Магомед Ярагский — идеолог и духовный вождь освободительного движения народов Восточного Кавказа в 20-50 -х годах XIX в.

КАВКАЗСКАЯ АЛБАНИЯ — ЛЕЗГИСТАН: история и современность
/ Абдурагимов Г.А.  -Спб., 1995  

Глава VII

ЛЕЗГИСТАН  В XIX ВЕКЕ

8.3. Призыв к свободе и справедливости

«В местной печати, — пишет проф. А.Агаев, — уже несколько раз промелькнуло сообщение о том, что приступивший в Махачкале к работе Исламский институт назван именем Магомед-Эфенди Ярагского. Между тем мало кто знает его жизнь и деятельность, его мировоззрение и то, почему он удостоен такой чести создателями названного института. Некоторые из наших историков могут привести кое-какие сведения о нем, но в исторических трудах, посвященных прошлому, его имя только упоминается» [26].

Между тем в архивах, рукописных фондах научных институтов, старых газетах и журналах можно отыскать немало материалов о нем. В рукописном фонде ИИЯЛ хранится объемистая, чуть ли не в 40 страниц записка штабс-капитана Прушанского о его жизни и деятельности, написанная еще в 1841 году. На первой же странице о Магомед-Эфенди сказано: «По обширному уму он считался в числе дагестанских алимов, а по званию главного кадия имел возможность приобрести большое состояние». Записка ценна тем, что в ней воспроизводятся многочисленные отрывки из его проповеднических речей, писем и воззваний, по которым можно судить, что за человек и мыслитель он был, какова его роль на начальном этапе движения горцев [26].

В начале XX века Гасану Алкадари (внуку М. Ярагского по дочерной линии) удалось собрать некоторые труды из философского наследия деда и два из них опубликовать в 1910 году в типографии М.-М. Мавраева. Сравнительный анализ опубликованных произведений и рукописных оригиналов, находящихся у Галиба Садыки, свидетельствует о том, что эти труды изданы в сокращении. Одно из произведений под названием «Большая касыда» написанная М. Ярагским в класическом жанре, будучи первой дагестансой поэмой на арабском языке, явилось, по существу, программным трудом, теоретическим обоснованием необходимости начала газавата, предопределившего в последующем длительный этап национально-освободительного движения горцев Дагестана и Чечни.

И, наконец, — пишет А. Агаев, — Саид Габиев в 1925 году в газете «Красный Дагестан» посвятил Магомед-Эфенди значительную часть своей статьи «Мюридизм в Дагестане», а русский писатель П.Павленко в 1942 году в повести «Шамиль» на основе записки Прушанского и других источников создал художественный образ Ярагского, назвав его «светилом тариката». В повести он изображен под именем Курали-Магомеда. «Курали» –– псевдоним Магомеда, которым пользовался он сам, порой и другие дагестанцы прибегали к этому псевдониму. В основе псевдонима лежит название южнодагестанских предгорий, известных среди жителей как «Кюре», а «ли» означает не что иное, как «житель» [6].

Сегодня, к сожалению, приходится говорить о необходимости возрождения в Лезгистане исламских традиций, которыми некогда славился наш край. Именно отсюда происходили признанные религиозные авторитеты, ученые-арабисты, поэты.

Рис. 8.1. Титульный лист книги М. Ярагского «Большая и малая касыды»

До Октябрьского переворота в Кюринском округе было 194 (II место после Гунибского округа), а в Самурской — 102 мечети. Во многих из них были медресе, в которых получали соответствующее образование. Отказ от атеистической диктатуры поставил, наконец, на повестку дня вопрос о соблюдении прав верующих, возвращении духовного и культурного пласта, связанного с исламом. Стоит ли напоминать, что забвение общечеловеческих ценностей, заложенных в религии, привело в конечном счете к бездуховности, потере нравственных ориентиров. Ведь вся наша культурная программа в значительной мере в прошлом была связана с исламом. Ислам — не только религия, но и правила жизни, обычаи и традиции, по которым веками строился мир горцев. Все это разрушено в Лезгистане до основания. Заставляя забыть обычаи предков, горцам ничего не дали взамен. По этому поводу Р.Ризванов пишет: «Если честно признаться, то не всегда и не всем хватало стойкости перед лицом распоясавшегося зла: ведь заставляли же нас сжигать священные книги, в том числе и рукописные научные труды, принуждали разрушать мечети и превращать их в клубы и колхозные склады, приказывали с разных трибун поносить Аллаха, отлучать детей от веры. А вместо имени Бога вложили в наши уста имя Сталина и имена других «вождей», запятнавших себя гнуснейшими преступлениями против собственного народа» [27].

