наук Грузии во главе с директором института проф. З.Н. Алексидзе. Грузинские ученые за отведенное им короткое время инвентаризировали находки, снабдив их самыми общими описаниями. Выявление такого числа средневековых текстов всегда знаменательно, но ничего не предвещало неожиданностей. Правда, в одном из грузинских палимпсестов нового синайского собрания под инвентарным номером Sin. Geo. № 13 был зафиксирован еле различимый нижний слой текста, написанного на неизвестном алфавите. Вследствие плохой видимости этот алфавит первоначально был принят за эфиопский.
Во время второй поездки, в 1994 г., грузинские археографы перешли от кодикологической работы к восстановлению отдельных рукописей и их сборников (кодексов), чтению фрагментов грузинских текстов на рукописных страницах, разрушенных в различной степени, их идентификации. Тогда же было установлено, что 15 рукописей из грузинской коллекции практически «окаменели», т.е. зацементировались. В один из последних дней командировки З.Н. Алексидзе обратил внимание на то, что на уголках страниц одного из палимпсестов под инвентарным номером Sin. Geo. № 55 под верхним слоем грузинского текста явственно проявился нижний слой с буквами, стилистически похожими на армянские и грузинские, но не идентифицируемыми ни с одними из них. Оказалось, что буквы этого алфавита идентичны с теми, что были выявлены на нижнем слое палимпсеста Sin. Geo. № 13, но, в отличие от них, были гораздо более ясными. По рассказу самого исследователя, виной тому был пожар: нижний текст стал проявляться из-под верхнего из-за термического воздействия на пергамент и «окаменелости».
Сопоставив неизвестные письмена со всеми известными алфавитами, в том числе албанским алфавитом из Матенадарана и албанской эпиграфикой Азербайджана, исследователь идентифицировал тексты как кавказско-албанские. Для этого пришлось самостоятельно, не имея никакого специального оборудования кроме фонаря, пытаться разобрать текст на просвет, стараясь вычленить максимальное число буквенных знаков и их сочетаний. Такая работа проводилась во время командировки З.Н. Алексидзе в 1996 г. По признанию ученого, в результате этой командировки зрение у него заметно ухудшилось, но зато появился материал, который позволил начать работу по расшифровке кавказско-албанского текста. По существу, это был настоящий научный подвиг. На основе полученного с таким трудом материала удалось уточнить значения многих букв кавказско-албанского алфавита и уверенно установить наиболее употребительные сокращения, такие как «Бог» и «Иисус Христос». Уже через год появилась первая публикация о синайских находках, ставшая подлинной научной сенсацией[2].
В 2000 г. в рамках масштабного проекта по электронной документации кавказских языков ARMAZI, поддержданного Фондом Фольксвагена (Volkswagen Stiftung), в монастыре были сделаны ультрафиолетовые фотографии рукописей, которые оказались единым кодексом. Было установлено, что на 242 страницах кодекса содержится текст на кавказско-албанском языке, из которых 126 страниц, написанных более крупными буквами, представляли собой текст Лекционария, а 112 страниц — Евангелие от Иоанна. Текст на четырех страницах безвозвратно утерян. Кроме того, нижний слой содержал также небольшие фрагменты текстов на армянском, сирийском и грузинском языках. Полученные снимки позволили начать планомерную работу по расшифровке кавказско-албанского текста.
Ключом к расшифровке оказалась кодикология грузинских и армянских палимпсестов. Поскольку большая часть новооткрытых грузинских рукописей имели литургический характер, у З.Н. Алексидзе возникла мысль о том, что и албанский манускрипт мог представлять собой Лекционарий — сборник годичных литургических чтений[3]. В грузинских и армянских лекционариях заголовки библейских фрагментов написаны более мелкими буквами. Сопоставление с ними заголовков из кавказско-албанского палимпсеста Sin. Geo. № 55 позволило дать транскрипцию нескольких десятков таких заголовков, идентифицировать имена апостолов и евангелистов, выявить числовые обозначения апостольских посланий и священных имен. Сравнивая библейские топонимы и имена с соответствующими армянскими, грузинскими и удинскими словами, удалось установить значения всех букв и расшифрована значительная часть рукописи.
