После Гюлистана, или Персидская миссия Ермолова

Российская политика была сосредоточена на европейском направлении вплоть до падения власти Наполеона и завершения Венского конгресса. Следующий период политической активности на Востоке связан с именем одного из героев войны с Наполеоном – прославленного генерала Алексея Петровича Ермолова, уже ставшего легендой в рядах русской армии.

Среди главных задач Ермолова следует перечислить урегулирование отношений с Персией, элита которой жаждала реванша, и сохранение завоеванных закавказских территорий, с пресечением дальнейших претензий персов на них (однако заданная политическая линия не должна была привести к новому конфликту с Тегераном), а также выстраивание единой и действующей системы управления в новоприсоединенном регионе и утверждение фактического контроля русской администрации над территорией Северного Кавказа.

Нормализация отношений с Персией стала первой задачей для генерала, назначенного в 1816 г. чрезвычайным и полномочным послом в Тегеран, главноуправляющим в Грузии, Астраханской и Кавказской губерниях, а также  командующим Отдельным Грузинским корпусом.

Показательно, что желающих занять данный пост и нести ответственность за неспокойный регион оказалось в Петербурге немного. Как вспоминал сам Ермолов, император в разговоре с ним заявил, что это назначение состоялось только благодаря его собственному желанию и готовности поехать на Кавказ: «Объяснением сим государь истолковал мне, какого он о Грузии мнения. Сего достаточно было, чтобы на месте моем устрашить многих, но я решился поверить себя моему счастью. Не с равным удовольствием принял я назначение меня послом в Персию. Меня устрашали дела, по роду своему совершенно мне незнакомые. Я наслышался о хитрости и коварных свойствах персиян и отчаивался исполнить с успехом поручение государя. Ничто так не оскорбляет самолюбия, как быть обманутым, а я никак не надеялся избежать того».

При этом, необходимо отметить, что начиная с заключения Гюлистанского мира персидская властная верхушка мечтала о реванше и готовилась к нему. По-прежнему в расчет бралась и антироссийская деятельность грузинской аристократической фронды во главе с часто упоминаемым в предыдущих главах царевичем Александром. Как вспоминал впоследствии А.П. Ермолов, «Персия и по заключении с нами мира не переставала пересылать деньги всем вредным для нас людям, в числе коих почитала беглого грузинского царевича Александра, сына царя Ираклия. Сей во всех возмущениях Грузии являлся в Кахетии, сопровождаемый большим количеством лезгин, и наклонное к измене грузинское дворянство, обращаясь к нему, увлекало с собой добрый и простодушный черный народ. Лезгины, грабежом ненасытимые, обогащались добычей, в глазах подлого беглеца царевича толпами отгоняемые были пленные грузины и продаваемы в рабство отдаленнейшим народам. Царевич содействующему ему дворянству раздавал грамоты на имения тех, которые, оставаясь верными правительству, ему противились».

Предприятия царевича имели все основания для поддержки среди горцев, т.к. после установления русской власти в Грузии резко снизилось количество грузинских рабов, которых они могли продавать туркам в Анапе. Царевич был женат первым браком на черкесской княжне. Она после своей смерти оставила ему обширные родственные связи среди горских обществ, которыми он охотно пользовался при сборе наемников. Деньги для этого, правда, небольшие, давал шах. Они быстро заканчивались и тогда единственным способом расплатиться для Александр-мирзы, как его называли в Персии, оказывалось разрешение грабить и захватывать рабов. Русские войска легко отражали эти набеги, но наибольший, если не единственный вред они наносили мирным жителям.

Гюлистанский мир застал царевича в горных районах Дагестана, где он первоначально воспользовался обычаем гостеприимства, и откуда время от времени обращался к русским властям с жалобами на их предшественников, которые якобы не дали ему возможности перейти под покровительство императора, что и заставило его брать деньги у шаха. Предложения приступить к переговорам на неизменных для всех Багратидах условиях традиционно приводили к ссылкам Александра Ираклиевича на невозможность выезда из гор, на различного рода препятствия и т.п. 27 января 1817 г. Ермолов, которому, судя по всему, порядком надоела эта демагогия, ответил на упреки царевича в адрес своих предшественников: «Сие также далеко от истины, ибо напротив того, они искренно всегда открывали вам путь к благополучию вашему и готовы были вас принять как сына знаменитого царя Ираклия. Однако же в. св. с своей стороны добрые их вам услуги каждый раз обращали во зло». Генерал известил беглеца о том, что теперь его судьбой будет заниматься лично, и что если царевич не приедет на переговоры до весны, то Ермолов отдаст приказ «…прервать всякие сношения с вами, как с человеком лживым, не имеющим ни совести, ни доброй воли».

