А. Омаров
Из истории Кавказской войны:
генерал Муравьев
Краткая надпись на надгробном памятнике гласит: «Николай Николаевич Муравьев. Начал военное поприще Отечественной войной 1812 года, кончил Восточной 1856 года под Карсом». Более полувека он вел дневниковые записи, обрабатывал, живя в своем имении близ городка Задонска в Воронежской губернии. Самая первая запись в дневнике:
«Родился я 14 июня 1794 г. Воспитывался и учился в родительском доме. В феврале месяце 1811 г. отец привез меня в Петербург для определения на военную службу…»
Академик М. Нечкина, исследовавшая вопрос о ранних декабристских организациях, установила, что в 1811 г. в Петербурге возникло юношеское тайное общество, первое в России, объединившее многих будущих декабристов, мечтавших создать республику — где бы вы думали? — на острове Сахалин. Во главе общества стоял шестнадцатилетний прапорщик Николай Муравьев.
Может, и появилась бы республика на Сахалине, но нагрянул достопамятный двенадцатый год и юный прапорщик Муравьев тоже выступил на защиту Отечества. Сам Кутузов заметил его недюжинные знания и сообразительность. А в Бородинском сражении, кроме Николая, участвовали еще два его брата. В 1814 г., после того как 19 марта союзные войска парадным маршем вошли в Париж, он с интересом осматривал достопримечательности французской столицы.
По возвращении в Петербург Муравьев вместе с братом Александром и их общим товарищем Иваном Бурцевым организовали Священную артель, явившуюся колыбелью знаменитого тайного общества Союз Спасения. Декабристское движение наверняка не обошлось бы без деятельного участия одаренного юноши с независимым характером, но его жизнь сделала резкий поворот. Донельзя удрученный тем, что за него, офицера без средств, не выдали любимую девушку, он
искал способ удалиться из столицы. Найти его помогла случайная встреча с Алексеем Ермоловым, героем Отечественной войны, который запомнил Муравьева как храброго и умного офицера. Ермолов отправлялся в Персию чрезвычайным послом и предложил Муравьеву включить его в число посольских чиновников, чтобы и в дальнейшем он оставался при нем, главнокомандующем войсками Кавказского отдельного корпуса. Предложение принято было охотно.
В октябре 1816 г. Муравьев приехал на Кавказ. Молодой и закаленный в кампаниях Отечественной войны, он предложил произвести инструментальную съемку местности от Моздока до Тифлиса, на что и было получено согласие Ермолова.
Самым же запомнившимся на первых порах пребывания на Кавказе было участие в русской посольской экспедиции в Персию весной 1817 г. Однако это вызвало разочарование: таинственный восток в неприкрытом виде предстал перед молодым и умным русским офицером как разоренная, бедная, управляемая невежественными правителями страна.
Вернувшись в Грузию, он занялся составлением карты Кавказа, описанием края, быта и нравов горцев. Но вскоре он
вновь собрался в дорогу, на этот раз в Хиву. Еще при Петре I, в 1717 г., туда был послан русский воинский отряд. Замысел императора заключался в том, чтобы открыть через Хиву торговый путь в Индию, для чего склонить хивинцев к русскому подданству или хотя бы установить с ними дружеские отношения. Однако три тысячи драгун и казаков под началом полковника Александра Бековича-Черкасского были обманом заманены хивинцами в степь и перерезаны.
В течение прошедших ста лет больше никаких попыток проникнуть в Хиву не предпринималось, а англичане там уже действовали, как и в Персии, настраивая хивинцев против русских, снабжая их оружием. Для организации экспедиции в Хиву у казны не нашлось денег, было решено отправить туда отважного человека для переговоров с ханом и описания края. Выбор пал на Муравьева. Путешествие, состоявшееся в 1819 г., не было легким и безопасным: «Я имел весьма мало надежды возвратиться…». Но возложенную на него миссию он выполнил блистательно, а впоследствии вышла и книга «Путешествие в Туркмению и в Хиву гвардии генерального штаба капитана Николая Муравьева».