«Не верующий ни в Бога, ни в черта способен только к разрушению. Созидательного начала в нем нет. У него только одно стремление — брать и потреблять. Он в своей слепоте не думает о потомстве. А если и есть у него какая-либо забота, то только о личном… Ведь именно вера в Аллаха способствует честной инициативе, а не рвачеству, достойной коммерции, а не спекуляции, созидательному труду, а не разрушительному…» [27].

Магомед Ярагский был не только выдающимся религиозным деятелем Восточного Кавказа, но и крупным ученым, носителем идей добра, справедливости, чести, равенства народов и людей. Поэтому такие личности, как Магомед Ярагский, любимы в народе, им верили, за ними шли. Поскольку о нашем знаменитом земляке ничего практически не знаем, привожу часть статьи проф. А.Агаева в «Дагестанской правде» от 14 апреля 1992 г., фрагментом из которой начат этот параграф [26].

Магомед Ярагский родился в 1761 году в селе Яраг нынешнего Магарамкентского района. «О родителях и семье М.Ярагского пишет Гасан Алкадари в известной книге «Асари Дагестан». Отцом Магомеда-Эфенди Ярагского был Молла-Исмаил, духовный наставник, имевший свое медресе в родном ауле, а женой была дочь моего земляка Магарама-эфенди Ахтынского. По мнению Гасана, Магарам относился к «числу больших ученых, преподававших физику и философию». В свое время Магарам, занимаясь учительскими делами, поселился в соседнем с Юхари-Ярагом ауле Махмудкент. Общие их интересы и занятия сблизили семьи, что и дало жизнь Магомеду, который с детства проявил тягу к общественным делам.

Источники сообщают, что будущий духовный предводитель движения горцев, «закончив полностью курс наук в Кюринском округе и в других культурных центрах Дагестана, стал во времена Аслан-хана преподавателем в своем селении и просветителем». Известность его медресе все более ширилась, о чем говорит приезд в Яраги юношей как из других лезгинских аулов, так и из Дербента, Бухары, Ширвана. Из ученикого его дальнейшей судьбе некоторые сыграл значительную роль. В первую очередь уроженец Ширвана Хасмагомед. Он почти семь лет проучился в ярагском медресе, а затем вернулся домой, по одним источникам в Кюрдамир, по другим чуть ли не в Бухару, но через год-другой вернулся. Хасмагомед пригласил Магомеда-эфенди в Кюрдамир к известному шейху Исмаилу-эфенди, и тот обучил ярагца тарикату. Исмаил-эфенди говорил ему и другим гостям, которые приехали к нему вместе с Магомедом-эфенди Ярагским, что «мусульманская вера колеблется, что мусульмане предались греху, –– пьянство и разврат сделались им знакомы, что, наконец, мусульмане не ведают шариата и, будучи подвластны неверным, не могут возвыситься до постижения великой науки тариката».

Магомед-Эфенди согласился «приступить к доброму делу, навести мусульман на путь истины», а Гаджи-Исмаил провозгласил его «старшим мюршидом», то есть главой последователей нового толкования ислама в Дагестане.

Эти события происходили в начале 20-х годов XIX века, когда царская армия, силой вводя российские порядки во вновь завоеванных и закрепленных Гюлистанским договором с Ираном землях, совершала карательные экспедиции вглубь дагестанских гор. Командовавший ими Ермолов еще в 1820 году откровенно писал императору: «Я не отступлю от предпринимаемой мною системы стеснения злодеев всеми способамии. Главнейший есть голод, и поэтому добиваюсь я иметь пути к долинам, не могут они обрабатывать землю и пасти свои стада».

В 1823 году Ермолов с многочисленной армией вторгся в Кюре, наводя страх на мирных жителей не только истреблением непокорных, но и обложением непомерно большой данью. Ее размер определялся в три тысячи рублей серебром.