Поскольку согласия на русские условия в очередной раз не последовало, а укрывшийся в Дагестане Багратид продолжил свои интриги, то 18 сентября 1817 г. Ермолов обратился к Аббас-мирзе с протестом против поддержки деньгами, которую оказывал эриванский сердар царевичу, и с требованием прекратить ее. Генерал предупреждал, что в случае, если Александр Ираклиевич проберется в Персию и будет принят там, то «…почту я нарушением мира и не сомневаюсь, что е.в. шах, столько дружелюбия оказывающий Российскому Императору, для пользы беглеца не прервет доброго согласия». В ответ наследный принц дал обещание не принимать беглеца и не помогать ему, которое, впрочем, было быстро нарушено. В сентябре 1818 г. царевич с небольшой группой своих сторонников сумел просочиться через русские заставы на турецкую территорию, в Ахалцих, где его с удовольствием принял местный паша. Турки планировали использовать беглеца в своих целях, для организации восстания в Имеретии, но смена хозяев не входила в планы Александра. Со своей стороны, немалые усилия для того, чтобы вернуть его в свои руки, прилагали и персы. В начале января 1818 г. царевич переехал в Эриванское ханство, где его ждал торжественный прием. Персы решили содержать Александр-мирзу в ожидании благоприятных обстоятельств на будущее. Ему было даровано несколько деревень недалеко от Тегерана, где он проживал в положении полу-гостя и полу-пленника, а также ежегодная субсидия в 2 тыс. туманов для содержания своего «двора» и сторонников. Крайне показательно, что по окончанию войны 1826-1828 гг. денежная субсидия была прекращена, и царевич жил довольно бедно. Его вторая жена – Мария Сааковна, дочь армянского мелика, вместе с сыном приняла русское подданство. По распоряжению императора Николая I в 1835 г. ей было назначено содержание в 11 320 руб. ассигнациями в год. Сын – Ираклий Александрович – был определен в Пажеский корпус с содержанием в 3 050 руб. ассигнациями в год и неприкосновенным капиталом в 75 тыс. руб. ассигнациями в год.

Помимо подогрева антироссийских настроений в регионе, персидский двор пытался повлиять на Петербург и с помощью традиционных дипломатических действий. Напомним, вторая статья Гюлистанского мира декларировала принцип status quo ad presentem, «дабы каждая сторона осталась при владении теми землями, ханствами и владениями, какие находятся в совершенной их власти». Так как Талышское ханство в ходе войны неоднократно переходило из рук в руки, то на этом участке русско-персидская граница должна была быть проведена после заключения мира, «избранными с обеих сторон комиссарами со взаимного согласия, кои под руководством главнокомандующих с обеих сторон сделают верное и подробное описание земель, деревень и ущелий, также рек, гор, озер и урочищ, кои до настоящего времени находятся в действительной власти каждой стороны, и тогда определится черта границ Талышинского ханства на основании status quo ad presentem, таким образом, чтобы каждая сторона осталась при своем владении». Таким образом, в этом районе граница была не только не демаркирована, но и не проведена.

Именно эту статью Гюлистана Тегеран попытался использовать для контригры на дипломатическом поле. В январе 1816 г. , еще до эпохального назначения Ермолова, персидский посол в Петербурге Абуль Хасан-хан предъявил МИДу ноту с призывом пересмотреть Гюлистанский договор. В документе обращалось внимание на «великодушное» обещание Александра I возвратить шаху часть завоеванных территорий, причем речь шла о Карабахе, Гяндже, Шеки, Ширване, Дербенте, Кубе, Баку, Талыше, Лорийской, Шамшадинской, Зангезурской и Шурагельской областях. Т.е. за исключением грузинских и дагестанских земель практически все территории, полученные Россией по условиям мирного договора 1813 года, предлагалось вернуть шаху.