Большой объем работы по чтению и переводу палимпсестов, а также их анализу выполнили Йост Гипперт, Вольфганг Шульце и Жан-Пьер Маэ. Й. Гипперт и В. Шульце завершили расшифровку текста, начатую З.Н. Алексидзе. Кроме того, В. Шульце составил словарь морфем кавказско-албанского языка и опубликовал лингвистический анализ отрывка из 2-го послания к Коринфянам. В 2004 г. при помощи специального оборудования были сделаны мультиспектральные фотоснимки всех листов манускрипта и началась работа над изданием текстов*.
Первый том «The Caucasian Albanian Palimpsests of Mt. Sinai» (317 стр.’ вышел в свет в серии «Monumenta Palaeographica Medii Aevi. Series Ibero- Caucasica» в 2008 г. под редакцией Й. Гипперта, В. Шульце, З.Н. Алексидзе и Ж.-П. Маэ**. Он включает в себя введение З.Н. Алексидзе и Ж-П. Маэ и семь разделов, написанных Й. Гиппертом и В. Шульце.
Введение посвящено истории Кавказской Албании с особым акцентом на происхождение и судьбу албанской письменности.
Раздел 1 является кодикологическим: в нем как раз рассказывается oб открытии рукописей, их оцифровке, приводятся описания структуры и содержание рукописей отдельно по слоям: верхнему — грузинскому и нижнему — албанскому.
Раздел 2 — лингвистический, в нем исследуются фонология, морфология и синтаксис кавказско-албанского языка, его место в существующей системе классификации языков.
Раздел 3 содержит латинскую транскрипцию албанского текста и перевод на английский язык фрагментов Библии. Из книг Нового Завета это: рукопись Евангелия (Евангелие от Иоанна); рукопись Лекционария (включает в себя отрывки из Евангелий от Матфея, Марка и Луки, Деяний святых апостолов, Соборных посланий и Посланий Павла). Из книг Ветхого Завета: Книга пророка Исайи; Псалмы (фрагменты).
Раздел 4 представляют различные указатели — именные, географические, терминологические и др.
Второй том издания (267 стр.), продолжая нумерацию разделов первого тома, включает разделы 5,6 и 7. В них детально описаны сами тексты, приводятся их фотографии и переводы[4]. Для восстановления лакун в рукописях исследователи использовали конъектуры, выделив их отдельно в транскрибированном тексте.
Принципиально важный вывод, к которому пришли исследователи албанских палимпсестов в результате дешифровки текстов, заключается, в частности, в том, что «лезгинский характер» кавказско-албанского языка «находится за пределами всяких сомнений»[5]. Что конкретно они имеют в виду под лезгинским характером языка, детально описано ниже в нашем специальном исследовании о народах и языках Кавказской Албании, которое вошло в данный сборник. К лезгинским языкам, кроме собственно лезгинского, относятся удинский, табасаранский, агульский, рутульский, цахурский, будухский, крызский и арчинский. Исследователи албанских палимпсестов не только подтвердили высказанный еще А.Г. Абрамяном[6] тезис о том, что в основе кавказско-албанской письменности лежит один из языков лезгинской группы, но и уточнили этот вопрос, определив язык палимпсестов как наиболее близкий к современному удинскому (см. ниже). Тем самым была поставлена точка на спекуляциях по этой теме. Если выводы А.Г. Абрамяна и его последователей оспаривались как гипотеза, то результаты исследований кавказско-албанских палимпсестов не оставляют простора даже для изощренной фантазии.
