От Гюлистана к Туркманчаю

С помощью английских специалистов наследный принц приступил к реформам, и, прежде всего – своей армии, которая оставалась его единственной опорой в возможных спорах с братьями о престолонаследии. В октябре 1817 г., вернувшись из Тегерана, Ермолов подал Всеподданнейший рапорт, в котором отметил успехи этих преобразований: «Регулярные войска устрояются на хорошем основании; артиллерия в отличном порядке и умножается очевидно. Есть литейный хороший завод и артиллерия делает запасы для арсеналов; учреждаются крепости по образцу европейских, извлекаются руды, и уже медь, свинец и железо в большом количестве; предназначается устроение суконных фабрик и заводы для очищения произрастающего в большом количестве сахара, дабы избежать угнетающей монополии Ост-Индской Компании… Теперь Персия имеет более 30 батальонов войск, каждый в 1000 чел., и до 100 полевых орудий и формирование продолжается. Собрание рекрут производится без затруднения и самые даже кочевые народы начинают давать оных. В Персии почти каждый поселянин – воин, и с ребячества приобыкает к ружью, а потому каждый поступает на службу хорошим стрелком. Труды переносят терпеливо, в пище чрезвычайно умеренны, удобны к движениям, необычайно скорым, и в короткое время Персия может иметь пехоту, которая станет в ряду с лучшими в Европе».

В 1818 г. боеспособность этой армии была проверена с переменным успехом в столкновениях с афганцами. Учитывая то, что практически весь XVIII век афганцы терроризировали своими набегами Персию, и такой результат представлялся вдохновляющим. Подготовка к реваншу в Тегеране продолжалась. Он был необходим для упрочнения новой династии, начавшей с проигранной России войны, для обеспечения положения наследного принца, не пользовавшегося авторитетом среди старших братьев. 8 мая 1819 г., вслед за торжественным провозглашением Аббас-мирзы наследником в Тегеране, последовало его признание в этом качестве со стороны Петербурга. Этот шаг мало что изменил в положении дел как в Персии, так и в русско-персидских отношениях. Принц являлся лишь третьим сыном шаха, но его старшие братья оказались лишены прав на престол, так как рождены от рабынь. Таков был обычай племени Каджаров, но он не признавался большинством населения Персии. В 1822 г. один из старших братьев умер, но ситуация по-прежнему оставалась напряженной. Признав Аббас-мирзу наследником, его старший брат Мегмет-Али открыто заявил, что подчиняется лишь воле отца и до того времени, покуда он жив. Существовали и другие претенденты на корону: всего в гареме Фетх-Али находилось 1500 жен, а у самого принца было 17 сыновей.

В 1821 г. Тегеран получил более серьезную возможность проверить свои реформы на деле. Во время волнений в Южном Азербайджане Персия обвинила турецкие власти в поддержке повстанцев, большая часть из которых оказалась тюрками или курдами. Так как последние являлись в основном кочевниками, а значительная часть турецко-персидской границы в этот период не была демаркирована (в принципе как таковой границы просто не было, так как она определялась договором от 1639 г., дошедшим в двух копиях, имевших массу разночтений), то основания для претензий возникали постоянно. Они стали причиной персидско-турецкой войны.

Паша Эрзерума в очередной раз предоставил убежище двум племенам кочевников и отказался выполнить требование Аббас-мирзы об их выдаче, тогда как посланника, передавшего это требование, арестовали. Персидский наследный принц был оскорблен отказом. Кроме того, он надеялся на то, что вслед за греческим восстанием начнется и русско-турецкая война, что значительно упростило бы его задачи и создало бы возможность для территориальных приобретений. В 1821 г. армия Аббас-мирзы вторглась на соседнюю территорию и нанесла превосходящим турецким силам поражение под Эрзерумом. Затем турки были разбиты под Багдадом, и только смерть главнокомандующего персидской армией – старшего сына шаха – спасла город от взятия. Серьезных столкновений больше не последовало, так как в 1822 г. в этом районе Малой Азии началась холера, и при посредничестве англичан между турками и персами начались переговоры. В 1823 г. в Эрзеруме заключили мир на условиях status quo ante bellum, что в данных условиях было скорее выгодно для Персии, повысившей свой авторитет в регионе. Безусловно, что эта война придала Тегерану чувство уверенности в собственных силах.

