Етим Эмин пробудил в нас сознание о нас самих

Автор Мансур Кюреви

суете житейских буден мы не всегда осознаем, что Етим Эмин является не только основоположником лезгинской литературы, но и человеком, кардинально изменившим само направление развития лезгинской культуры.

Определяющее влияние творчества поэта на процес­сы формирования национальной литературы было призна­но исследователями почти сто лет назад. В числе первых это признавал профессиональный лингвист и литературо­вед Г. А. Гаджибеков (1902-1941). В 1928 году он о творчестве по­эта и о нём самом написал такие слова: «…одно то, что произ­ведения Эмина, которые нигде не печатались^[1], живут полвека после его смерти, одно то, что народ и по сей день не забывает поэта, называет его великим Эмином, – говорит за то, что его произведения имеют несомненную социальную ценность. Иначе его давно бы предали забвенью. .. .Большинство лезгин­ских поэтов считает его своим учителем. И в этом отноше­нии его можно смело назвать отцом лезгинской поэзии» [1]^[2].

Конечно, никакого другого поэта, «равного Эмину, как ли­рику, нет в лезгинской поэзии» [1], его произведения для лез­гинского народа имеют, наряду с вышеуказанной несомненной социальной ценностью, ещё и огромную эстетическую цен­ность, что свидетельствует о его непревзойдённом и проник­новенном таланте как художника. Но не только этим талантом обусловлено главенствующее место Етима Эмина в лезгинской литературе. Оно обусловлено ещё и тем, что во второй половине XIX в. общеисторические и историко-культурные тенденции развития местного общества объективно способствовали воз­никновению лезгинской литературы как общественного явле­ния, и среди живших тогда людей этот кадий (судья) из села Ялцуг Кюринского округа Дагестанской области Российской империи оказался тем человеком, который лучше всех своих современников осознал суть этих тенденций и кто решил со­ответствовать им. Тогда перед Эмином как перед художником, воплощавшим в себе лучшие черты своего народа и лучшие тенденции своего века, встали разноплановые задачи, связан­ные с созданием литературы на основе лезгинских этнических ценностей и традиций, включая лезгинский язык. Только при наличии такой основы созданная им литература могла иметь «несомненную социальную ценность» для родного ему народа. Как писала в 1970 г. литературовед Ф. И. Вагабова (1934-2016), «художник, и поныне непревзойденный в искусстве проник­новения в глубины человеческих душ и в тайны родного слова, Етим Эмин блестяще справился со стоящими перед ним за­дачами» [2, с.193].

В истории лезгин – автохтонного народа восточной части Кавказа – и до Эмина были талантливые люди, использовав­шие художественное слово в различных видах искусства. Но по объективным причинам им не было суждено стать основопо­ложниками национальной литературы. Это было обусловле­но тем, что необходимыми предпосылками для возникновения полноценной национальной литературы являются не только существование письменности и высокоразвитых форм устно­го народного творчества, но и наличие условий для консоли­дации этноса в форме национального образования. Во времена предшественников Эмина упомянутого условия консолидации лезгинского этноса не было. Это было связано с тем, что в аре­але расселения лезгин многие столетия, начиная с нашествия арабов в VII в., практически не прекращалось политическое, экономическое и идеологическое господство захватчиков, сме­нявших друг друга, что не способствовало консолидации мест­ных этносов и фактически на многие века лишило местное на­селение перспектив развития культуры на основе собственных этнических ценностей и традиций. Такая ситуация привела к тому, что в лезгинской культурной среде очень долгое время параллельно существовали письменные литературы на языках этих завоевателей – арабов, персов и тюрков – и устное народ­ное творчество на лезгинском языке, которое столетиями толь­ко одно и обеспечивало культурную преемственность между многими поколениями лезгин. Такая ситуация, естественно, не могла привести к зарождению литературы на местном языке.

Ситуация начала меняться лишь тогда, когда на лезгин­ской почве около трёхсот лет назад начало активно развивать­ся ашугское творчество^[3]. Как подчеркивает литературовед Ф. И. Вагабова, вначале ашугская песня «дифференцировалась как от письменной литературы, так и от устного народ­ного творчества, одновременно воплотив в себе качества их обоих», но при этом господствовавшей тогда чужеродной пись­менной поэзии ашугское искусство противостояло «своим демо­кратизмом, крестьянским гуманизмом, оптимизмом, эмпи­ричностью мировосприятия» [2, с.159]. Это противостояние со временем оторвало ашугскую песню от религиозной трактовки бытия и привело к тому, что она начала все больше опираться на традиции устного народного творчества, в котором воспева­лись идеалы земного счастья, свобода, красота, женское тело и выражался протест против жестокости, насилия, религиоз­ного ханжества. Встав на такой путь развития, ашугское твор­чество, с одной стороны, открыло дорогу возникновению в бу­дущем реалистической лезгинской поэзии и, с другой стороны, обеспечило этой поэзии связь с устным народным творчеством.

