Аликберов А.К.
Народы и языки Кавказской Албании. О языковом континууме как альтернативе койне. Язык письменности и «язык базара»
Наиболее дискуссионная в албанистике тема о народах и языках Кавказской Албании исследуется на основе комплексного анализа разнородных данных на стыке нескольких научных дисциплин — источниковедения, истории, языкознания, исторической лингвистики. Автор выделяет две основные группы языков в Кавказской Албании — арранскую и лакзанскую, вводит в научный оборот гипотезу о языковом континууме как альтернативе койне, определяет роль и значение каждого из языков в Албанской конфедерации.
Методологические аспекты исследования
Вопрос об «этническом составе», или «этнической принадлежности», населения Кавказской Албании является одним из наиболее дискуссионных в албанистике. Обращение к обширной и довольно разноречивой историографии темы еще больше запутывает читателя, но при этом выявляет характерную закономерность: обсуждения по теме велись почти исключительно в плоскости истории современных народов. Такой подход неизбежно порождал дискурс о «прямых потомках» кавказских албан и наследниках кавказско-албанской культуры, что мы, собственно, и наблюдаем в новейшей историографии. Так, например, А.А. Акопян, М.М. Мурадян и К.Н. Юзбашян назвали «современные лезгиноязычные народности Юго-Восточного Дагестана и Северо-Восточного Азербайджана (лезгины, удины, табасаранцы, цахуры, рутульцы, агульцы, крызы, будуги и хиналугцы)» «прямыми потомками собственно албанских племен»[1]. Ф.Дж. Мамедова считает, что наряду с удинами «к албанскому этносу относятся и лезгины, леги, цахуры-лпины, хыналугцы, крызы, алпаны, рутульцы, будухи»[2].
Прямое сопоставление древних и современных народов без учета конкретно-исторических условий, особенностей их эволюции и закономерностей исторического развития невольно допускает взгляд на народность как на застывший, статичный организм, лишенный динамики изменения, трансформации, становления во времени, собственной эволюции. Однако такое в принципе невозможно: на протяжении истории у народов и народностей менялись типы хозяйства, уклад жизни, формы политической организации, религия, материальная и духовная культура, обычаи и традиции, правовые установки, морально-этические нормы. Менялись базовые ценности, идентичность, самоназвание, восприятие и границы своего «мира», народа/народности, страны. От эпохи к эпохе менялись также и языки, и не только за счет заимствований: они распадались на близкородственные диалекты, которые с течением времени все больше отдалялись друг от друга, приводя к формированию новых языков. Носители этих обособившихся языков воспринимали себя как отдельные народы. В ходе тесной племенной и этнической консолидации происходил и обратный процесс: возникала потребность в универсальной системе вербальной коммуникации, что приводило к возникновению наддиалектного общенародного языка. Мало того, в рамках определенной этнической общности происходил даже процесс смены языка, причем не в рамках одной языковой группы (в данном случае восточнокавказской), а переход на язык иной языковой семьи или группы (тюркской, индоевропейской, картвельской).
С другой стороны, возникает вопрос, можно ли называть кавказских албан этносом, имея в виду доарабский период истории Кавказа или даже период активной исламизации, как это предлагает Ф.Дж. Мамедова?[3] Если говорить о концептуальных трактовках, то строгие критерии принципа историзма не позволяют называть родо-племенные общности древности этносами и говорить об их этническом происхождении, тем более что теории этногенеза во многом еще противоречивы, а само понятие этноса до сих пор не имеет общепринятой дефиниции. Последнее признавал и сам Л.Н. Гумилев, автор пассионарной теории этногенеза, хотя именно с его легкой руки расхожие определения этноса, прочно утвердившись в околонаучной среде, постепенно начинают проникать и в глоссарий научных исследований[4].
Противоположная крайность, которая неизбежно ведет к трайбализму, заключается в некритическом использовании категорий рода и племени. В связи с этим возникает другой, не менее сложный вопрос: до какого исторического момента или переходного периода народы Кавказской Албании можно называть племенами — стадии союза племен, или протогосударственного объединения с фактически независимыми общинами самоуправляемых раннегосударственных этнополитических образований, возникших на базе потестарных структур, или одного из этапов формирования централизованного, пусть и конфедеративного, государства, но с официальной государственной религией с автокефальной церковной традицией, претендовавшей на апостольское происхождение?