В этой ситуации из Кюрдамира в родной аул возвратился Магомед Ярагский и, собрав аульчан, сказал им: «Народ! Mы сегодня не мусульмане, не христиане и не идолопоклонники. Истинный магометанский закон состоит вот в чем. Мусульмане не могут быть под властью неверных». Переведя дух, он вновь заговорил: «Мусульманин не может быть ничьим рабом или подданным, и никому не должен платить подати, даже мусульманину. Кто мусульманин, тот должен быть свободный человек, и между всеми мусульманами должно быть равенство».

Немецкий ученый и писатель Фридрих Боденштедт в 1855 году издал в Берлине книгу «Народы Кавказа и их освободительные войны против русских» [28]. Особое место в книге исследователь отводит шейху Магомеду-Эфенди Ярагскому, которого он называет Мулла-Мухаммедом. «Мужчины Ярага и все, собравшиеся вокруг меня, — взывает идеолог газавата на Кавказе, — идите и освободите свои души от духа рабства, который сковывает вас, идите в мечети и упадите перед лицом Всевышнего, молитесь о покаянии, не думайте ни о сне, ни о пище, и Аллах явит вам свою милость. Он поведет вас праведным путем и наделит вас силой великого дела, которое вы призваны совершить. Аллах подаст мне сигнал, а я объявлю его Вам. Будьте готовы проявить мужество, когда настанет час битвы» [28].

Магомед-Эфенди поначалу ставил вопросы о достижении свободы и равенства горцев в мирных формах. Он пытался добиваться чисто духовного самоутверждения свободы и равенства. Ему мыслилось, что стоит угнетенному корить угнетателей про себя, отрешиться от тягот жизни, мыслями слиться с богом — боль угнетения можно заглушить. Иначе говоря, он звал окружающих к моральному неприятию растущего национального и социального насилия.

Рис. 8.2. Штурм Ахцаха (Ахты) русскими войсками. Фрагмент картины Бабаева П.И. (1813-1870 гг.)

Было бы неправильно считать, что, когда Магомед-эфенди говорит о «неверных», он ведет речь о неверных только в религиозном плане: «верные» мусульмане, а «неверные» все остальные, христиане в первую очередь. В приведенной выше его речи сказано, что мусульманин как человек » не может быть ничьим рабом», он «не должен платить подати и мусульманину», то есть своему, по религии «родному» правителю или любому лицу. Так что «неверными» в его мыслях и устах являются все те, кто не верен идеалам свободы и равенства, будь они приверженцы христианства или ислама. Термины «верные» и «неверные» используются им и в гражданском плане: в соответствии со степенью верности жителей Дагестана родной земле или ее захватчикам. Размышляя таким образом, Магомед-Эфенди убедился, что сам тоже находится в долгу у своего народа, в какой-то степени причастен к нарушителям прав мусульман на свободу и равенство. И он вновь выступает перед аульчанами в мечети, говоря им: «Я самый грешный человек перед богом и пророком. До сих пор я не ведал, что бог нам повелел. Теперь только постиг эту высокую истину. Все мои дела до сих пор лежат грехом на моей душе».

Рис. 8.3. Магомед-Эфенди Ярагский (1761-1838 гг.)

Аульчане никогда не слышали таких признаний Эфенди, а он продолжал, утоляя их любопытство: «Мною взятый зекат (десятина) муллам не следует брать, а потому я сделал большое преступление. Я сознаюсь, простите меня, а если хотите, дозволяю, возьмите все мое имущество и разделите между собой».

Ярагцы простили ему, но с того дня он перестал взимать зекат, хотя тот большей частью шел на помощь беднякам.

Чтобы дать понять, что одинаково отвратительна несправедливая власть, которая исходит от людей, исповедующих любую религию, он в той же речи отмечает: «Будучи под властью неверных или чьей бы то ни было, все наши намазы, уроки, все странствования в Мекку, ваш нынешний законный брак и все ваши дети незаконны».