Прежде всего именно представителей лезгинского ашугского творчества мы имели в виду, когда выше писали о том, что в истории лезгинского народа и до Эмина были талантливые люди, использовавшие художественное слово в различных ви­дах искусства. Вершиной этого творчества с точки зрения уров­ня философского осмысления действительности, изящности и образности её передачи словами является творчество Саида Кючхюрского, жившего на рубеже XVШ-XIX вв.

Его талант был огромен, он в совершенстве владел словом – одинаково хорошо сочинял песни на лезгинском и тюркском языках. Саид в философских раздумьях задал де­мократическое направление лезгинской ашугской поэзии, дал толчок её дальнейшему развитию в сторону крестьянского гу­манизма.

Но творчество Саида не вышло за рамки ашугского, оно не стало основой литературы – основой искусства, обладающего многообразием по родам (драма, лирика, эпос) и по структур­ным типам (проза, поэзия). Это потому, что в ашугском искус­стве не используются слова и словесные конструкции письмен­ного языка, что не позволяет ему порождать в своих недрах всё вышеуказанное многообразие литературы, т.е. не позволяет стать основой литературы.

Хотя творчество ашуга Саида Кючхюрского не породило лезгинскую литературу, но пример его жизни, пожертвовав­шего своим зрением^[4] ради права поэта «глаголом сжечь серд­ца», и высочайший художественный уровень его произведений подготовили появление Етима Эмина – тончайшего и глубокого лирика с высочайшими нравственными принципами, ставшего зачинателем лезгинской литературы.

Вероятно, Эмину и самому было не чуждо ашугское искус­ство и, может быть, он свое творчество начинал с него. «Етим Эмин искусно играл на чунгуре^[5] и приятным голосом пел пес­ни, – утверждает писатель К. Х. Акимов. – В кругу семьи и дру­зей он пел песни как на свои тексты, так и на стихи других поэтов и ашугов» [3, с.65]. Но, как справедливо заметила лите­ратуровед Ф. И. Вагабова, Етиму Эмину суждено было стать «не новым ашугом и даже не выдающимся ашугом, а родоначаль­ником письменной литературы!» [2, с.196].

Через письменность культура любого народа вырывается в пространства, которые доселе были ей неизвестны. Использо­вание письменности наряду с использованием слов и конструк­ций этнического языка в качестве выразительных средств по­рождает многообразие по родам и по структурным типам того вида искусства, который называется этнической литературой.

Именно Етим Эмин превратил письменность в полно­ценный инструмент лезгинской культуры. Когда он начинал свою творческую деятельность, ещё учась в медресе, лезгин­ской письменности как таковой ещё не было. Потому он на­чал использовать привычные для учащегося медресе буквы арабского алфавита для записывания своих стихотворений на родном языке^[6]. По всей видимости, и до него были лезгинские авторы, записывавшие свои произведения, приспособив для этого арабский алфавит. Например, в литературе встречается информация о том, что лезгинский просветитель первой поло­вины XIX в. Рухун Али таким образом записывал свои стихи на родном языке. Однако ни ему, ни кому-нибудь другому до Эмина не удалось придать этой практике характер лезгинской письменности и этим превратить письменность в полноценный инструмент этнической культуры. Благодаря доселе невидан­ному высокому художественному уровню и этническому содер­жанию произведений Эмина, именно ему удалось использова­нию арабских букв для записывания стихов на родном языке придать характер этнической письменности и этим превратить письменность в полноценный инструмент национальной куль­туры, что и привело к зарождению лезгинской литературы.

Об этом свидетельствует один поэт — современник Эмина, написавший по поводу его смерти такие строки [4, с.148]:

Пуд югъ я зи гъили кхьиз,
Ажеб хуш тир ч1алар рик1из,
Гьайиф шаир Эмин рекьиз,
Гзаф рагьметар гъана за.

***********

Няметар яз ихьтин ксар
Гайиди я якъин гъуцар.
Къиямат-къал адан асар
Зая жедач, кьат1ана за.

(Три дня, как рука моя переписывает
Изумительные и милые сердцу стихи, –
Как жаль, что умер /такой/ поэт, /как/ Эмин,
Прощения /для него/ я многократно у бога просил.

***********

Таких людей, как милость,
Даёт /нам/ истинный бог.
До самого Судного дня его произведения
Не оставят /нас/, – осознал я.)

