Германия. Карл VI
О такой «общей германской» жизни в политическом смысле в это время едва ли может идти речь. В это время все пространство территории Германской империи может быть определено приблизительно в 12 000 кв. миль, а ее население составляло около 26-30 миллионов человек, которые распределялись на 2300 городов, 3000 торговых местечек, около 100 000 сел и 30-40 тысяч рыцарских владений. Из почти 300 владетельных территорий, на которые она распадалась, вероятно, было до 80 и таких, площадь которых не превышала и 12 кв. миль. Вся эта разнородная масса владений – рейхсграфств, епископств, аббатств, герцогств, курфюршеств.к которой можно было еще причислить приблизительно 30 баронств и от 1400 до 1500 имперско-рыцарских поместий – по старому порядку подразделялась на десять округов. Главным органом и символом единства в этих владениях можно считать сейм в Регенсбурге, где составлявшие его члены подразделялись на «коллегии» курфюрстов, князей и вольных городов, где согласия трех членов, утвержденного императором, было достаточно, чтобы считать любой вопрос или проект принятым, причем, однако, решающий голос имела «Коллегия курфюрстов», где опять-таки, если решался духовный вопрос, состав сейма делился на две части: 1) коллегию евангеликов – «Corpus Evangelicorum» и 2) коллегию католиков – «Corpus Catholicorum». Но если и решался вопрос единодушно и довольно быстро, непременно появлялись комментарии и возражения, которые затягивали на десятки лет заключительное его решение. То же было и в судах, где дело могло начаться еще при жизни главного истца и все еще тянуться тогда, когда от всей его семьи уже никого не оставалось в живых. Например, в 1772 году было насчитано 61 230 нерешенных дел; нашлись люди, которые высчитали, что со всеми пересмотрами, затяжками и деловой перепиской любое дело может тянуться приблизительно 188 лет. Как ни разрушительно действовала на империю и на ее народный дух общая рознь и своеобразность мелких владений, из которых она состояла, но, все-таки, несмотря на приведенные выше примеры, такие учреждения, как, например, «Главный государственный суд» – Reichskammergericht (1689 г.) или «Государственный совет» – Reichshofrat, принесли свою долю пользы, так как были учреждены именно с целью объединения государства и его населения. Постепенно это объединение пошло своим нескорым, но верным шагом и заметным образом отразилось, например, на литературном, печатном деле в следующих цифрах. В 1616 году из числа напечатанных книг было: 461 латинская книга и 270 немецких книг; в 1714 году – 209 латинских и 419 немецких; в 1716 году – 162 латинских и 396 немецких… Год от года немцы становились все более развитыми, начитаннее, интересовались сложными общественными вопросами, что и доказал на деле ученый Лейбниц (1646-1716 г.), разносторонний, живой и деятельный, принимавший живейшее участие в разрешении и отвлеченных, и религиозно-общественных вопросов. Многим в то время приходило на ум, что недостаток сплоченности и единодушия в германском народе происходит от духовной розни между ревнителями и последователями католической и протестантской веры, и многие задумывались над способами примирить эти два совершенно противоположные, по своим внешним формам, направления. Лейбниц и другие ученые или богословы, принимавшие близко к сердцу это дело, искали точек примирения и объединения в особенностях обоих вероисповеданий, но их старания не дали успешных результатов, потому что были направлены лишь к подробному разбору старых догматов и воззрений, а не к какому-либо новому, более целесообразному способу породнить между собой, с помощью общехристианских воззрений, всю великую, распавшуюся семью католиков и протестантов. В особую заслугу следует поставить деятельному защитнику чистого христианского учения, Христиану Томазиусу то, что он многое сделал для уничтожения веры в колдовство и во всякую «бесовщину» вообще.