Выдвигая столь значительные и явно нереальные требования, Тегеран твердо надеялся получить назад хотя бы что-нибудь. Главной целью шаха являлось возвращение Карабахского, в случае невозможности — Талышского ханства или, по крайней мере, его южной части. В Петербург отправилось специальное персидское посольство, формально под предлогом поздравления императора с восстановлением мира. Представитель шаха прибыл в столицу в начале 1815 г. и был принят с подобающими почестями, однако из-за отсутствия Александра I в России ему пришлось дожидаться его возвращения. Аудиенция состоялась 22 декабря 1815 г., вслед за чем начались и переговоры.

Посольство Фетх-Али для обоснования своей позиции ссылалось на возвращение туркам Дунайских княжеств в 1812 г., что, на взгляд персидской дипломатии оправдывало ее предложения. Нессельроде 4 марта 1816 г. изложил свою позицию по вопросам о переговорах с Персией. Она сводилась к трем основным пунктам: 1) граница должна быть удобной; 2) территории, населенные христианами, не должны уступаться ни в коем случае; 3) ханам, перешедшим на сторону России, в случае возвращения части земель должна быть гарантирована защита от возможной мести шаха. Вице-канцлер был готов рассмотреть вопрос об уступке части Талышского ханства и части равнины от Аракса до гор Карабаха, но окончательное решение этого вопроса он оставлял за Ермоловым.

Попытка Тегерана вернуть Восточную Грузию и Северный Азербайджан была поддержана англичанами, предложившими свое посредничество, но сразу отвергнуто Россией и не очень сердечно принято персами. Конфиденциальным путем посол шаха известил Нессельроде, что не хотел бы принимать предложение Лондона. В Тегеране, естественно, занимали другую позицию и перед возвращением домой посол пошутил, что русское гостеприимство было великолепным во всех отношениях, за исключением того, что его не сослали в Сибирь. Он явно опасался недовольства своего монарха. Но, так или иначе, но надежды Фетх-Али и его попытки добиться возвращения потерянных земель окончились провалом. 23 марта 1816 г. Нессельроде в беседе с послом Фетх-Али объяснил, что туркам никогда еще не возвращались земли, уступленные Портой по договорам, и поэтому Бухарестский мир не может являться прецедентом для персидских предложений.

Александр I не хотел обострения отношений с Ираном, но в то же время нельзя было и поощрять его претензии, которые могли только возрасти. Поэтому персидскому послу заявили, что Россия сможет дать окончательный ответ только после досконального обследования новой границы и завершения работы специальной дипломатической миссии в Тегеране, которую и возглавил в ранге чрезвычайного и полномочного посла Ермолов. По справедливому замечанию современного историка Ирины Стамовой, «Александр I хотел поскорее уладить спорные проблемы в Закавказье с минимальными потерями для России, а еще лучше – без них, если возможно. Ему нужен был прочный мир и регулярные дипломатические отношения с Ираном, чтобы установить там свое влияние и ослабить британское. Император поручил Ермолову на месте изучить суть иранских территориальных претензий и реальные возможности удовлетворения их».

В тот день, когда он был назначен послом в Персию, Ермолов получил и персональные инструкции от императора: они вводили генерала в курс предшествовавших его посольству двухсторонних переговоров и позиции Петербурга в них. Помимо сохранения мира, самодержец подчеркивал важность приобретения для России коммерческих выгод в Персии и необходимость обеспечения нейтралитета Персии в случае возможных внешнеполитических осложнений. В связи с последним, возникала другая проблема, т.к. французское влияние, весьма ощутимое в Тегеране до 1814 г., после поражения Наполеона было вытеснено английским.  Как отмечал известный востоковед Н.В. Ханыков, «англичане, сменившие французов в Персии, чувствовали себя в период 1815-1825 годов всемогущими при дворе принца-регента. Этому способствовали ежегодные взносы в шахскую казну, деятельность корпуса офицеров-инструкторов, дружески навязанного персидскому правительству, и особенно – исключительное расположение Аббас-Мирзы, предпочитавшего англичан другим европейцам». Одновременно с ростом британского влияния в Персии нарастали антирусские настроения.