Вышеприведённые строки свидетельствуют о том, что творчество Эмина в местном обществе породило новое явле­ние – традицию переписывания образованными людьми друг у друга стихов на лезгинском языке и создания из них пись­менных сборников. До этого времени в лезгинской среде такие сборники создавались лишь из стихов на арабском, персидском и тюркском языках. Возможно, некоторые местные авторы ещё до начала творчества Эмина располагали записанными соб­ственными произведениями на родном языке, но к возникно­вению лезгинских сборников стихов, созданных любителями поэзии и переписываемых друг у друга, т.е. к возникновению собственно литературы на лезгинском языке привели именно произведения Эмина на родном языке, именно их изящность, глубина и этническое содержание вдохновили талантливых и образованных лезгин не только на их переписывание друг у друга, но и на написание по их образцу собственных стихов на родном языке. Всё это превратило письменность в полноценный инструмент лезгинской культуры, привело к зарождению «эминовской школы» поэтов и предопределило развитие лезгинской литературы в направлении, заданном Эмином. Иными словами, его высокохудожественная поэзия на родном языке стала фак­тором, запустившим лезгинский литературный процесс.

Как видно из вышеприведенных строк стихотворения, посвящённого смерти поэта, его современники уже осознава­ли определяющую роль поэзии Етима Эмина для становления и дальнейшего развития лезгинской литературы и потому об­разно говорили, что «до самого Судного дня его произведения не оставят» лезгин.

Огромное значение для становления и развития лезгин­ской литературы также имели масштаб личности Етима Эмина и связанный с ним его огромный авторитет в обществе. Как вы­яснилось, о масштабе личности поэта для потомков оставил сви­детельства автор того же стихотворения, посвященного смерти поэта и строки из которого мы приводили чуть выше. До послед­него времени имя автора этого стихотворения оставалось тайной, так как в известном варианте [4, с.148] упомянутого стихотворе­ния не хватало последней строфы с его именем. Нам удалось най­ти в архиве Г. М. Садыки это стихотворение целиком, т.е. с не­достающей строфой и установить имя его автора. Его автором оказался известный специалистам поэт Мехкергви Шихмагомед (1850—1933), являвшийся современником Етима Эмина. Этот со­временник поэта закончил своё произведение оценкой масштаба личности Эмина, сформулировав её такими словами^[7]:

Эминав алемар вири
Барабар жеч, – лагьана за.
(Всем людям вместе взятым с Эмином
Не сравниться, – сказал я.)

Ни до Етима Эмина, ни после него ни о ком из творцов лез­гинской культуры и вообще лезгин его современники не говори­ли как об исключительной личности, с которым все люди «вместе взятые» не могут сравниться. А между тем об Эмине из Ялцуга, как свидетельствуют вышеприведённые строки, его современ­ники так говорили. Полагаем, этот факт во многом объясняет то, почему именно Эмин и его произведения оказали определяющее и исключительное влияние на начало литературного процесса в лезгинской среде, влияние, которое, как мы выяснили, пу­блично признавалось его современниками-поэтами.

Решающую роль творчества Эмина в деле становления и развития лезгинской литературы осознавали и последующие лезгинские поэты. Так, классику лезгинской советской поэзии Сулейману Стальскому (1869—1937), не умевшему писать и на­зывавшему свои стихи песнями, приписываются такие слова: «Меня жить научил народ, а песни слагать – Етим Эмин» [3, с.9]. То, что советский поэт именно такие слова мог сказать о своём предшественнике, в литературоведении никем не ста­вится под сомнение, и они лишний раз подтверждают исключи­тельную роль именно творчества Етима Эмина в становлении лезгинской поэзии.

Что касается ашугов, то они в те времена сочиняли тек­сты песен, как правило, в форме стихосложения под названи­ем «гошма», которая обычно состоит из пяти строф и строится следующим образом: в первой строфе — перекрестные рифмы или перекрестные редифы^[8]; во второй и последующих строфах первые три стиха имеют самостоятельные рифмы (или редифы), но четвертый стих рифмуется с последним стихом первого четверостишия.

«И одна из заслуг Етима Эмина в том, что он, как и клас­сик азербайджанской поэзии Вагиф, сумел поднять эту ашугскую форму до высот профессионализма и дать ей вторую жизнь, но уже в литературе», – правомерно писал известный литературовед Г. Г. Гашаров [5, с.77]. Кроме того, Эмин в даль­нейшем творчестве применял и другие формы стихосложения, сделав свои произведения многообразными по социально-идей­ным мотивам и жанрам, что стало предтечей зарождения у лез­гин в будущем многообразия литературы по родам и по струк­турным типам.