Рис. 8.4. Ученики и последователи М. Ярагского: Джэемалетдин, Гази-Мулла, Шамиль

«Весть о Магомеде-Эфенди и его учениках — пишет Ф.Боденштедт, — со скоростью молнии облетела весь Дагестан; со всех сторон приходили паломники в аул Яраг, чтобы увидеть алима и услышать его слова. Все, кто восхищался им, учился у него или кого он благословлял, становились мюридами. Изо дня в день росло число сторонников нового учения: многие священники (муллы) и верующие целыми месяцами жили в ауле Яраг, чтобы поближе познакомиться с образом жизни Магомеда-Эфенди. Он проводил время исключительно за чтением Корана, соблюдая пост и молясь: видя его набожность и в словах и в делах, все почитали его как святого» [28].

Вскоре к нему на учебу поступил из Кази-Кумуха Джемалетдин, служивший мирзой (секретарем) в канцелярии Кумухского ханства. Проучившись ряд лет в Яраге, он вернулся к себе, чтобы распространять cpeди населения тарикатское учение своего наставника. Весть о ярагском медресе и наставнике дошла и до более отдаленных аулов Дагестана. В Гимрах об этом узнали два молодых горца — Гази-Мулла и Шамиль. Гази-Мулла имел медресе, преподавал религию и шариат, был уже в летах, а Шамиль, еще холостой, проявлял больше интерес к наукам и знаниям.

Через посредство Джемалетдина, с которым они были знакомы еще прежде, Гази-Мулла и Шамиль оказались в Яраге. Неизвестно, как долго они здесь пробыли, но оба приняли тарикат, хотя каждый по-своему. К этому времени Магомед-эфенди и сам изменился во взглядах на мир и свое учение. От идей отшельничества, отречения от земных благ и сосредоточения своих дум исключительно на молитвах, чтобы таким путем обрести свободу и постигнуть истину, он все более переходил к пониманию необходимости решительных действий против насилия, исходящего от правителей всех типов. Он стал создавать отряды из местных жителей, которые шли из аула в аул, как бы проводя боевые учения.

Мюриды из аула Яраг, — пишет Ф.Боденштедт, — обращаясь лицом к востоку, громко кричали: «Мусульмане! Война против неверных! Ненависть и уничтожение гяурам!» Такие крики можно было слышать весь день на всех улицах, во всех общественных местах, везде, где появлялись мюриды. Как пожар из аула в аул распространилось это учение, — далее пишет Ф.Боденштедт, — вскоре весь Кюринский округ находился в состоянии возбуждения и смущения, которые обычно предшествуют всенародному востанию. Даже на севере Дагестана, где в это время находился Ермолов со своими войсками, можно было услышать угрозы мюридов в адрес неверных» [28].

Узнав о «кюринских беспорядках», Ермолов потребовал от местного правителя Аслан-хана прекратить их, а возмутителя отправить к нему в Кубу, где находился штаб. Аслан-хан приехал в Касумкент, вызвал Эфенди и в присутствии алимов многих аулов оскорбил его. Опомнившись, на второй день он попросил у него извинения, но настоял однако на запрете пропаганды газавата в своих владениях, а Ермолову доложил о наведении в ханстве ожидаемого порядка. Но Магомед-Эфенди не отступал от своих убеждений. Пригласил в Яраг авторитетных наставников из разных мест, причем людей разных ханств и национальностей, чтобы посоветоваться с ними о контрмерах. Из Аварии приехали Гази-Мулла и Ших-Шабан, из Кумуха — Джемалетдин, из Даргогубденска — Гаджи-Юсуф, из Табасарана — Хан-Магомед и другие. Участники совещания пришли к мысли: надо оказать вооруженное сопротивление растущему с каждым днем насилию. В завершение Магомед-Эфенди заявил: «Ступайте на свою родину, забирайте народ. Вооружайтесь и идите на газават… Один мусульманин должен идти против десяти неверных».

Алимы разъехались по своим горам, и почти все дружно взялись претворять в жизнь наставления. Особое усердие проявил Гази-Мулла. На сельском сходе он сказал аульчанам: «Есть христиане, есть евреи, много народов на свете есть, у всех есть закон, которым они следуют. Только мы, мусульмане, живем без веры. У христиан — евангелие, у евреев — талмуд, у мусульман — коран и шариат, но мы, мусульмане, действуем не по евангелию, не по талмуду и не знаем, что такое шариат. Все дагестанцы, а с ними вы преданы пьянству, воровству, разбою. Вы убиваете, один у другого забираете имущество, проливаете кровь мусульманскую».

