Когда, наконец, порвалась веревка, размотали канат, но в тот же день и его не стало, вместе с ним в волнах Койсу осталось изможденное и избитое скалами ведро. Вода была близка, но доступ к ней невозможен. Шум реки и вид воды еще более усиливали жажду, и мучения гарнизона становились невыносимыми. К чести его нужно сказать, что люди геройски переносили лишения, и порядок ни на минуту не нарушался. Скоро нашли средство выйти из такого критического положения: связали солдатские лямки от мешков, ружейные ремни, и ремни, вырезанные из кожи отбитого быка; к этой импровизированной веревке, вместо ведер, привязывался ранцевый котелок. Можно себе представить, сколько труда стоило доставать воду таким способом и, главное, сколько страданий испытывали сто тридцать человек, пока с тридцати-семи-саженной глубины появлялся с водой на донышке небольшой котелок, который, конечно, раскачивался и расплескивался еще сильнее, чем более его тяжелое погибшее ведро. Понятно, что такая веревка не могла долго служить; котелки часто обрывались и, 4 сентября, гарнизон остался совершенно без воды… Поручик Булгаков и подпоручик Короновский своим невозмутимым спокойствием поддерживали бодрость духа в нижних чинах и, не предвидя исхода из этого ужасного положения, стойко переноси ли волю судьбы. Провидение сжалилось над несчастными; помощь была близка. 5-го сентября, нагорный отряд, под начальством полковника князя Накашидзе, приблизился к Георгиевскому мосту и, оттеснив мятежников, перешел мост.
По прибытии отряда рота была вновь снабжена сухарями по 9-е октября, крупою, примерно в количестве 15-ти пудов, и 9-ю небольшими быками. Оставлено было также несколько веревок и ведер.
С движением Нагорного и Гунибского отрядов в Даргинский округ (10-го сентября), гарнизон Георгиевского моста вновь был совершенно отрезан от всех сообщений, так как мятежники, по удалении наших войск, заняли прежние свои позиции.
Нужно ли говорить, с какою тоскою и сожалением следили защитники моста за удалявшимся отрядом. Каждого из чинов мостового гарнизона всей душой тянуло туда, на простор, подальше от тесной тюремной клетки. Каким заманчивым казался горный поход, преисполненный также многих лишений. Колонна втянулась в ущелье и скрылась. Опять одни голые скалы, казалось, еще суровее придвинулись к мосту, а из местных расщелин и из-за утесов вновь стали показываться неприятельские папахи.
Поручик Булгаков, в виду всяких могущих быть случайностей, решил экономить провиантом и, о половины сентября, он начал уже уменьшать порцию сухарей, доведя ее в последние дни своего пребывания на мосту до 1/4 фунта в день на человека. Порционный скот скоро был израсходован, осталось лишь немного говяжьего сала; горячая пища варилась изредка. Да и варить ее часто не приходилось, во-первых потому, что добывание воды было сопряжено с большими трудностями, вследствие господствовавших здесь в это время года ветров; а во-вторых, за отсутствием топлива. Весь лее, имевшийся на мосту, был сожжен, ближайший кустарник вырублен и, к концу сентября, гарнизон остался совершенно без горючего материала. Георгиевскому гарнизону пришлось испытать и голод, и жажду; не замедлил появиться и новый недруг – холод. Рота оставлена была на мосту тотчас же после дела 29-го августа, когда по тревоге солдаты вышли в строй в гимнастических рубашках и скатанных шинелях; кроме этого с ними не было никакой верхней одежды, даже мундиров.
Отсутствие топлива и теплой одежды, а также чрезвычайно утомительная караульная служба дурно отозвались на здоровье солдат, многие заболели упорной кавказской лихорадкой, для лечения же в роте не имелось никаких средств. В последние дни сидения болезненность усилилась: появился даже тиф и двое рядовых сделались жертвою его.