Появление надежно атрибутированных источников кавказско-албанской письменности создает благоприятные условия для обсуждения многих спорных аспектов истории Кавказской Албании, но оно вряд ли снизит конфронтационность в этой области знаний, поскольку история кавказско-албанских племен тесно связана с проблемами этногенеза и этнической карты Восточного Кавказа, исторической принадлежности тех или иных территорий. В различной степени проблематика темы затрагивает Азербайджан, непризнанную Нагорно-Карабахскую Республику, Армению, восточные районы Грузии (Кахетию), южные области России, точнее — Дагестан. История Кавказской Албании до сих пор чрезвычайно современна, хотя до публикации албанских текстов кавказские албаны оставались в определенной степени таким же загадочным фантомом, как и хазары: несмотря на обилие сведений письменных источников о них, споры относительно их происхождения, племенного состава и этнической принадлежности никогда не прекращались.
Особую остроту дискуссиям по Кавказской Албании придает неразрешенность ситуации вокруг нагорно-карабахского конфликта. Вероятно, стоило бы отделять академические, в частности источниковедческие и исторические, аспекты темы от идеологических и политологических, а также от проблематики этнологии, социологии истории и культуры с ее детерминантом проблемы идентичности. Выведение политических аспектов проблематики, которая на Южном Кавказе все еще сохраняет свою злободневность, за скобки основной темы, возможно, позволило бы несколько снизить эмоциональный градус общественных дискуссий, основанных на противоположных исходных посылах, и деполитизировать изучаемую научную тему, сместив акценты с изучения политической и этнической истории на комплексное изучение новооткрытых албанских текстов. Истории Кавказской Албании долгое время не везло, не повезло и теперь, в постсоветское время: результаты исследований в данной области сразу становятся аргументами в руках сил, вовлеченных в карабахский конфликт (ср.: политизацию раскопок городища в Арцахе, идентифицируемого некоторыми исследователями с Тигранокертом, с последующими выводами). Многие исследователи и поныне остаются заложниками этой ситуации, несмотря на то, что, как показывает мировой опыт решения подобных конфликтов, исторические аргументы никогда не оказывались решающими в реальной политике. К сожалению, везде, где кавказско-албанские штудии неразрывно связаны с местной историей, научные исследования все еще продолжают оставаться под влиянием властей и общественности.
В истории Кавказской Албании можно выделить ряд проблем, которые в наибольшей степени искажаются в угоду политическим интересам. Проблема этнической принадлежности албан имеет невероятную общественно-политическую остроту прежде всего из-за этнокультурного наследия Кавказской Албании. В Азербайджане эту тему актуализируют не только продолжающиеся дискуссии об исторической принадлежности территории Нагорного Карабаха, но и объективные трудности в формировании этнической и гражданской идентичности сложного по своему составу азербайджанского народа.
Некоторые азербайджанские авторы, не являющиеся специалистами-историками, неправомочно ставят знак равенства между кавказскими албанами и современными азербайджанцами, видя себя их «прямыми потомками», что, конечно же, не отражает исторических реалий. При этом необходимо признать, и на это неоднократно указывали исследователи, что кавказско-албанские племена сыграли немаловажную роль в этногенезе и формировании азербайджанского народа. Впрочем, подобным образом поступают и некоторые представители лезгинской интеллигенции: культивируемое ими прямое сопоставление кавказских албан с современными лезгинами точно так же неправомерно с исторической точки зрения.
Вторая важная, актуализированная и крайне политизированная проблема связана с определением границ Кавказской Албании, особенно южных рубежей этого политического образования. Условно ее можно назвать проблемой правобережья, поскольку Нагорный Карабах (Арцах), значительная часть которого именовалась Цавдек и коренных жителей которого (цавдеев) Мовсес Хоренаци недвусмысленно относил к албанским племенам, находился именно на правобережье Куры. Большинство армянских исследователей настаивает на том, что территория Албании не распространялась южнее Куры (за исключением в основном периода после раздела 387 г. марзбанства и Михранидов), причем они акцентируют внимание не только на границе политической, но особенно — этнической: по их мнению, река Кура была границей двух различных этнических общностей. Тем самым, в частности, отрицается сам факт кавказско-албанского происхождения автохтонов некоторых исторических областей правобережья. В свою очередь, азербайджанские исследователи порой значительно сдвигают на юг политические и этнические границы Кавказской Албании.