Как видно, не только Магомед-Эфенди, но и его воспитанники и соратники ставили вопрос о свободе, равенстве и справедливости скорее в политико-правовом и нравственном плане, чем в узко религиозном. Да будь дагестанцы по вероучению христианами, и то бы они выступили против жестокостей царизма, как выступали против единоверных персов, турок и арабов, когда те приходили отнимать у них веками завоеванную свободу и равенство. Духовных наставников тяготило и начавшееся распространение среди горцев греховных деяний — воровства, пьянства и разврата, которые несла в горы новая социально-политическая обстановка.

Наши историки односторонне подчеркивают идею, что движение горцев было «национально-освободительным» или «народно-освободительным». Между тем оно началось и развивалось в первую очередь, как общедемократическое. Ни Магомед-Эфенди из Ярага, ни Джемалетдин из Кумуха, ни Гази-Мулла, как впоследствии и Шамиль, не сводили его цели лишь к национальному или народному освобождению. Последнее не давало еще освобождения каждому угнетенному человеку, поскольку свобода народа еще не означала свободы каждого из образующих его людей, и равенство народов не равнялось равенству людей. В этом отношении духовные предводители движения горцев ставили национальные интересы в тесную связь с интересами человека, личности. Поэтому и движение обрело столь массовый и взрывной характер.

Эту особенность движения поняли даже царские генералы. Главнокомандующий Закавказским краем Розен, к примеру, в 1837 году писал: «Ограждаясь неприступностью мест, при воинствующем духе и неограниченной любви к независимости, горцы готовы сильно действовать против всякого принуждения». Другой генерал, Воронцов, видел выход в том, чтобы «аристократическим началом побороть то направление демократическое, которое развивалось и так глубоко пустило корни в Дагестане и против которого доселе, кроме оружия, никакого оплота не было противопоставлено».

А известная часть русских офицеров, служивших в Дагестане, еще более решительно осуждала политику властей. В частности, А.Бестужев-Марлинский во время притеснения в Кюре местных жителей и открытого преследования Магомеда-Эфенди за свободолюбивые идеи писал, что «Паскевич довел Кавказ до полного расстройства»; другой офицер, Н.Лорер, утверждал: «Огонь и меч не принесут пользы, да и кто дал нам право вносить свои порядки к людям, которые довольствуются своей свободой и собственностью?»

Вскоре между вторым тарикатистом в Дагестане Джемалетдином и Гази-Муллой возникли серьезные трения из-за газавата. Джемалетдин написал последнему два письма с требованием немедленного прекращения войны. О дальнейших событиях П.Павленко пишет [29]: «Ничего не ответив Джемалетдину, Гази-Мулла пожаловался на него Курали-Магоме (М.Ярагскому), говоря, — что кумухский проповедник стесняет его своими запрещениями и отвлекает народ проповедями от священной войны…

Узел этих сложных противоречий мог бы развязать только один Курали-Магома, старейший тарикатист во всем Дагестане. Но он — единственный, кто мог разрешить все споры и восстановить мир среди своих представителей и, глядя на происходящее, как дальновидный политик по-иному направил события, положив начало новому устремлению народной веры.

В те же дни, — пишет П.Павленко, — когда вражда между Джемалетдином и Гази-Муллою достигла крайней остроты, Курали Магома написал Джемалетдину, что как бы не были убедительны их увещевания или угрозы, на Гази-Муллу они не подействуют, не такой он человек. Следует ожидать, что газават окажет влияние на дагестанских ханов и хоть несколько ослабит их тиранию. Газават, по всей вероятности, проложит дорогу и тарикату. А потому, посылая Гази-Мулле разрешение на газават, он рекомендовал Джемалетдину заботиться только о себе и не удерживать Гази-Муллу в его намерениях, хотя бы потому, что отшельников — мюршидов можно найти много, хорошие же военачальники и имамы редки.

Вскоре до Джемалетдина дошли слухи что молодой Шамиль, единственная надежда тарикатистов, теперь тоже оказался вместе с Курали-Магомой.