Однако не одним только народом ощущалась необходимость в культуре: в ней сильно нуждались и высшие классы, усвоившие себе только внешний лоск цивилизации. При королевских и герцогских дворах предавались самому разнузданному веселью и безумной роскоши, беспощадно обирая своих подданных и вообще все бедное население, которое все терпело, не смея возмутиться. Как образец распущенности нравов и такого бесцельного, бессмысленного блеска, который в своем умственном и нравственном невежестве большинство высокопоставленных особ принимало за величие, связанное с их саном, можно привести герцогство Вюртембергское при герцогах: Эбергарде Людвиге (1693-1733 г.) и Карле Александре (1733-1737 г.). При одном – герцогством управляла порочная женщина – его любовница, госпожа фон Грэвениц, а при другом – всесильный еврей, Зюсс Оппенгеймер, который, так сказать, выжимал все соки из несчастного народа, лишь бы доставлять двору необходимые средства для необузданных кутежей. То же было при дворе курфюрста Саксонского, короля польского Августа II и при дрезденском дворе, где целые дни и ночи проводили в пикниках и маскарадах, разыгрывая из себя пастушек и крестьян, где романтизм достиг высшей своей степени, где был свободный доступ евреям и всяким искателям приключений, шулерам и мошенникам. Единственным и отрадным примером среди такой распущенности был прусский королевский двор, глава которого, сам король Фридрих I, не придавал значения внешней пышности и этикету, как это делали остальные, подражатели «Короля-Солнца» – Людовика XIV.
Пруссия с 1701 г.
Фридрих не обнаружил во внешней политике ту смелость и силу, которой отличался его отец, но все же умел достойным образом поддерживать начатое им дело. Он весьма благоразумно держался во время запутанных и опасных столкновений Северной войны, а в войне за Испанское наследство, до полного окончания которой он не дожил, его войска, где бы ни приходилось им сражаться, действовали всегда смело и доблестно: при Гохштедте, под стенами Турина, при Рамильи. Достойными памятниками его царствования и его гуманных, миролюбивых наклонностей являются замечательные сооружения в Берлине: Берлинский замок, цейхгауз, мост с монументом курфюрста и в особенности университет, основанный в 1694 году, за которым осталась слава центра наиболее свободного направления учености и ума в Германии того времени. Богословские кафедры были в нем заняты друзьями Шпенера, которые были рады выйти из тисков ограниченного лютеранства и всей душой предались отраде иметь свободу слова и силой его приносить пользу людям невежественным и жаждущим христианской правды и истины. Особенно выдвинулся из числа таких искренних богословов Томазиус, обличитель невежественной веры в «колдовство и бесовщину», а с 1706 года и Христиан Вольф, опиравшийся на доктрины Лейбница, которые он разработал в научной и доступной форме в систематически изложенных печатных трудах. Его учение создало целую школу его последователей, чего не удалось ни Томазиусу, ни Лейбницу. Само устройство университета и его состава сложилось как нельзя удачно.
Удачен был также и выбор королем супруги, оказавшейся вполне достойной ему подругой по своему стремлению к поднятию литературного и научного уровня его государства. Дочь курфюрста Эрнста-Августа Ганноверского, София Шарлотта, была женщина весьма умная от природы и разносторонне образованная. Она особенно уважала Лейбница и ничего так не любила, как вести умный, серьезный разговор о вопросах, сильно интересовавших в то время таких выдающихся людей, как, например, Лейбниц и др. Гуманное и заботливое отношение Фридриха I к своему народу отразилось и на внешнем облике Пруссии. Свободомыслящий англичанин Толэнд, посетивший прусские владения, не нахвалится впечатлением, которое произвели на него хорошие дороги, тщательно вспаханные нивы, зеленые луга, красивые и прочные верстовые столбы с четкими надписями, благоустроенные постоялые дворы и гостиницы, которые резко отличались от виденных им за границами Пруссии.
Фридрих Вильгельм I, 1713 г.