Учитывая то обстоятельство, что международный статус Нагорного Карабаха до сих пор не определен, можно не сомневаться в том, что обе указанные проблемы останутся чрезвычайно актуальными в ближайшей перспективе. Посему, полагаем, до полной деполитизации истории Кавказской Албании все еще очень далеко. Тем не менее очевидно, исследователи должны в полной мере учитывать причины, которые политизируют историю, и относиться к этому с некоторым пониманием.
Признавая кавказских албан близкими по происхождению и языку восточнокавказскими племенами, многие исследователи, тем не менее, стараются сегодня избегать даже упоминания о лезгинских или в целом дагестанских народах, замалчивать их этническую, этнокультурную сопричастность. Такой подход, обусловленный общественно-политическими условиями, в которых оказались исследователи, можно считать меньшим из зол, но он объективно упрощает задачу реализации определенного политического заказа.
С точки зрения исторического детерминизма невозможно говорить об исключительных правах какого-то одного из современных народов — азербайджанского или лезгинского и даже удинского — на этнокультурное наследие Кавказской Албании. Это тем более справедливо по отношению к конфедерации, каковой по своей сути и была Кавказская Албания. Благодаря сохранившимся письменным источникам мы более или менее точно знаем, какие именно племена создавали эту страну, на каких языках они разговаривали и что с ними происходило на протяжении столетий. Термин «албаны», как представляется, был не только обозначением конкретной этнической общности, но и собирательным названием многих народов, населявших Кавказскую Албанию. Поэтому трудно найти оправдания для категорических суждений по проблематике Кавказской Албании, основанных на непомерном преувеличении одних фактов и приуменьшении, а то и замалчивании других. Намеренные искажения, алогичные интерпретации многократно повторяемые, как мантры, мнения, часто имеющие весьма слабую аргументацию, — все это как раз и является признаком политической ангажированности исследователя, его желания доказать свой тезис любой ценой. Никто не спорит, что гуманитарная наука должна служить обществу, но какая же польза для общества от науки, если она вместо объективного описания истории будет предлагать мифические, искаженные представления о прошлом?
Постановка вопроса об этнокультурном наследии Кавказской Албании безусловно, имеет право на существование, однако это совсем другая гораздо более широкая научная проблема. Широкая настолько, насколько были сложными и многообразными процессы этнической истории народов Кавказа, история которых так или иначе была связана с этим государством. Признавая преемственность культуры древней Албании и средневекового Аррана (а не признавать такую преемственность невозможно), в то же время нельзя отрицать, что к этнокультурному наследию этого древнего государства в той или иной степени должны были иметь отношение народы, находившиеся в зоне тесных контактов с албанами (разумеется в различной степени), — даже с учетом той значительной трансформации, которую это наследие испытало под влиянием последующих пpoцессов исламизации и деэтнизации коренного населения.
Почему сегодня очень важно именно таким образом ставить наиболее дискутируемый вопрос об этнокультурном наследии Кавказской Албании, а не попытаться, прикрываясь благовидным предлогом «вернуть народу его историю», заявить об исключительных правах лезгинских народов на албанское наследие? Тем более что наиболее авторитетные представители двух крупнейших школ албанистики, азербайджанской и армянской, сих пор находящихся в жесткой конфронтации друг с другом по вопросу о происхождении албан, согласились не только с мнением мировой научной общественности, в том числе и исследователей кавказско-албанских палимпсестов, но и друг с другом: одни из них прямо пишут о лезгинских народах как «прямых предках» албан7, другие — относят их к албанскому этносу8
Во-первых, при изучении истории простые линейные подходы не выдерживают строгой научной критики, поскольку они в полной мере не учитывают сложную диалектику исторических процессов, общественную эволюцию с ее фактором межплеменного и межэтнического взаимодействия, внутренних противоречий и внешних влияний, а также имевшие место диффузии, предполагавшие вытеснение одной культуры другой, иначе говоря, разрывы в преемственности исторической традиции. Поэтому одно дело — этническое происхождение, а совершенно другое — исключительные права на наследие. По нашему мнению, этнокультурное наследие Кавказской Албании по праву принадлежит всем тем народам, которые, с одной стороны, входили в состав этого государственного образования, с другой стороны, этногенез которых происходил с участием албанского этнического компонента/субстрата, но ровно в той степени, в какой этот компонент/субстрат принимал участие в формировании каждого из них. Процессы миксации и ассимиляции были объективным историческим явлением, хотя и основанным на субъективных интересах большой массы конкретных людей, осознанно и чаще всего добровольно делавших свой выбор в пользу той или иной идентичности — политической, этнической или религиозной. С другой стороны, этносы — не только биологический, но и социокультурный феномен, этот фактор также необходимо учитывать при анализе данной проблемы.