Надо полагать, что в лезгинскую культурную среду мно­гообразие форм стихосложения, размеров, приемов и других поэтических средств проникало через творчество местных по­этов, которые создавали свои произведения на местной почве и в местной культурной среде, но на чужеземных арабском, персидском и тюркском языках. К таким поэтам, по нашему мнению, относятся местные, кавказские поэты Низами Гян- джеви, Хагани Ширвани, а также Мирза-Али аль-Ахты, Гасан Алкадари и многие другие. По нашему мнению, их произведе­ния в совокупности составляют вполне определённую местную поэтическую субкультуру. Вероятно, имея в виду эту субкуль­туру, созданную на инородных поэтических традициях, но на местной почве, и то, что Эмин, будучи знакомым с нею, взял из неё для использования в своем поэтическом творчестве на лез­гинском языке, литературовед А. Г. Агаев (1924-2003) говорил следующие слова: «Эмин стал основоположником передовых достижений лезгинской поэтической культуры, ее самые луч­шие, жизненные и смелые традиции он укрепил и развил. Все, что не отвечало раскрытию содержания стихотворения, не соответствовало духу эпохи – размеры, приемы и другие поэ­тические средства, – отбросил в сторону» [6, с.45].

Также исключительна роль языка произведений Эмина в лезгинской литературе. «Он дал лезгинам свой, эминовский язык, который, как пушкинский в России, оказал благотвор­ное влияние на развитие лезгинской литературы» [4, с.373], – писал о языке произведений Эмина известный русский совет­ский поэт Н. С. Тихонов (1896-1979), много путешествовавший по Лезгистану, хорошо знавший поэзию Эмина и слышавший стихи поэта от его современников.

Резюмируя вышесказанное об исключительной роли Етима Эмина в деле становления лезгинской литературы, мы можем утверждать, что среди лезгинских поэтов и писате­лей нет другого творца, чьё влияние на развитие лезгинской литературы можно было бы сравнить с его влиянием: именно он в лезгинской истории оказался тем творцом, кто соединил многообразие поэтических средств с письменным лезгинским словом, как с выразительным средством в искусстве, чем лез­гинское слово превратил в самостоятельное выразительное средство, способное породить многообразие литературы по ро­дам и по структурным типам, и именно он непревзойденным художественным уровнем своих произведений на многие годы вперёд задал профессиональные стандарты для высокого сло­га, которые до сегодняшнего дня служат ориентирами для боль­шинства лезгинских мастеров слова.

Кроме очевидной этой исключительной роли Етима Эми­на в лезгинской литературе, ему принадлежит ещё и на пер­вый взгляд неочевидная, но особая роль в духовном развитии лезгин. Своими произведениями Етим Эмин не только заложил основы современной лезгинской литературы, но и кардинально изменил духовную жизнь лезгинского народа.

До начала его творческого пути развитие морали, филосо­фии, науки, литературы и искусства – всех форм лезгинского общественного сознания, а также политическое и правовое ос­мысление социальных процессов – происходило под жестким контролем духовенства, прямо связанного с мусульманским Востоком. Начало этому, как известно, положило нашествие арабов на Кавказ в середине VII в. В культурном отношении эти завоеватели привнесли в жизнь лезгин много нового и, ве­роятно, полезного, но при этом они заметно затруднили духов­ное развитие местного населения на основе своих собственных культурных ценностей и традиций. Весь период от арабского нашествия до колонизации Кавказа Российской империей, по сути, стал периодом духовного развития лезгин на основе уни­фицированных мусульманских доктрин при постепенном вы­теснении ими из жизни лезгинского общества его собственных культурных ценностей и традиций.

Захватив Кавказ в начале XIX в., Российская империя из­бавила народы Дагестана от безальтернативного влияния му­сульманского Востока. Но первые же попытки царских властей взять все стороны жизни горцев, в том числе духовную жизнь, под свой всеобъемлющий контроль, предпринятые при намест­нике царя на Кавказе генерале А. П. Ермолове (1777—1861), вы­звали со стороны горцев ярко выраженную негативную реак­цию. В идеологической сфере эта реакция оформилась в виде учения о «свободе человека»^[9], основные положения которого в 20-30-х годах XIX в. сформулировал Магомед из селения Верхний Яраг^[10] (по-лезгински — Вини Ярагъар, в официальных документах на русском языке XIX в. и сегодняшнего дня это на­звание приводится по-тюркски — «Юхари Яраг»).

После присоединения Кавказа к Российской империи и окончания Кавказской войны царские власти пришли к вы­воду, что они практически не располагают возможностями для установления своего быстрого и надёжного духовного господ­ства над горцами. Характеризуя эту ситуацию, литературовед Ф. И. Вагабова точно подметила [2, с.189]: «Вчерашние против­ники – горское духовенство и русский колонизатор – отныне становятся в тайную оппозицию относительно друг друга. Война не окончена, прекращено лишь кровопролитие, пред­стоят ещё ожесточенные бои двух идеологий». При этом, новый завоеватель понимает, что «ни его культура, ни его ли­тература, ни его идеология не имеют никаких позиций ни в прошлом, ни в настоящем покоренной страны» [2, с.190].