После смерти Фридриха в 1713 году на престол взошел его сын, Фридрих Вильгельм I. Несмотря на свои еще молодые годы (25 лет), он был уже отец семейства. В возрасте восемнадцати лет его женили на ганноверской принцессе, дочери Георга I, Софии Доротее, от которой у него родилось трое детей: двое умерли, а третий – кронпринц – родился в 1712 году. Правление молодого короля было совершенно противоположно по своему духу правлению его родителя и предшественника. Вильгельм, тотчас же по вступлении на престол, распустил весь придворный штат своего отца от высших до низших его представителей. Везде и во всем до крайности сократив издержки, он вычеркнул все, что относилось к внешнему блеску, ничего не прибавляя к королевскому достоинству, и в одном из своих писем прямо говорит: «Скажите герцогу Ангальтскому, что я не более, как министр финансов и фельдмаршал короля прусского».
Внешняя политика
Фридрих I оставил после себя действительно сильно расшатанные финансы, и Фридриху-Вильгельму было вполне естественно обратить на них особое внимание. Но не одними личными и финансовыми мерами стремился он к их исправлению: он неуклонно держался мирного направления в своей внешней политике и, в самом деле, – отсутствие войн и уверенность народа в безопасности как нельзя лучше способствовали поднятию финансов. Солдат в душе, молодой король, однако, сознавал губительное влияние войн и потому более заботился о постоянной поддержке своего войска в боевой готовности, нежели о военных подвигах.
Однако в первые же годы своего царствования, он, в союзе с русским императором, завладел Штральзундом и затем ему досталась часть Померании с городом Штеттином по договору 1720 года. Относительно Швеции и ее владений король, однако, не питал миролюбивых замыслов. Напротив, он подумывал о том, как бы и вовсе вытеснить шведов из немецких пределов. Во всем же остальном он строго держался стороны императора германского, следуя в этом традициям своего дома.
Только однажды пошатнулось было согласие Пруссии с Австрией, когда последняя заключила с Италией в 1725 году Венский договор, направленный против «турок и протестантских князей» (contra el Turco у los principes protestantes). Главным пособником этого соглашения явился испанец-интриган барон Рипперда, в интересах своей карьеры много раз менявший даже религию.
Фридриха Вильгельма касалось это соглашение не только как протестантского короля, но и как будущего владельца юлих-клэвских владений, вследствие вымирания потомства мужского рода пфальц-нейбургского дома, которому пришлось их уступить во время распрей за это наследство. Тогда король прусский решился примкнуть к франко-английскому союзу, и 3 сентября 1725 года состоялся в Ганновере между Францией, Англией и Пруссией договор, по которому они обязались взаимно охранять в неприкосновенности свои права и границы. Но австрийский посол при берлинском дворе, генерал Секкендорф, был человек умный и ловкий: ему удалось провести прямого и добродушного короля, который согласился снова вступить в союз с императором в 1726 году. В октябре того же года в Вустерхаузене было подписано соглашение, по которому король признал «Прагматическую Санкцию», а император, со своей стороны, обязался помогать прусскому королю в утверждении за ним будущего юлих-клэвского наследства. Отношения между ними снова стали по-прежнему хороши; но еще более сблизил короля с императором берлинский договор, состоявшийся в декабре 1728 года, еще более упрочивший за Фридрихом Вильгельмом помощь императора в юлих-клэвском деле, взамен чего первый обязался выставить ему, в случае надобности, 10 000 человек войска на поддержание «Прагматической Санкции».
Этот договор еще более отдалил Пруссию от Англии, в которой с 1714 года царствовал Ганноверский дом. Стремление обеих королев – английской и прусской – породниться и тем восстановить добрые отношения между этими протестантскими династиями, не осуществилось. Политика и личные интересы помешали состояться предполагаемым брачным союзам: принца Уэльского с Вильгельминой, принцессой прусской, и кронпринца прусского (ее брата) с Амалией, дочерью короля английского Георга II. Много повлияло на эту неудачу и упрямство короля Вильгельма, который все больше и больше подпадал под влияние австрийской мнимой дружбы.