Как показывает опыт сравнительно-исторических штудий, использование понятийного аппарата новой и новейшей истории при изучении древней и средневековой истории не всегда оправдано вследствие серьезных различий в реальном содержании исторического процесса на разных стадиях общественной эволюции. Родо-племенные общности, союзы племен, протогосударственные объединения и древние государства невозможно адекватно описывать с помощью терминологии описания народов и государств современного типа — смешиваются и вследствие этого искажаются смыслы, не учитываются в полной мере условия и специфика различных по своей природе исторических явлений, на раннюю, архаичную почву переносятся поздние, более развитые образы и семантика. Решение указанной методологической проблемы, комплексной по своей природе, требует специальных исследований со стороны профессиональных этнологов и методологов истории, однако специфика темы требует хотя бы предварительного семантического разграничения используемых категорий.
Различные марксистские, цивилизационные, конструктивистские, неопозитивистские, мир-системные и другие подходы и толкования теории этногенеза, как и теории нации (в том числе этнонации, политической нации и др.), придали обсуждаемым терминам неоднозначную и противоречивую коннотацию, включающую в себя как многочисленные исторические, так и современные интерпретации[5]. Если в подобной ситуации во избежание терминологической путаницы Л.Н. Гумилев предпочитал называть народности этносами[6], то мы предлагаем поступить как раз наоборот: вернуться к нейтральной категории «народ». Во-первых, потому, что она свободна от концептуализации, и потому коэффициент искажения смыслов здесь минимальный. Во-вторых, как раз к этой категории апеллируют термины «этнос» и «нация» в их исходном значении, обозначающем надродовую форму социальной организации, основанную на отношениях биологического родства.
В переводе с древнегреческого έθνος — это народ, связанный общностью происхождения, языка, территории и т.д. Латинский термин natio в Античности обозначал не только «народ», но и «государство», подразумевая народы, имеющие собственную государственность. Иначе говоря, мы можем использовать производные определения «этнический» и «национальный», только четко очертив их семантические границы — в первоначальном, неконцептуальном значении основных терминов, понимая под этничностью принадлежность к народу, а под национальностью — принадлежность к стране. Апеллируя к понятию «народ», мы освобождаем себя от необходимости проводить четкие разграничительные линии между племенами и этносами и тем самым обходим стороной сложные и не до конца исследованные проблемы этногенеза современных народов Кавказа, в котором принимал участие (в разной степени) в том числе и автохтонный восточнокавказский субстрат.
Определения «народа», так же как и дефиниции «племени», «этноса» и «нации», которые в различных случаях стоят за категорией «народ», включают в себя не только наличие общей территории, в том числе исторической, но и общность языка. Для небольших государственных образований, которые не были империями, понятие natio предполагало также и общность происхождения, и племенное родство, что в принципе означало одно и то же. Народы Кавказской Албании были объединены общей территорией, государственностью, административно-политическими институтами, автокефальной государственной религией (применительно, по крайней мере, к раннесредневековой эпохе), собственной церковной традицией, государственной идеологией, народными обычаями, материальной и духовной культурой, в том числе письменной, правовыми нормами и установлениями, системой этических представлений. Для каждого из указанных условий непреложным является тот факт, что если не общность языка, то хотя бы наличие достаточно широкого, массового общения между людьми представляет собой важнейшее условие существования единого государства и тем более его эффективного управления из одного центра.
Другим не менее значимым методологическим аспектом проблемы является тесная историческая взаимосвязь между такими понятиями, как «народ», «племя», с одной стороны, и «язык», «наречие» — с другой. Язык нередко подразумевает речь как коммуникативную систему, связывающую людей, соединяющую их в народ или племя, а также сам народ, племя[7]. Иначе говоря, если мы установим языки Кавказской Албании, мы получим также представление и о населявших ее народах, и наоборот.