Осознание властями этого факта, вероятно, привело к тому, что в политическом истеблишменте Российской империи в от­ношении Восточного Кавказа преобладающим стало мнение, что духовное развитие дагестанских народов на собственной культурной основе быстрее прервёт связь этих народов с гео­политическими противниками Российской империи на юге, чем попытки царских властей быстро и силой навязывать горцам не знакомые им свои представления о духовном развитии.

Потому царское правительство начало потворствовать «оживлению собственно национальных норм жизни, морали, этики, эстетики» [2, с.189]. Поэтому царское правительство направляло в различные уголки Кавказа специалистов по из­учению языков и фольклора местных народов, вводило «воен­но-народное управление», создавало на территориях прожива­ния народов Северного Кавказа так называемые шариатские суды, где, однако, в основном судили не на основе законов ша­риата, а на основе «адатов» (местных традиций).

Таким образом, в середине XIX в. в регионе возникла уни­кальная ситуация: господство представителей прежних за­хватчиков в лице горского духовенства над духовным разви­тием народов Дагестана существенно ослабло при отсутствии прямого влияния на ситуацию на Кавказе со стороны мусуль­манского Востока, а новые завоеватели по объективным причи­нам не смогли взять под жесткий контроль развитие духовной жизни горцев, и она начала развиваться на основе культурных традиций и ценностей местных народов.

Иными словами, существенное ограничение Российской империей идеологического влияния Османской империи и Ира­на на регион привело к существенному ослаблению господства мусульманского духовенства над духовной жизнью дагестан­цев, но не привело к его замене господством православно­го духовенства. Наоборот, по вышеуказанным объективным причинам в духовной сфере возникло некое «пространство безвластия», в котором начались процессы духовного развития народов Дагестана на основе своих собственных культурных ценностей и традиций. По сути, это было возрождением про­цессов этнического развития народов восточной части Кавказа, прерванных на 12 веков нашествием арабов. Видимо, поэтому вторая половина XIX века характеризуется бурным развитием в Дагестане поэзии на национальных языках и почти одновре­менным зарождением у дагестанских народов своих литератур и появлением созвездия необычайно ярких поэтов, творчество каждого из которых отличается своим национальным колори­том. «Закономерность их почти одновременного восшествия и глубоко демократическая направленность творчества об­условлены историческими судьбами, оказавшимися общими для этих народов на данном этапе развития» [2, с.191], когда внешний «пресс многовекового подавления горских культур и языков заметно ослабевает» [2, с.190], и в этих условиях на­чинается новый этап истории культур народов Дагестана.

При этом национальная самобытность зарождающейся литературы каждой народности зависела от двух составляю­щих: масштаба таланта зачинателя этнической литературы и особенностей традиций, предлагаемых каждой национальной средой.

Вот в это время зарождения дагестанских национальных литератур лезгинам повезло дважды: во-первых, в качестве зачинателя их литературы историей был выдвинут уникаль­ный человек огромного таланта и душевной чистоты, вошедший в лезгинскую литературу под именем Етим Эмин, и, во-вторых, творческие традиции, предлагаемые лезгинской средой в то время, также оказались уникальными.

Специфика этих традиций предопределялась тем обсто­ятельством, что у лезгин было чрезвычайно сильно развито ашугское искусство, которое, благодаря плеяде лезгинских ашугов (Ихрек Режеб^[11], Абубакар из Цилинга^[12], Эмин из Ялцуга^[13], Лезги Ахмед^[14], Саид из Кючхюра и др.), к моменту зарождения лезгинской литературы в основных своих чертах уже выпол­нило историческую миссию создания демократического на­правления в горской поэзии. За выполнение такой задачи по­эты других дагестанских народов взялись лишь при создании своих литератур в середине XIX в. Поэтому можем уверенно сказать, что лезгинская литература родилась на почве, пре­красно подготовленной ашугами.

Очевидно, творческие традиции, предлагаемые лезгин­ской средой в 50-60-х годах XIX в., также были обусловлены уникальным устным народным творчеством и общей культур­ной средой лезгин. К этому времени у лезгин сформировалась своя особая культурная среда, очагами которой стали Яраг, Ахты, Алкадар, Ага-Стал, Рухун и другие места, связанные в основном с просвещенческим наследием Магомеда Ярагского (1772-1838). Это наследие в виде культурной среды при объек­тивно возникшем в середине XIX в. пространстве для духовного развития лезгин на основе собственных культурных ценностей и традиций не могло не привести к необходимости развития художественной культуры на основе родного языка, ибо, как писал русский поэт П. А. Вяземский (1792-1878), «язык есть исповедь народа: в нем слышится его природа, его душа и быт родной» [8, с.337].