В 1733 году, вследствие выборов на польский престол, произошли недоразумения дипломатического и даже воинственного характера, причем Фридрих Вильгельм сдержал свое слово и его пруссаки снова удостоились особой похвалы великого полководца Евгения Савойского. Выгоднее всего было бы для Пруссии, если бы над Польшей поставили королем местного магната или принца из совершенно нейтрального дома, но король твердо придерживался своих обещаний и потому только отстаивал интересы императора, которому, как нам уже известно, и удалось водворить Августа, курфюрста саксонского, на польском престоле. Но этим еще не окончились его невзгоды. Помимо него, его мнимый друг, Австрия, вошла в сношения с Францией, вследствие Венского договора удалившей своего кандидата на польский престол, и водворила на нем Августа III. Представители католических держав – Испании, Неаполя, Сардинии, Польши, Франции и Австрии – вошли в тесный союз. Об условиях и обещаниях насчет юлих-клэвского наследства не было больше речи: Австрия по отношению к Пруссии не соблюдала даже простой вежливости, что со стороны первой было даже недальновидно, как это вскоре оказалось на деле.
Внутренняя политика
Фридрих Вильгельм поступал как человек вполне честный и искренне расположенный к своему венценосному собрату и покровителю, поэтому его нельзя упрекнуть в легкомыслии. Что же касается его распоряжений внутри своих владений, в них он, наоборот, проявлял те самые качества, которые этим владениям были наиболее полезны. Положим, личность его как государя до крайности просто и отечески обходившегося со своими подданными, подавала повод к многочисленным анекдотам по этому поводу, но немало способствовала этому и сама его дочь, которую, после неудавшегося сватовства в Англии, он выдал за маркграфа Байрейтского. Про него ходили рассказы, будто он, сам король, собственноручно ловил на улице праздношатающихся и учил их трудолюбию своей «испанской тростью». Так, будто бы, случилось и с одним евреем, который, завидя короля, в испуге бросился от него бежать. Фридрих нагнал его и «проучил», приговаривая, что он желает, чтобы все подданные «не боялись, а любили его».
Кроме народных нужд и интересов, Фридрих Вильгельм знал еще толк в войске, которое особенно полюбил уже будучи кронпринцем, когда им был сформирован целый образцовый батальон, для которого он даже подбирал великанов. В его правлении численность прусской армии, при населении всего в 2,5 миллиона человек, составляла до 72 000 человек и притом не значилась только на бумаге и в списках, а существовала в действительности. Офицеры в его войсках главным образом принадлежали к дворянам его же владений, и это обстоятельство еще более способствовало единству патриотического чувства в подчиненных и начальствующих. Король любил сам наблюдать за тем, чтобы его солдаты были сыты, хорошо содержаны, одеты и всем довольны; в самом деле сила прусской армии не столько зависела от ее численного, сколько от качественного превосходства.
Совершенно несправедливо утверждают, будто только пристрастие к солдатчине побудило этого короля-скопидома к занятию вопросами народного хозяйства: напротив того, в нем были врожденные способности к подобного рода занятию. Он, несомненно, знал толк в сельском хозяйстве, и потому именно, вместо обычного арендного землевладения «по наследству», он установил аренду «временную», что побудило арендаторов особенно внимательно и бережливо обращаться с землей, которая, в случае их нерадения, у них отбиралась и отдавалась другому. При этом он ежегодно объезжал провинции, ко всему внимательно присматриваясь, и нередко случалось при этих объездах, что простая рига служила для королевского ночлега, за неимением лучшего помещения.