Вслед за этим последовал неизбежный рост требовательности со стороны Персии, представители которой с 1823 г. все более и более настойчиво требовали уступок со стороны России. Желание представителей российского МИДа найти решение спорных вопросов путем переговоров воспринималось как явный признак слабости. Начались «случайные» нападения на российские пограничные посты. Споры и столкновения представлялись  до известной степени неизбежными, т.к. кочевников-тюрок в перешедших под русскую власть ханствах было трудно удержать от перехода границ, которые, к тому же, находились в процессе демаркации аж до лета 1825 г. Попытка сделать это вызвала протесты персов, пытавшихся использовать все разногласия для обострения обстановки. Ермолов считал, что чрезмерная уступчивость может лишь подтолкнуть Тегеран к действиям. В Петербурге не разделяли эти опасения и не поддерживали жесткой линии поведения с персами, за которую ратовал командующий Кавказским корпусом.

2 сентября 1825 г. министр иностранных дел граф К.В. Нессельроде обратился к генералу со следующим письмом: «Государь Император отдает полную справедливость усердию Вашего Высокопревосходительства к пользам Отечества, и уважает мнения Ваши о делах службы. Но при всем том не может он разделить опасений Ваших на счет враждебных замыслов персиян против России. Быть может, что мы встретим еще много затруднений в переговорах с министрами шаха и Аббас-Мирзою; быть может, что они пребудут неуклончивы и долго еще не согласятся уступить нам то, чего мы, по уверениям их, не имеем права требовать на основании точных слов Гюлистанского трактата. Но из сего трудно заключить, чтобы они решительно готовились к нападению и хотели силою овладеть уступленными и присоединенными к Грузии областями. До сих пор мы не видели в персидском правительстве признаков подобного ослепления, ни в шахе воинственного духа, напротив того, все дошедшие до нас известия, и самые донесения нашего поверенного в делах, свидетельствуют о его наклонности к миру. В таковых мыслях утверждает нас и последнее письмо Абдул-Гасан-хана (шахского визиря, информировавшего Петербург о компенсации за ограбленный караван русского подданного – авт.), с коего список, а равно и с ответа моего, Высочайше одобренного, у сего для сведения Вашего Высокопревосходительства препровождаются. По сим причинам Его Императорское Величество не может предполагать в шахе намерения действовать наступательно против России, и ожидает от Персии, если не искренней дружбы, то, по крайней мере, мира. С нашей стороны охранение оного принято за нерушимое правило, и все действия Ваши должны быть устремлены к сей главной, существенной цели».

9 сентября 1825 г. генерал-майор князь В.Г. Мадатов доложил начальнику штаба Ермолова, генерал-майору А.А. Вельяминову, о том, что, по сообщениям его агентуры, в Персии идет активная подготовка к войне, включая сбор войск в пограничной зоне и подготовку запасов продовольствия для армии. Сведения были немедленно сообщены в Петербург, откуда 14 ноября вновь последовал ответ Нессельроде, в котором подтверждалось прежнее отношение к Тегерану: «Государь не хочет решительно войны с шахом, и уверен, что персияне сами не начнут ее при всем возможном к России недоброжелательстве, разве с нашей стороны последовали какие-либо неприязненные действия вопреки мирному договору Гюлистанскому». Получив в декабре 1825 г. известие о смерти Александра I, Фетх-Али немедленно отправил Ермолову фирман со словами скорби по поводу этого печального события, а 2 января 1826 г. Аббас-мирза известил генерала о желании его отца отправить посольство для поздравления нового императора Константина Павловича. И в Тегеране, и в Тебризе, где правил наследный принц, надеялись воспользоваться началом нового царствования, чтобы попытаться вновь поднять вопрос о спорных территориях.