Перед Ермоловым была поставлена задача не допустить закрепления монопольного влияния англичан в Тегеране. «Сколь ни тесны Моим сношения с Великобританским правительством, — инструктировал генерала император, — Я не могу однако же равнодушно видеть, чтобы власть его усиливалась в соседственном со мною государстве, о котором по необходимости я должен стараться, чтобы оно не было подвержено постороннему Европейских держав влиянию. Англия естественно должна желать, чтобы все виды и помышления Персидского правительства были обращены к северу и будет возбуждать в нем против нас подозрения, дабы отвлечь его внимание от юга. Меня не занимают замыслы, чтобы посредством Персиян потрясти власть Англичан в Индии и, следовательно, я неоспоримое имею право стараться всеми мерами, дабы остановить действие такой системы, которая со временем легко обратиться может и к той цели, чтобы вредить Моим владениям за Кавказом. Вследствие сего Я признал за нужное при самом начале устранить всякое посредничество Англии в переговорах, с персидским послом здесь (т.е. в Петербурге – авт.) производившихся, ибо легко было предвидеть, что всякое его соучастие в столь важном обстоятельстве открыло бы ему множество способов и предлогов вмешиваться час от часу более в дела Персии».

При этом Ермолов должен был исключить возможность обострения отношений с англичанами. В крайнем случае, ему дали право напомнить персам о поражениях в войне 1804-1813 гг., которые Россия вела мизерными силами, в то время на момент посольства она имела возможность сконцентрировать за Кавказом куда более значительную часть своей армии. Впрочем, сам Александр I не намерен был использовать это обстоятельство для давления на Тегеран с целью изменения границ в свою пользу: «По Моим правилам Я не имею даже в помышлениях воспользоваться превосходством сил Моих, дабы принудить их к новым уступкам». Ермолов был противником территориальных уступок, более того, он считал, что единственной нормальной русско-персидской границей должен стать Аракс. «Думаю, — докладывал он императору 9 января 1817 г., — напротив, что Персия со временем должна будет понять потерю областей, лежащих между нами и Араксом. Первая война должна отдать их в наши руки. До того не будет твердой и покойной со стороны Персии границы». Естественно, что генерал быстро развеял последние иллюзии шаха и Аббас-мирзы относительно возможности возвращения потерянных в 1813 г. земель. Прибыв в Тегеран летом 1817 г., он сразу отверг территориальные претензии на первой же встрече с министрами шаха, которая состоялась 12 августа.

«Отодвинуть границу – значило бы, таким образом, — заявил Ермолов, — разрушить порядок вещей, который укрепляется день ото дня благодаря состоянию мира; это значило бы осложнить существующие отношения, породить неуверенность среди народов, подвластных обеим державам, вновь пробудить преступные надежды и открыть источник местных неурядиц, неизбежно ведущих к серьезным последствиям общего характера. Тогда вместо того, чтобы упрочить достигнутый благодетельный мир, мы заронили бы зерно новой войны между двумя странами, призванными вкушать все блага счастливого согласия». Ермолов, считавший, что уступки будут истолкованы как проявление слабости и отнюдь не приведут к гарантии мира, категорически отказался следовать унизительной процедуре челобитья шаху, снятия обуви и одевания красных чулок перед аудиенцией. В отличие от англичан и французов, русское посольство приняли без этих формальностей. Возможные обиды в какой-то степени были компенсированы богатыми подарками, сделанными шаху, его старшей жене, старшему и младшему сыновьям, визирям и т.п. Посольство вообще было обставлено довольно пышно – оно обошлось российской казне в 40 950 руб. cеребром.