Потребности армии служили ему побуждением к поощрению промышленности, точно также, как и вызывали разные таможенные мероприятия. Ради нее учреждены были оружейные заводы для выделки огнестрельного и холодного оружия, а затем было обращено внимание на суконное производство, и вскоре все войско стало получать обмундирование из сукна, изготовляемого на королевской суконной фабрике. При этом правительство не затруднялось в средствах для борьбы с конкуренцией со стороны бумажных изделий: в 1721 году издан приказ штрафовать 100 рейхсталерами каждого, кто посмеет носить грубые или тонкие бумажные ткани.
Результаты этой хозяйственной деятельности оказались весьма очевидными. Правительство, унаследовавшее крупные долги от предшествовавшего короля, двадцать лет спустя, уже насчитывало в своей казне до 7 000 000 рейхсталеров сбережений. Войско, насчитывавшее к тому времени уже 90 000 человек, было прекрасно обмундировано, организовано и удовлетворено жалованьем и остальным довольствием. Население городов, расположенных по окраинам государства, в 1713 году не превышавшее 100 000 человек, в 1738 году достигло уже 206 000, следовательно, более, чем удвоилось. Большой заслугой Фридриха Вильгельма были его заботы о колонизации прусских земель переселенцами, которых он привлекал отовсюду: из Швабии, Саксонии, Франконии и т. д.
В 1731 году архиепископ Зальцбургский изгнал из своих владений протестантов, которых, равно как и 10 000 человек польских диссидентов, приютил король прусский, не пожалевший расходов на образование новых земледельческих колоний. Число таких благоустроенных сел в 1736 году возросло до 332.
В отношении науки Фридрих Вильгельм отличался узостью взглядов, но наряду с этим высоко ставил элементарную образованность. Так, например, недовольный взглядами ученого-богослова и красноречивого оратора города Галле, философа Вольфа, король побудил свой кабинет «довести до его сведения», чтобы он, под страхом повешения, оставил город в течение 48 часов (в ноябре 1723 г.). А между тем, тот же король, горячий сторонник народной грамотности, сделал обязательным для крестьянских детей посещение школ, число которых при нем увеличилось еще на 1000.
Частная жизнь короля
Частная жизнь Фридриха Вильгельма представляет собой особый интерес, как жизнь весьма замечательного и наиболее своеобразного из государей гогенцоллернского дома. Жизнь его шла в самых незатейливых и, так сказать, семейных условиях и может служить идеальным образцом жизни немца строгих нравов и хорошей немецкой семьи того времени. В юности он одевался просто и лишь позднее, уже будучи несколько лет королем, стал носить полковничий мундир потсдамской гвардии. Почти грубая простота его обхождения и строгая дисциплина, однако, не проявлялись в его ежедневных беседах с приближенными за кружкой пива и за голландской трубкой табака.
Это собрание, или Tabakscollegium, как его тогда называли, и изредка охота – вот и все развлечения короля, весь его отдых от многотрудных забот правления. Беседа велась здесь весело, непринужденно, причем без всякого стеснения обсуждались важные вопросы, в которых при иной обстановке было бы трудно добиться искренности. Здесь же допускались и шутки, в которые частенько пускался и сам король. Сборища эти происходили летом в Потсдаме или в Вустергаузене, под открытым небом или в палатке. Объезжая ежегодно свои владения, чтобы лично удостовериться в реальном их положении, король был до того непритязателен, что его личные потребности не превышали уровень самого простого смертного. О литературе в бесцеремонных беседах короля не было речи, и лишь порой, когда другие темы иссякнут, кто-нибудь начинал разговор о газетных новостях.
Как и ко всем другим своим обязанностям, Фридрих Вильгельм и к своему дому как глава семьи относился весьма серьезно и добросовестно. Он был строг, но справедлив, и в деле воспитания детей во всем действовал согласно с супругой своей, Софией Доротеей, за исключением его религиозной стороны, не отвечавшей взглядам королевы.