Умный Курали-Магома, — пишет далее П.Павленко, — впоследствии примерил Джемалетдина с газаватом, убедив, что мучения его послужили очистительной жертвой, которую непременно требует всякое святое и правое дело. Джемалетдин, по-видимому, согласился с этим, потому что написал извинительное письмо Гази-Мулле, которое должен был вручить молодому имаму Шамиль» [29].

К началу 30-х годов Дагестан уже пылал огнем демократического движения под лозунгами свободы и равенства мусульман как между собой, так и с приверженцами других религий. Гази-Мулла, ставший первым имамом, собрал разрозненные движения в одно. С большим ополчением он прошел по многим горам, спустился на равнину, добрались до Южного Дагестана. В ответ новый главнокомандующий царских войск на Кавказе Паскевич распорядился, чтобы Аслан-хан во что бы то ни стало арестовал бунтаря и доставил его в Тифлис.

Магомеду-Эфенди пришлось с семьей скрыться в горных чащобах Табасарана. В это время, местные жители послали письмо продвигающемуся на юг Гази-Мулле: «Мы приняли учение тариката, святой ислам свято исполняем, признаем нашим мюршкидом Магомеда-Эфенди Ярагского… Не устояли против нас ни русские солдаты, ни мамсуйские всадники, на горе Каргул, где был разбит Надир-шах, мы разбили и гяуров. Мюршид благословил тебя на газават. Табасаран, Кайтаг и все тамошние народы ждут тебя, иди же к нам на газават».

Гази-Мулла горячо откликнулся на призыв. По прибытии в Табасаран он радостно встретился с Магомедом-Эфенди, который принял его любезно как единомышленника. Его появлению в здешних краях, где Магомед-Эфенди скрывался от ареста, обрадовались его сыновья Гаджи-Исмаил и Исхак дочь Хавсат. Гази-Мулла знал их по годам своей учебы в Яраге. Особенно обрадовался он тому, что Хавсат, которая ему приглянулась еще в то время, незамужем.

Как говорят верующие, что суждено, тому сбыться. Сбылось и сокровенное намерение Гази-Муллы. Несмотря на непрекращающиеся военные сражения, он просил у Магомед-Эфенди руки его дочери Хавсат, тот благословил брак. Свадьба состоялась в одном из табасаранских аулов. А когда Гази-Мулле надо было возвращаться к ополчению, выяснилось, что оставлять здесь тестя с женой и двух сыновей вовсе небезопасно. И без того за ним была организована погоня, власти не могли забыть и того, что в Курахе, куда его доставили нукеры хана, местные жители помогли ему бежать из зиндана, дали лошадей, переправили из Яраги темными ночами его семью в безопасное место.

Вместе с зятем Гази-Муллой и семьей Магомед-Эфенди через лакские горы двинулся в Аварию и поселился на его родине. Гимринцы и ученые многих аварских аулов приняли его с почестями. В местном медресе он приступил к занятиям по разным наукам и исламу, наставлял жителей на путь газавата и шариата. Теперь к нему в Гимры стали ездить молодые люди из многих аварских, даргинских аулов, даже из Южного Дагестана. Одним из них был алкадарец Гаджи-Абдулла. Он учился у Магомед-Эфенди еще в Яраге, затем у Гази-Муллы, теперь вновь прибыл сюда, чтобы пройти высший курс наук и знаний у своего первого учителя.

Но недолго засиживался Магомед-эфенди в тиши медресе. Он то и дело отправлялся с Гази-Муллой в боевые походы, принимал участие в массовых молитвах и сражениях. Его присутствие придавало силы восставшим за свободу и равенство, против насилия и голода. Причем авторитет его был столь высок, что многие важные вопросы решались с его разрешения или от его имени. Когда Гази-Мулле необходимо было склонить «тарковского шамхала на свою сторону, он послал ему письмо, начав словами: «От уповающего на всевышнего бога Магомеда-Эфенди Ярагского».

В 1832 году Магомед-эфенди потерял своего зятя Гази-Муллу, который был убит в Гимрах. Вот как описывает П.Павленко гибель Гази-Муллы в книге «Шамиль» [29]: Русские могут попасть в Гимры только в виле дождя, — говорили горцы. Но пехота клюки фон Клюгенау проникла в ущелье и ворвалась в аул. Началась рукопашная.