Во-вторых, из-за своей весьма трагической судьбы албанское культурное наследие с его древней письменностью, автокефальной церковной традицией, претендовавшей на апостольское происхождение, множеством храмов не только на Восточном Кавказе, но и в Иерусалиме, образовательными центрами и оригинальной книжной культурой, памятниками архитектуры и археологии и т.д. заслуживает к себе, как мне представляется, гораздо более деликатного, бережного отношения. А между тем хотя бы частичная деидеологизация кавказско-албанской проблематики позволила бы перейти к практическому решению актуальных научных проблем. Без широкого международного участия исчерпывающее решение этих проблем невозможно.
Разделенность советской академической науки на региональные научные школы, исследовавшие проблемы истории в строго определенных географических рамках своих «республик», привела к парадоксальной ситуации, когда историческое прошлое дагестанских, в том числе лезгинских, народов изучалось почти исключительно в рамках сегодняшних административных границ Дагестана. В качестве объекта исторического анализа в основном рассматривались территории, политические образования, а не народы, которые, собственно, и творили историю. Тем самым единый исторический процесс на Восточном Кавказе искусственно разрывался на части. Возвращение к парадигме субъектности народов в истории позволяет рассматривать историю Кавказской Албании в качестве составной части истории не только азербайджанского, но прежде всего лезгинских (а в широком смысле — дагестанских) народов. Тем самым мы обозначаем один из важнейших ключевых дискурсов в тематике албанистических исследований.
При изучении истории Кавказской Албании нельзя игнорировать и существование проблемы исторической памяти, которая формирует отношение народа к собственной истории. В современных условиях историческая память, опирающаяся не только на научные данные, но и на мифологию, может выражаться очень по-разному — от реставрации храмов и воссоздания христианских общин до использования древней топонимики в качестве названий культурных мероприятий и коммерческих предприятий, а кавказско-албанской геральдики и элементов письменности — в символике общественных организаций и движений. В последнем случае, связанном с широкой общественной дискуссией по поводу правомерности использования знака-нешана царя Албании Асвагена в современной символике, актуализировались такие сугубо научные проблемы, как суверенитет Кавказской Албании, степень зависимости албанской династиии Аршакидов от власти Сасанидов, происхождение кавказско-албанской символики и др.
Но еще более непредсказуемым и интересным представляется то мощное культурное влияние, которое албанистические штудии оказывают на сложные общественные процессы на Северном Кавказе. Распространение информации об этих исследованиях представляется чрезвычайно важным и целесообразным, поскольку оно позволяет воспитывать толерантность и мультикультурализм в мусульманской среде, позволяя народам, населяющим Восточный Кавказ (лезгинскому, табасаранскому, цахурскому, рутульскому и др.), знать свои корни, богатую событиями историю и культуру, имевшую собственную оригинальную письменность, ощущать сопричастность с древнехристианскими традициями, воспринимать восточное христианство в качестве составной части своего исторического культурного наследия. Эти исследования также позволяют обратить внимание общественности на проблемы развития небольшого в настоящее время удинского народа Азербайджана (около 5000 чел.), рассеянного и по России (около 5000 чел.), Грузии, Армении. Удины — единственный из всех албанских народов, сохранивший не только свое древнее этническое название (ути), но и христианскую веру.