Воспитание кронпринца
24 января 1712 года София Доротея – тогда еще кронпринцесса – родила кронпринцу сына и наследника, в числе восприемников которого был сам император австрийский. (До него у супругов было еще двое сыновей, но они оба умерли). К малютке кронпринцу была приставлена французская протестантка, вследствие чего крестник императора в самом раннем детстве научился лишь простонародному, солдатскому немецкому языку. На седьмом году к нему был назначен обер-гофмейстер, генерал Финкенштейн, человек безупречной нравственности и прямого, честного характера. Кроме него находились при малютке: унтер-гофмейстер фон Калькштейн (для военного дела) и воспитатель, опять-таки француз-реформат, Дюхан де Жанден (Duhan de Jandun), бежавший из Франции, вследствие преследования гугенотов. Не особенно ученый по своему образованию, он, однако, имел больше влияние на юного принца, нежели оба других; он, главным образом, развил в кронпринце любовь к литературе и к риторико-историческим сочинениям. Король заметил молодого де Жандена при осаде Штральзунда, где тот отличился в качестве офицера, и приблизил его ко двору.
Инструкция, выданная королем всем воспитателям и преподавателям его сына 3 сентября 1721 года, касается лишь внешних сторон их обязанностей. Они должны были строго наблюдать за тем, чтобы кронпринц вставал по воскресным дням в семь, а по будням – в шесть часов утра. Потом шли по порядку: краткая молитва, работа и игры, попеременно. Преподавание имелось в виду лишь в самых ограниченных размерах: немного сведений по истории, географии, арифметике, чтения и письма по-французски и Закона Божия. Последний преподавался ежедневно с 9 до 1045 утра. Латыни вовсе не полагалось, а познания молодого кронпринца во французском языке выразились в позднейшие годы в его переписке со своим учителем: слог их хорош, но орфография плоха.
В частности Фридрих Вильгельм, по-видимому, не входил и только иногда вдруг грубо и авторитетно вмешивался в то, что ему не нравилось: так, например, он заметил, что мальчик носил французскую прическу, и отменил ее. Кронпринц писал довольно прилично по-немецки и этим почерком был исключительно обязан скромному преподавателю элементарных знаний. Но дурное влияние на воспитание юноши оказывала, главным образом, рознь между королем, его сыном и женой. Опасаясь гнева своего супруга, София Доротея сама привыкла и сына приучила многое, даже подчас самое пустое, утаивать от отца, и это послужило основанием к дальнейшему непониманию их взаимных воззрений и отношений. Так, например, без ведома короля, кронпринц брал уроки у одного виртуоза-флейтиста, который прибыл из Дрездена. Флейта и французские книги – вот каковы были единственные наслаждения будущего короля Пруссии, которым он предавался по окончании своих военных обязанностей и обеда.
Король обходился с ним несравненно строже и холоднее, чем с последующими детьми, и прозвал его «изнеженным мальчишкой» за то, что из него не вырабатывался спартанец, чего он так усердно добивался. С 1726 года, когда ему минуло 14 лет, кронпринц, в чине майора, командовал потсдамскими солдатами-богатырями, но не чувствовал никакой любви к своему делу. Отец относился к нему не только строго, но и резко, холодно, придирчиво, так что юноше такая жизнь стала нестерпима.
Раздраженный отказом отца отпустить его в обычное для наследников престола путешествие, он решился бежать. Его сообщницей и соучастницей была не только мать, но и сестра, которая была на несколько лет старше его. Решение свое удалось ему привести в исполнение в 1730 году, когда отец взял его с собой в южногерманские земли. За ним, однако, следили и успели вовремя остановить его, донесли королю. Последний, едва только ступил на границу своих владений, как призвал к себе сына, который сознался во всем. Король очень серьезно посмотрел на это дело и готов был предать сына смертной казни, как дезертира. Удалось доказать королю, что о дезертирстве тут не могло быть и речи и что, кроме того, не им, подчиненным кронпринца, будущего короля, судить его. Король поддался на уговоры не сразу; но, считая достойное наказание необходимым, чтобы впредь была острастка, излил свой гнев на «подстрекателя и соучастника» принца, поручика фон Каттэ, которого, по его приказанию, казнили (6 ноября 1730 г.) под окнами арестованного юноши. Каттэ мужественно и с большим достоинством окончил жизнь, и на кронпринца, которого заставили смотреть на казнь, она произвела тяжелое, но сильное и внушительное впечатление.