Более того, по оценке В.А. Потто, именно «умение посла затронуть слабые стороны повелителя Персии более всего способствовало успешному и блестящему окончанию переговоров». Военный историк привел весьма красочное описание шахской аудиенции и последовавшей за ней процедурой знакомства с привезенными из Петербурга подарками: «Богатство и изящество подарков с первого взгляда очаровали шаха; он невольно остановился у входа в палатку и только после изъявления Ермолову своего удовольствия стал переходить от одного предмета к другому, рассматривая каждую  вещь до мельчайших подробностей. Особенное восхищение вызвали в шахе зеркала громаднейших размеров, каких ему еще не приходилось видеть. В первый раз в жизни увидел себя так хорошо во весь рост. По рассказу Ермолова, он долго и неподвижно рассматривал самого себя и обливавшие его алмазы и бриллианты, в бесчисленных сияниях отражавшиеся в глубине волшебного трюмо. Все молчали, никто не смел нарушить очарования шаха, который хотел не раз отойти от зеркал и снова с ним возвращался. Осмотрев остальные подарки, состоявшие из драгоценных хрустальных сервизов, мехов, парчи и, наконец, бриллиантов, шах еще раз поблагодарил Ермолова и удалился во дворец, заметив на прощанье, что ему было бы несравненно легче приобрести миллионы, чем эти подарки русского венценосца, которые он не променяет ни на какие сокровища в мире. Впоследствии шах говорил своим придворным, что он чрезвычайно доволен Ермоловым, что перед ним, как государем, более Ермолова почтительным быть невозможно».

14 августа 1817 г., т.е. через два дня после аудиенции у шаха, Ермолов обратился к жителям закавказских ханств и Дагестана из Султание со специальным обращением. Указав в нем на распространяемые слухи о возможности передачи части территорий Персии, генерал категорическим образом опроверг их: «Я вас именем великого нашего Государя уверяю, что не только областей, ниже одного шага земли не уступает Он шаху Персидскому и границы наши не переменяются: их охраняет Всемогущий Бог, великий Государь и верные Его народы». На следующий день великий визирь вручил русскому послу ответную ноту, в которой Персия соглашалась на проведение демаркации Гюлистанских границ, работы по разграничению должны были начаться в апреле 1818 г. (отметим, что данные работы были в целом закончены к июлю 1825 г.).

К глубокому разочарованию Тегерана, Александр I отказался также официально признать Аббас-мирзу наследником престола. Император не хотел брать на себя обязательств на случай очередной междоусобицы в Персии. Принц был явно раздражен и открыто заявил Ермолову, что не видит цели его посольства, если она, конечно, не ограничивается обменом подарков. Впрочем, недовольство не помешало ему просить у посла разрешения на ввоз оружия из России, а шаху – фарфоровые и хрустальные изделия в подарок (показательно, что эта просьба шаха была удовлетворена, и в октябре 1820 г. ему вручили новые подарки из России).

Таким образом, Алексею Петровичу Ермолову, несмотря на сильное давление со стороны высших персидских чиновников и наследника престола Аббас-мирзы, удалось отстоять все российские приобретения по Гюлистанскому миру. Как подчеркивает Ирина Стамова, «Ермолов избрал тактику углубления раскола правящей иранской элиты, отнюдь не монолитной в своем отношении к вопросу о территориальном разграничении в Закавказье. С Фетх-Али-шахом он говорил языком лести, блестяще имитируя цветистую восточную и исламскую риторику. А с шахскими министрами он общался в жестком тоне, эффективно используя внушительные тембры своего голоса и внушительные черты своего лица. С помощью всего этого «театрального» арсенала Ермолов лишил иранских переговорщиков всяких надежд на пересмотр Гюлистанского договора… Внешне дипломатическую победу Ермолова символизировало награждение его высшим иранским орденом Льва и Солнца I степени и огромное количество богатых подарков от шаха и его министров».

«По большому счету ермоловская дипломатия не блистала утонченностью (возможно, англичане вообще не назвали бы это «дипломатией»). Но, быть может, именно потому она и принесла успех. Ермолов предпочел действовать не по канону, а по ситуации, которая подсказывала ему, что любая его уступка будет воспринята как слабость и повлечет нежелательные для России последствия. И в принципе он оказался прав. Об этом свидетельствует наступивший после ермоловского посольства период почти десятилетнего относительного спокойствия на русско-иранской границе в Закавказье. Иранское руководство по достоинству оценило тот весомый в его глазах факт, что оно имеет дело с жестким оппонентом не только на полях сражений, но и за столом переговоров». С подобной оценкой Ирины Стамовой трудно не согласиться.

© Источник: Глава из книги О.Р. Айрапетова, М.А. Волхонского и В.М. Муханова «Дорога на Гюлистан…»