* * *
Будучи в Тифлисе, он пишет: «…Злоупотреблений здесь много. Алексей Петрович Ермолов смотрит на оные сквозь пальцы или не знает о них. Всякий управляющий какой-нибудь частью присваивает себе неограниченную власть и делает что ему вздумается, все ищут более собственной пользы, чем пользы службы… Жители города Тифлиса угнетены ужасным образом полицмейстером Кахановым. Он явно взяток не берет, но имеет другие средства, освобождая от постоя тех, которым постой следует, они откупаются тем, что выстроили ему дом. У бедных людей отнимаются земли для расширения улицы, а напротив живущего богатого не трогают. Каханов — человек, изгнанный из Астрахани за воровство и подлейшие поступки, — приезжает в Тифлис без гроша денег и вскоре начинает жить самым роскошным образом, угнетая жителей, и, выказывая себя ложью, сплетнями, доносами, неправдами, получает доверенность главнокомандующего».
Он приводит слова своего сослуживца: «Это удивительно! Хотят, чтобы здешний народ благословлял российское правление, тогда как употребляют всевозможные средства для его угнетения». И продолжает: «… Ермолов видит все, но позволяет себе наушничать». Он не раз пытался говорить с Ермоловым, но тот только хмурился, а однажды прямо сказал, чтобы он не вмешивался не в свое дело.
Весной 1819 г. Ермолов собрался «замирить» горцев в Дагестане и полагал, что это не встретит больших препятствий: сумеют ли 12-тысячному корпусу противостоять плохо вооруженные, зачастую и враждовавшие между собой горцы? Главнокомандующий, как выяснилось, не знал горцев. Император Александр I их тоже не знал и потому был недоволен: «Ермолов полгода возится с горцами, когда при надлежащих мерах можно бы за месяц привести в покорность этих дикарей». Вот как, возможно, оправдываясь в жестокостях, Ермолов говорил своим близким: «Иные господа будут меня осуждать, а что в настоящих обстоятельствах делать прикажете? Оставить горцев в покое? Так их сейчас же турки и персияне, эти магометанские народы, к рукам приберут. А за их спиной могущественный мистер Пудинг стоит и давно алчным взглядом взирает на горы и долины Кавказа. Не долг ли наш оградить сей край от вожделений чужеземцев? А без суровых мер как этот план исполнишь?»
После возвращения из Хивы Муравьев встретился с Ермоловым в Дербенте в январе 1820 г. И встреча двух людей, искренне уважающих друг друга, состоялась холодная. Участвовавшие в экспедиции в Дагестан товарищи рассказали Муравьеву о жестокостях против горцев, в дневнике он записал:«… не имея настоящих сведений на сей счет, мне бы не хотелось обсуживать действия 12-тысячного корпуса, который в течение целого лета, как мне кажется, только грабил и разорял окрестные деревни и несколько раз рассеял вооруженные толпы жителей. Главнокомандующий до такой степени забывался, что даже собственными руками наказывал несчастных жителей».
К строевой службе Муравьев не стремился, не желая принимать участия в карательных экспедициях против горцев. Он, как можно судить, всей душой был на их стороне. О его отношении к горцам говорят такие записи в дневнике:
«Лезгины просты и честны, придерживаются более обычаев своих, чем веры; гостеприимство считается у них первой добродетелью, и нарушивший оное теряет все уважение между ними… Лезгины рослы, сильны, здоровы; лица их значительны и чем далее они простираются в горы, тем черты лица становятся выразительнее, изображая некое зверство. Женщины их вообще прекрасны и умны. Жены их не находятся в таком рабстве, как в прочих частях Азии, и хотя они несут все трудные работы домашние, но зато открыты и не заперты в гаремах…»
Он не закрывает глаза на то, с чем его критический ум не мог смириться:
«Российское правительство, водворившееся ныневсихземлях, истребит, без сомнения, многие вредные обычаи в сей стране, но вместе с ним поселит и разврат в нравах лезгин, не говоря о всеобщей ненависти, которую оно уже успело приобрести здесь. Сему причиною бывают распутство и корыстолюбие чиновников и неуважение к тем, в которых народ привык видеть судей и посредников своих. Необразованный чиновник наш полагает, что все несхожее с нашими обычаями есть отпечаток невежества, полагает порядочными людьми только тех, которые имеют классные чины, почтенного же старика, пользующегося доверенностью в народе, считает он уже за совершенно ничтожного человека, потому что он бороды не бреет или одевается не в тонкое сукно. Несправедливое презрение сие и вышеозначенные пороки суть, конечно, причины всеобщей ненависти, которое правительство наше успевает приобрести в самое короткое время». «Неповиновение» жителей начальникам невероятно; причиною же сему беспечность и корыстолюбие наших угнетающих бедных и не обращающих внимания на проступки богатых».