Он вдруг как будто прозрел: его личные недостатки и проступки против отцовской воли стали ему вдруг очевидны; он, уже восемнадцатилетний юноша, почти мужчина, стал размышлять серьезнее и беспристрастнее, постепенно и к отцу стал относиться почтительнее, покорнее, усердно работал в военной и правительственной камере и своими самостоятельными и умными трудами побудил и отца признать за собою недюжинные способности к управлению государством. Со своей стороны и король стал к нему снисходительнее. Например, зная, что тот предан, по его мнению, «ереси», кальвинистскому учению, Фридрих Вильгельм не препятствовал ему в этом. «Что ж, – говорил он, – коли злодей стремится ко злу, ну и пусть себе стремится; коли хочет пойти к черту – пусть себе убирается!»
В конце февраля 1732 года, кронпринц, повышенный в чине полковника, был переведен в пехоту, стоявшую в Руппине, и тут также доказал, что он сведущ и в военном деле. Но еще более утешил он своего родителя тем, что с покорностью принял его выбор, когда Фридрих избрал ему в супруги принцессу Елизавету Христину Брауншвейг-Бевернскую (Bevern). Брак их, состоявшийся в 1733 году, оказался не особенно удачным. С 1736 года молодые супруги жили в стороне от дворцового этикета, в замке Рейнсберге, который король построил для них поблизости Руппина. Там кронпринц предался своим любимым литературно-философским занятиям, плодом которых явился его труд «Анти-Маккиавели».
Войдя в письменные сношения с Вольтером, благодаря своему умному и прекрасному (по слогу) письму, кронпринц послал ему для прочтения своего «Анти-Маккиавели» в 1739 году. В этом небольшом сочинении разбирается тип государя, которого изобразил Маккиавели; одобряются или опровергаются те или другие его черты, а кроме того высказываются и личные воззрения кронпринца на идеал государя. Кронпринц был, как и Вольтер, скорее противником религии, нежели ее сторонником, но, в то же время, он весьма серьезно относился к понятию об обязанностях короля, которому надлежит быть «первым слугой» («la premier domestique») своего народа. Замечательно, что принца особенно влекло к себе кальвинистское учение, потому что оно было основано на вере в предопределение; тогда как отец его, воззрения которого не допускали свободомыслия, потому и не признавал кальвинизма, что он именно и способствовал этому свободомыслию, был, так сказать, главным его рычагом.
Кончина Фридриха Вильгельма
Впрочем, нет прямых указаний на то, чтобы королю особенно бросалась в глаза эта духовная рознь с его сыном, тем более, что за последние годы жизни отца последний действовал крайне умно и рассудительно, так что отец убедился в достоинствах его, и в том, что он будет настоящим ему преемником и надежным продолжателем его дела, хотя и не признавал в нем его блестящих способностей.
Почувствовав приближение кончины – оно сказалось некоторыми признаками вполне ясно и задолго до смерти – умирающий король приказал позвать к себе сына. Когда Фридрих Вильгельм, в полном самообладании делая распоряжения по своему дому, изложил сыну положение своего государства и его отношение к различным державам, то встретил в сыне человека, который вполне способен был его понять и действовать с ним заодно. Он сам вручил ему бразды правления, а затем скончался 31 мая 1740 года.
Преемнику своему он оставил благоустроенное государство в 2 240 000 человек населения, размещенного на пространстве 2 275 кв. миль, 8 000 000 в государственной казне рейхсталеров экономии и стотысячное войско в полной боевой готовности.