Поджидая свежие силы с Гамзат — беком, Гази — мулла оказывал героическое сопротивление русским. Шли дни, а Гамзат-бека все не было. Наконец, лазутчики донесли, что он появился и стал лагерем вблизи Гимров, пока не ввязываясь в сражение.

А из сотни мюридов, окружавших имама, осталось в живых уже только пятнадцать человек. Вместе с имамом и Шамилем они заперлись в башне на краю аула, поклявшись умереть, но не сдаваться… Одна надежда была на Гамзата: он должен был обязательно начать сражение, — ив башне дрались с невиданным презрением к смерти. К концу дня осталось в живых четверо — Гази-мулла, Шамиль и с ними двое мюридов.

Не раз прислушивались они к шуму боя — не начал ли уже Гамзат-бек. Но его отряды спокойно держались на отдаленных холмах, и видно было, что они не готовились к бою.

Так мы погибнем без всякой пользы, — сказал тогда Гази-мулла. — Бросимся лучше на неверных и нанесем им как можно больше вреда.

Он понял, что помощи не будет и что великое дело, начатое им, закончится сейчас со смертью. Он шел ей навстречу, как безумец.

Надвинув на глаза папаху, он первым выскочил из башни с шашкай в руке. Камень, брошенный с соседней крыши, свалил его. Двое солдат, стороживших выход из башни, воткнули в него штыки. Стрельба прекратилась. В эту минуту Шамиль гигантским прыжком перемахнул через солдат, склонившихся над телом имама. Они обернулись — он зарубил их. Третий, спешивший на помощь, пустился бежать. Шамиль зарубил и его. Но четвертый, оказавщийся возле, воткнул ему да отказа штык в грудь…» [29]. И даже после этого Шамилю удалось уйти и выздороветь!..

Магомед-Эфенди узнал, при каких обстоятельствах погиб его зять имам Гази-Мулла. Ясно было, что Гамзат хочет стать имамом Аварии любым способом. Несмотря на то, что Магомед-Эфенди мог и не назначить имамом Гамзата и не должен был совершить этот акт, но Магомед-Эфенди принимает мудрое решение. После похорон Гази-муллы, как сообщает штабс-капитан Прушанский, Магомед-Эфенди «отправился к Гамзат-беку в Ирганай благославлять его преемником Газы-Муллы». Оказывается, Магомед-Эфенди видел далеко… Вскоре Гамзат-бек был убит родственниками Хунзахского хана, мстя за кровь молодых ханов, погибших по вине Гамзат-бека…

Еще шесть лет Магомеду-Эфенди довелось жить в Аварии. Это были годы стремительного возвышения Шамиля, который относился к нему с уважением. Магомед-Эфенди радовался успехам нового имама, да и сам помогал ему словом и наставлениями, проводя много времени среди ополченцев, которым приходилось в родных горах спасать себя от деспотизма местных и царских властей.

Личный секретарь Шамиля Магомед-Тахир в своих дневниковых записях «Три имама» рассказывает об участии ярагского наставника в сражениях под Чиркеем и о том, как при виде бессмысленного кровопролития с обеих сторон тот добился прекращения огня, с чем согласились противники.

О борьбе горцев под руководством Шамиля написано очень много, особенно в последнее время, поэтому в этой работе не останавливаюсь на этих событиях. Однако следует сказать о том, что во всех работах роль Магомеда-эфенди Ярагского недостаточно раскрыта. Кавказская война не достигла бы такого накала, может быть, даже не возникла бы, если бы не Магомед-эфенди Ярагский и его учение.

Все три имама: Гази-Мулла, Гамзат-бек и Шамиль были исполнителями воли Магемед-Эфенди Ярагского. Заслуга Шамиля заключается в том, что он, из трех имамов полной мере сумел использовать могучие силы, заложенные в мюридизме. Не будь этого движения в Дагестане, не было бы и такого мощнейшего сопротивления «гяурам», поэтому, воздавая почести Шамилю, мы должны, обязаны не в меньшей мере воздать должное и Магомед-Эфенди Ярагскому.

Умер Магомед-эфенди в 1838 году, нашел вечный покой на кладбище Согратля. Его мавзолей и по сию пору стоит на краю старого кладбища как призыв к свободе совести и человеческого духа.