Иными словами, поэзия Етима Эмина является законо­мерным порождением особой лезгинской культурной среды середины XIX в. и возникших к этому моменту условий для духовного развития народов на базе собственных культурных ценностей. В этих условиях Етим Эмин первым осознал острую потребность лезгинского общества в творениях, которые на лезгинском языке освещали бы жизнь и проблемы этого обще­ства, а также в эстетической трактовке образа человека в соот­ветствии с лезгинскими эстетическими нормами и культурны­ми ценностями.

Будучи порождением культурной среды, непосредственно связанной с просвещенческим наследием Магомеда Ярагского^[15], Етим Эмин всегда находился под влиянием его гуманистиче­ского характера. Просвещенческий потенциал наследия ярагского мыслителя, а также лезгинские культурные ценности и традиции, на которые Эмин с самого начала своего творче­ства опирался, определили его творческий путь, как путь этно-гуманистического направления. На таком творческом пути, «преодолевая традиционное мировоззрение, Эмин вырвался из идей религиозно-этической трактовки образа человека и со­здал новый эстетический идеал» [2, с.242].

Этот новый эстетический идеал у Эмина как художника был связан с образами тех, кто хочет жить на этом свете счаст­ливо, а не с образами тех, кто живет мыслями о грядущих удо­вольствиях на том свете. «Художник не был атеистом так же, как никогда не был слепым приверженцем религии, не исклю­чая и самые отчаянные минуты жизни. Разве когда-нибудь к Эмину пришла успокаивающая, умиротворяющая мысль о грядущих удовольствиях, которые сулит та, другая жизнь на небесах?» [2, с.231-232].

Новый подход к эстетическому идеалу, которому следовал Эмин, превратил в основные темы его произведений состояние, в котором находится лезгинский народ, его характер, привыч­ки, образ жизни, мечты и заботы. С большим мастерством, глу­бокой проникновенностью и достоверностью раскрыв эти темы, он сделал свои произведения, отразив в них глубинное миро­воззрение своего народа, понятными для каждого соплемен­ника. А добивался он этого, описывая реальный мир наиболее правдиво и беспристрастно, сосредотачиваясь на описании су­деб, обстоятельств и событий, близких к реальным, т.е. следуя литературному направлению, называемому реализмом.

А благодаря тому, что основой произведений Эмина стала не религиозно-этическая трактовка образа человека, а реаль­ная жизнь с её страстями, его стихи были любимы лезгинским народом и до революции, когда имело место господство рели­гии, и при Советской власти, когда с религией мало считались, и сегодня, когда количество мечетей на душу населения в Даге­стане – самое большое в мире.

Лезгинский народ увидел в произведениях Эмина свою природу, он признал в них свой идеальный эстетический образ и начал соотносить свои действия с этим образом, что привело к изменению характера духовного развития лезгин: оно, разви­тие, вновь, как и многие сотни лет назад, начало происходить на основе лезгинских ценностей и культурных традиций.

«Он пробудил в нас сознание о нас самих – вот его истин­ная заслуга, важность которой не зависит от того, первым или десятым из наших великих писателей должны мы счи­тать его в хронологическом порядке» [9, с.427]. Эти слова, ска­занные Н. Г. Чернышевским о Н. В. Гоголе, о его заслуге перед русским народом, думаем, в полной мере применимы и к взаи­моотношениям Етима Эмина с лезгинским народом.

Потому лезгины сегодня могут сказать: «Пробудив «в нас сознание о нас самих», Етим Эмин стал важной и существен­ной частью самосознания лезгинского народа». Его поэтический мир народ сразу принял в качестве своего духовного достоя­ния. Как древние греки узнавали себя в «Илиаде» и «Одиссее» Гомера, как русские узнают себя в «Евгении Онегине» и «Ка­питанской дочке» Пушкина, так и лезгины находят свои чер­ты в лирических героях эминовских произведений – нередко в идеальном облике.

Безусловно, в стихах Етима Эмина отражено все самобыт­ное, особенное, что есть в лезгинском народе, что отличает его сознание и даже образ жизни от сознания и образа жизни пред­ставителей других народов. Потому мы можем сегодня смело сказать: без Эмина и без его духовно-литературного наследия сегодня нет лезгин, как сегодня без Пушкина и его наследия нет русских. Как о Пушкине русские говорят «наше всё», так об Эмине лезгины могут сказать то же самое…