В начале февраля 1826 г. в Тегеран пришло известие о восстании декабристов, и шах вместе с наследником сочли, что благоприятный момент для реванша настал. Они ожидали, что в России начнется гражданская война за обладание престолом. «От шаха, — вспоминал генерал М.Е. Коцебу, — не только скрывали истинное положение России, но рассказывали о двух армиях, якобы предводительствуемых спорящими братьями-венценосцами и тому подобные нелепости; уверяли, что большая часть Кавказского корпуса выступила в Россию; показывали письма, без сомнения, подложные, в коих именем Магомета умоляли шаха не оставлять своих единоверцев, ожидающих с нетерпением освобождения от ига христианского и обещающих при первом появлении персидской армии поднять оружие в пользу оной». От посольства в Петербург в Тегеране отказались, зато решили начать подготовку к сбору армии для похода против России. 31 января 1826 г. Николай I обратился с письмами к шаху и его наследнику, извещая их о своем восшествии на престол, и о том, что для официального извещения об этом событии он направляет в Персию посольство во главе с  генерал-майором князем А.С. Меншиковым.

Император готовился к войне с Турцией и хотел быть уверенным в нейтралитете Тегерана в этом конфликте. Отправление посольства стало тем более необходимым после того, как 24 февраля 1826 г. Ермолов, ссылаясь на донесение русских консулов в Персии, доложил в Петербург о том, что шах и его окружение верят в слухи о гражданской войне в России и поэтому активно готовятся к военному реваншу. Одной из задач, поставленных перед Меншиковым императором, являлась инспекция состояния Кавказского корпуса, как военная, так и политическая. Лояльность Ермолова вызывала сомнения у Николая I, и посол должен был удостовериться на месте, справедливы или нет эти подозрения. «Я, виноват, ему (т.е. Ермолову – авт.) менее всех верю» — признавался император в письме к Дибичу (от 12 декабря 1825 г.). При посольстве находились и причисленные к Генеральному штабу офицеры, перед которыми стояла задача по сбору топографических и военных сведений о Персии. Меншиков должен был убедить шаха прийти к мирному решению спорных вопросов при условии соблюдения статей Гюлистанского мира.

«Фетх-Али слишком дряхл, чтобы желать разрыва; к тому же он никогда не отличался воинственным нравом. – Инструктировал генерала в письме от 3 февраля 1826 г. Нессельроде. – Ничто, кажется, не обнаруживает у него враждебных намерений к России. Но его сын Аббас-Мизра, как полагает генерал Ермолов, преследует совершенно другие виды. Сведения, поступившие к нам на сегодняшний день от главнокомандующего и нашего поверенного в делах, заставляют полагать, что этого принца побуждают к войне как его собственное честолюбие и иностранные наущения, так и общее умонастроение персов. Как говорят, некоторые придворные хотят войны из личных соображений, имамы – вследствие своего религиозного фанатизма, наконец, простой народ – в надежде, что война с Россией может облегчить гнет Каджаров». 11 апреля Ермолов направил шаху письмо, извещая его о посольстве Меншикова, который «…в угодность обоих великих государей дать [может – авт.] большую прочность приязненным отношениям окончанием дела о границах».

Еще ранее, 1 апреля глава МИДа известил Ермолова о близости разрыва с Турцией, так как император не намерен был более терпеть их неуважение к требованиям России. «Сколь мы не сильны, — писал граф Нессельроде, — но тягостно иметь в одно и то же время многих врагов, а особенно со стороны, Вашему управлению вверенной, где соседи и горские народы легкомысленные, коих удобно могут вооружить против нас недоброжелатели наши и тем озабочивать правительство. По сим уважениям Государю Императору угодно, чтобы Ваше Высокопревосходительство подтвердили секретно всем, имеющим какое-либо начальство на границе, уклоняться всемерно от малейшего повода, могущего подать персиянам основательную причину к негодованию… Его Величество уверен, что, при точном исполнении таковых распоряжений Ваших, шах персидский никогда не решится дать свое согласие Аббас-мирзе начать противу нас военные действия, имея при том в свежей памяти опыты прошедшей войны, — не выгоды, но важные потери им причинившей».