Сегодня в России идет сложный процесс гармонизации различных идентичностей — этнической, религиозной, культурной, исторической и гражданской. Предполагается, что приоритет гражданской идентичности не должен противоречить другим формам идентичности, иначе неизбежен внутренний личностный конфликт, который, как известно, может оказывать разрушительное воздействие на формирование человека. Проблема гармонизации идентичностей характерна для всех постсоветских стран, находящихся в процессе все еще продолжающейся общественной трансформации. Ясно, что в первую очередь необходимо изучать историю народов вместо истории территорий, однако для гармоничного гражданского воспитания не менее важно вписывать историю народа в историю страны, в которой этот народ живет. Подобная постановка вопроса позволяет ввести в российскую историческую науку еще один тематический дискурс, до сих пор мало осознаваемый и артикулируемый. Речь идет о необходимости рассматривать историю Кавказской Албании как часть истории России, а не только Азербайджана, Армении и Грузии.
Выявление кавказско-албанских рукописей дало мощный импульс для дальнейшего развития албанистики. Изучение различных исследовательских аспектов (лингвистических, археографических, исторических, культурологических и др.), связанных с этим открытием, потребует усилий многих ученых. С другой стороны, публикация письменных источников уже сейчас закладывает твердый фундамент для дальнейших албанистических штудий, позволяя специалистам перейти на качественно новый уровень исследований. Предметный диапазон этих исследований очень широк — это не только история и культура, но и археография, сравнительно-историческое языкознание, история христианства и библеистика, доктрины и религиозная практика Албанской церкви и мн. др. Это означает, что албанистика становится многопрофильной отраслью знания. Обретение большого объема аутентичной источниковедческой базы, как нарративного, так и археологического характера, позволяет албанистике претендовать на статус самостоятельной научной дисциплины, теснейшим образом связанной с кавказоведением, арменистикой, иранистикой, арабистикой.
Благодаря синайским находкам мы можем с несравненно большей надежностью интерпретировать сведения средневековых арабо-мусульманских источников, часть из которых восходит к более ранним сасанидским текстам. Доказано, например, что текст Лекционария восходит к более древней, чем греческая Септуагинта (VII в.), редакции Евангелия, составленной на арамейском или сирийском. Так или иначе, эти изменения делают Албанский Лекционарий одной из жемчужин мировой библеистики.
Наконец, изучение албанских палимпсестов позволяет историкам не только установить в свете новых данных новые исторические факты и расширить горизонты исследований, но и уточнить и переосмыслить известные события и явления, а также многие концепции. Но еще большие возможности открываются перед лингвистами, которые получили в свое распоряжение объемную базу данных лексических единиц (приблизительно 5400 символов[9]) и грамматических структур древней формы одного из лезгинских языков, причем в виде переводов известных сакральных текстов, что в значительной степени упрощает задачу их семантического анализа. Совершенно новые горизонты открываются для изучения не только исторического языка кавказско-албанской письменности текстологии и палеографии, но и современных лезгинских языков, проблем дагестанского сравнительно-исторического языкознания, включая вопросы глоттохронологии. Дело в том, что, по мнению И. Гипперта и В. Шульце кавказско-албанский язык с фонологической и лексической точек зрения «сохранил исконно лезгинские (более точно: восточносамурские) признаки намного лучше, чем современный удинский»[10].
Значение албанских палимпсестов Синайской обители трудно переоценить. Они обозначили начало нового этапа в изучении древней и раннесредневековой истории народов Восточного Кавказа. Результаты сложной высокотехнологичной работы по визуализации текста стали доступны для дальнейшего изучения, в научном обороте оказался большой объем и изображений рукописного текста. Большой труд, исследовательское чутье талант З.Н. Алексидзе и его коллег, особенно Й. Гипперта и В. Шульце, позволили расшифровать древний текст и подготовить к изданию две уникальные кавказско-албанские рукописи. Однако основная работа, быть может менее масштабная, но от этого не менее важная, требующая большего времени, скрупулезности и внимания, еще впереди.