Мансур Кюреви

Примечания

^[1] Очевидно, Г. А. Гаджибеков имеет в виду то, что стихи Эмина не публи­ковались в печатных изданиях. Рукописные сборники стихов, составленные любителями лезгинской поэзии и, наряду со стихами других поэтов, содержа­щие его стихи, безусловно, имели хождение в народе.
^[2] Здесь и далее по тексту настоящей книги в квадратных скобках каждый раз даётся ссылка на использованный в данном месте текста источник — номер, под которым в списке использованной литературы в конце настоящей книги дан этот источник, и при необходимости — страницы в этом источнике.
^[3] Ашуг — народный певец-поэт у народов Кавказа, исполняющий песни собственного сочинения, а также народные песни и сказания.
^[4] Саид Кючхюрский был ослеплён по приказу местного хана за его песни, обличающие перед народом общественные порядки своего времени, всю мерз­кую суть местной знати.
^[5] Чунгур – лезгинский струнный музыкальный инструмент.
^[6] В личном архиве Г. М. Садыки мы нашли два стихотворения, написанных Эмином. Относятся они ко времени его учёбы в медресе. В те времена учащихся медресе учили сочинять на арабском языке восхваляющие бога стихи. Как вы­ясняется, Эмин, в отличие от своих соучеников, такие стихи сочинял не только на арабском языке, но и на лезгинском. В строении этих стихов, в форме выра­жения мыслей уже можно увидеть зачатки зрелого мастерства у юного Эмина. Мы их приводим в приложениях к настоящему изданию (Приложение №1), потому что эти стихи претендуют на роль первых стихов Эмина, написанных на лезгинском языке и дошедших до нас.
^[7] Куьреви М. Эминав барабар жеч… // газета «Лезги газет». — Махачкала, 2020, 18-июнь.
^[8] Редиф — в поэзии Востока слово или несколько слов, повторяющиеся в конце стихотворной строки после рифмы.
^[9] Об учении Ярагского о «свободе человека» подробно рассказано в моно­графии профессора А. Г. Агаева [7].
^[10] Село Верхний Яраг (Вини Ярагъар) Кюринского ханства (затем — Кю­ринского округа) в народе и литературе часто называли просто Ярагом, ибо расположенное рядом с Верхним Ярагом и чуть ниже него село Нижний Яраг (Агъа Ярагъар) было и размером меньше, и не было столь известным в истории, как село Верхний Яраг. Потому мы тоже для краткости далее по тексту, как правило, будем писать название Яраг, имея в виду название села Верхний Яраг.
^[11]  Ихрек Режеб сочинял песни и на рутульском, и на лезгинском языках.
^[12]  Абубакар из Цилинга был прапрадедом Етима Эмина.
^[13] Здесь речь идёт об ашуге Эмине, жившем в XVIII в. и родившемся в селе Ялцуг, которое в XIX в. относилось к Самурскому округу, а не о поэте Етиме Эмине, родившемся в XIX в. в селе Ялцуг Кюринского округа.
^[14] Лезги Ахмед был родом из села Урва («Вурвар» по-лезгински), располо­женного рядом с Кусарами.
^[15] Етим Эмин сформировался как личность в медресе Абдуллаха-эфенди — зятя и ученика Ярагского и в медресе Исмаила-эфенди — сына и ученика Яраг- ского, затем многие годы работал под руководством Исмаила-эфенди и дружил с ним, что нам дает основание утверждать, что Эмин является порождением культурной среды, непосредственно связанной с просвещенческим наследием Магомеда Ярагского.

Литература:

1. Гаджибеков Г. А. Поэт Етим Эмин /Магомет Эмин/. // газета «Красный Дагестан». – Махачкала, 1928, 23 марта.
2. Вагабова Ф. И. Формирование лезгинской националь­ной литературы. – Махачкала, 1970.
3. Творческое наследие Етима Эмина. Сборник статей. / Сост. А. А. Рашидов. – Махачкала, 1990.
4. Етим Эмин. Светильник Души. – Махачкала, 2008.
5. Гашаров Г. Г. Лезгинская литература. История и со­временность. – Махачкала, 1998.
6. Етим Эмин. Шиирар. Туьк1уьрайди А. Г. Агъаев. – Махачкала, 1960.
7. Агаев А. Г. Магомед Ярагский. Мусульманский фило­соф. Духовный вождь дагестанского освободительного движения XIX века. -Махачкала, 1996.
8. Вяземский П. А. Стихотворения. – Ленинград, 1986.
9. Чернышевский Н. Г. Избранные философские сочине­ния. [В 3 т.] Т. 1 – Москва, 1950.
10. Етим Эмин. Хкягъай ч1алар. Туьк1уьрайбур Гь. Гьажибегов, Т. Агьмедов, Ш. Мейланов. – Махачкала, 1928.
11. Етим Эмин. Хкягъай ч1алар. Туьк1уьрайди Гь. А. Гьажибегов – Махачкала, 1931.
12. Агъаев А. А. Етим Эмин. – Махачкала, 1958.
13. Етим Эмин. Шиирар. Туьк1уьрайди Гъ. М. Садыкъи. – Махачкала, 1980.
14. Етим Эмин. Вил ат1удач дуьньядихъай. Туьк1уьрайди Гъ. М. Садыкъи. – Махачкала, 1995.
15. Гайдаров Р. И. Введение в эминоведение. – Махачка­ла, 2001.
16. Садыки Гъ. М. Етим Эминан уьмуьр ва адан яратмишунрикай ц1ийи малуматар. // Журнал «Дуствал». – Махачкала, 1968. №3.
17. Алкадари Г. Диван аль-Мамнун. – Темир-хан-Шура, 1913.
18. Кардаш А. Слово продолжается. – Махачкала, 2013.
19. Газета «Коммунист». – Махачкала, 1981, 18 ноября.
20. Меликов Э. М. Дат1ана рик1евай кас. // газета «Коммунист». – Махачкала, 1988, 16 декабря.
21. Къардаш А. Мирес, стха, хва. // газета «Лезги га­зет». – Махачкала, 1998, 12 февраля.
22. Цадаса Г. Адаты о браке и семье аварцев в XIX – на­чале XX в. // Памятники обычного права Дагестана ХУП-ХIХ вв.: Архивные материалы / Сост., предисл. и прим. Х.-М. Хашаева. – Москва, 1965.
23. Овсянников Д. В. К вопросу о месте и роли мусульман­ского духовенства Чечни и Дагестана в конце XVIII – начале XIX вв. Вестник Санкт-Петербургского уни­верситета, 2009, Сер.2, Вып.4.
24. Етим Эмин. Шииррин к1ват1ал. Туьк1уьрайди М. М. Гьажиев. – Махачкала, 1941.
25. Бутаев Д. Б. (Туземец). Грамотность в горах Дагестана // Этнографическое обозрение. Вып.1. – Санкт-Петербург,1900.
26. Алкадари Г. Асари-Дагестан. – Махачкала, 1929.
27. Ярахмедов М. Я. Из истории азербайджанско-даге­станских литературных связей. – Баку, 1985.
28. Акты, собранные кавказской археографической ко­миссией, т. X – Тифлис, 1885.
29. Ганиева Ф. А. Отраслевая лексика лезгинского язы­ка. – Махачкала, 2004.
30. Козубский Е. И. Памятная книжка Дагестанской обла­сти. – Темир-хан-Шура, 1895.
31. Список полковникам по старшинству, исправлено по 1-е января. – Санкт-Петербург, 1873.
32. Список майорам по старшинству, исправлено по 13-е марта. – Санкт-Петербург, 1861.
33. Список подполковникам по старшинству, исправлено по 1-е января. – Санкт-Петербург, 1863.
34. Список полковникам по старшинству, исправлено по 1-е января. – Санкт-Петербург, 1867.
35. Исмаилов Э. Э. Золотое оружие с надписью «За хра­брость». Списки кавалеров 1788-1913. – Москва, 2007.
36. Къардаш А. Етим Эминакай веревирдер. – Махачка- ла-Кьасумхуьр, 2018.
37. Список полковникам по старшинству, исправлено по 1-е сентября. – Санкт-Петербург, 1874.
38. Список генералам по старшинству, исправлено по 1-е сентября. – Санкт-Петербург, 1874.
39. Список полковникам по старшинству, исправлено по 1-е марта. – Санкт-Петербург, 1874.
40. Список полковникам по старшинству, исправлено по 1-е января. – Санкт-Петербург, 1876.
41. Торнау Н. Е. Изложение начал мусульманского зако­новедения. – Санкт-Петербург, 1850.
42. Етим Эмин. Хкягъай шиирар. К1ват1ал туьк1уьрайди Н.А.Ахмедов. – Магьачкъала, 1948.
43. Гашаров Г. Г. Лезгинская литература. История и со­временность. – Махачкала, 1998.
44. Булатов Б. Б.Дагестан на рубеже Х1Х-ХХ вв. Социально-экономическое развитие в 80-х гг. XIX – 30-х гг.ХХ вв. – Махачкала, 1996.
45. Козубский Е. И. История города Дербента. – Темир- хан-Шура, 1906.
46. Газета «Лезги Газет». – Махачкала, 1995, 7 июля.
47. Гаджибеков Г. А. К вопросу о создании лезгинской письменности. / / газета «Красный Дагестан». – Ма­хачкала, 1928, 24 января.
48. Гуьлмегьамедов А. А. Хазинадин суракьда. // журнал «Литературадин Дагъустан». – Махачкала, 1987, №1.
49. Новый алфавит для народностей Дагестана. // Куль­тура и письменность Востока. – Баку, 1928. – Вып.11
50. Шаирдин ирссагьибар. // газета «Лезги газет». – Ма­хачкала, 2018, 27 сентября.
51. Никиташина Н. А. Классификация презумпций в се­мейном праве. // журнал «Теоретические проблемы отраслей права». – Москва, 2018, №3(136)
52. Фатуллаева П. Б. Чешне. – Махачкала, 2014.
53. Дагестанские лирики. – Ленинград, 1961.

© Источник: Мансур Кюреви. Етим Эмин (1840-1880).    -М,2020. -336с.