Шах, настроенный полуфантастическими известиями из России в пользу войны, узнав о посольстве Меншикова, начал склоняться к переговорам, что весьма взволновало Аббас-мирзу и верховного муфтия, которые сделали все возможное, чтобы ускорить начало конфликта. Тем не менее, предварительно отправленная в Тебриз русская миссия была поначалу учтиво принята Аббас-мирзой. Меншиков немного задержался в Грузии, для того, чтобы убедиться, что Кавказский корпус абсолютно спокоен и лоялен властям. Подозрений в отношении остальных и быть не могло. «Статских чиновников, — докладывал генерал императору 30 апреля 1826 г., — занимающихся политическими суждениями, не встречал в Тифлисе. Грузинское же дворянство, по необразованности своей, еще меньшую имеет к тому склонность». Казалось, ничего предвещало неудачи посольства, хотя оно прибыло в Тегеран, когда там уже господствовали весьма реваншистские настроения. Инструкция Нессельроде в отношении шаха, казалось, полностью соответствовала реалиям – наиболее воинственно был настроен его наследник и мусульманское духовенство. На самом деле войска уже собирались на границах – главные силы персов должны были ударить по Карабаху.

Меншиков успел добраться до столицы Персии 17 июня 1826 г., т.е. непосредственно перед началом военных действий, но не смог убедить шаха воздержаться от нападения. Правда, Фетх-Али принял его, однако аудиенция носила подчеркнуто унизительный характер, шах явно был настроен в пользу сторонников войны, а весь народ, по словам посла, дышал ей. После беседы с Фетх-Али посольство отправилось в Тебриз, на встречу с Аббас-мирзой, где оно фактически попало в положение пленных. Точно такая же судьба ожидала посольство потом и в Эривани. Следует отметить, что последнее задержание было проведено местными властями без приказа Аббас-мирзы, что вызвало его недовольство. 22 августа принц отдал приказ проводить посольство с надлежащими почестями и уважением. Немедленно вслед за этим Меншикову и его спутникам разрешили отправиться домой, хотя по пути из Эривани персы попытались организовать засаду на них. С трудом и редким везением, избежав этой ловушки, посольство только 5 сентября 1826 г. достигло Тифлиса. В гораздо худшее положение попал офицер, который сопровождал подарок императора шаху – хрустальную кровать. С большим трудом и опасностью для жизни он прибыл в Тегеран 22 августа и практически сразу оказался под арестом.

Узнав о том, что в Талышском ханстве, населенном в основном родственным персам ираноязычным населением, началось восстание и убедившись в немногочисленности русской армии, шах решил действовать. Новая русско-персидская война, не принесшая лавров победителя ни шаху, ни его наследнику, началась внезапно, без объявления. Николай I поначалу даже отказывался поверить в это. Только когда он получил подтверждение информации о том, что войну начал сам шах и ведет ее наследный принц, с надеждами на то, что произошла пограничная провокация, было покончено. 16 сентября 1826 г. в Петербурге издали декларацию «О начатии войны противу Персии», которая заканчивалась следующими словами: «Столь явные оскорбления, столь неслыханное забвение всех обязанностей, не должны оставаться без наказания. Государь Император объявляет войну Шаху Персидскому; объявляет, что трактат Гулистанский уничтожен Персиянами и что Он не прежде положит оружие, как обеспечив совершенно безопасность границ наших, вознаградив Себя за потери и усилия, постановлением мира твердого, сообразного с достоинством и пользами Империи». Таким образом, были изложены принципы будущего мира. Вскоре после первых успехов армии Аббас-мирзы последовали поражения, настолько тяжелые, что в 1828 г. они поставили судьбу династии под вопрос.  Статьи Гюлистана через два года после ее начала были переписаны в Туркманчае …