В таком безотрадном положении гарнизон находился до 16-го октября, когда были съедены последние сухари. Известий из Отряда никаких не получалось. Между тем мятежники по-видимому и не думали снимать блокады и по-прежнему занимали высоты, окружающие мост; укрываясь за каменьями, вели перестрелку с гарнизоном, по ночам они «пускались на дорогу сильными партиями, беспокоившими гарнизон. Три раза горцы делали отчаянные безуспешные по пытки завладеть укреплением, но каждый такой приступ обходился горцам очень дорого. Поручик Булгаков решился во что бы то ни стало дать знать Гунибскому воинскому начальнику об угрожающей опасности гарнизону умереть от голода.
Но как это сделать? Горцы занимали все выходы и, чтобы прорваться через них, требовалась сильная команда, действия которой открытою силою подняли бы общую тревогу между горцами, и тогда гибель ее была бы неизбежна. Конечно, Булгаков мог попробовать пробиться с своей ротой к Гунибскому отряду. Весьма возможно, что он и успел бы выполнить такое движение. Но ведь с уходом гарнизона важный стратегический пункт, Георгиевский мост, оказался бы в руках горцев, и наши отряды были бы разъединены. Не такого закала был Булгаков, чтобы мог оставить доверенный ему пост… В такую критическую минуту к поручику Булгакову явились двое рядовых: Иван Ковалев и Степан Юдин, которые вызвались доставить донесение на Гуниб или умереть, спасая начальников и товарищей. Было решено отправить их ночью и переодетыми в горский костюм. Тревожные часы переживал мостовой гарнизон в ожидании ночи. Удастся ли отважная попытка пробраться через цепь? Или двум молодцам придется сложить сегодня же головы, а товарищам их вскоре также погибнуть? Вечерело. Солдаты, разместившись у бойниц северного фаса, с тоскою посматривали на дорогу, по которой 10-го сентября ушли их товарищи. Вдруг один из часовых крикнул: «на перевале кавалерия!» Все бросились к бойницам, и действительно, на Куппинском спуске показались казаки, а за ними авангард пехоты. Это была колонна полковника Перлика, высланная из сел. Куппы для смены 2-й роты. Нужно ли говорить, с каким восторгом всколыхнулась изголодавшаяся, взмерзшая рота…
Впоследствии поручик Булгаков за блистательное руководство защитой Георгиевского моста награжден был орденом св. Георгия 4-й степени, и, таким образом, грудь его увенчалась пятью Георгиевскими крестами – случай исключительный, едва ли не единственный .
Пока длилась двукратная блокада Георгиевского моста, в Дагестане совсем стало не ладно. 30 августа шайки мятежников перерезали более сорока солдат гунибского и хундзарского линейных батальонов. Бедные жертвы были застигнуты врасплох вне своих штаб-квартир. На другой день горцы на верхнем Гунибе отбили казенно-подъемных лошадей и порционный скот. Положение Гунибского округа становилось очень серьезным, и сюда двинут был нагорный отряд князя Накашидзе.
Волнение не остановилось на одном Гунибском округе, а обозначилось и в других пунктах.
Открыто восстали жители села Согратль, общества Тлессерух, Карах, Тилитль, Гидатль, Кородо и Куяда. 8 сентября вспыхнул бунт в Казикумухском округе, в местности, отличавшейся сравнительною преданностью нам даже в шамилевский период. Начальник Кумухского округа, старый кавказец, полковник Чембер приказал наибу штабс-капитану Фатали-беку отправиться с милицией усмирять Согратль; наиб собрал ополчение, но с тем, чтобы пристать к мятежникам…
В полночь Абдул-Меджид и Фатали-бек вступили в Кумух и арестовали всех чинов окружного управления, а на рассвете толпы ринулись к незначительному кумухскому укреплению. Здесь гарнизоном стояли 50 человек карадахской местной команды. Солдаты не сдались, защищались геройски, наконец, выпустив все патроны, приняли неприятеля в штыки и умолкли навсегда под натиском громадной массы. Сколько раз в кавказскую войну геройски погибали и погибали часто безвестно эти «местные команды»!
После уничтожения гарнизона очередь дошла и до чинов окружного управления. Горцы устроили нечто вроде суда и затем безжалостно перебили всех; трупы сбросили в пропасть и засыпали камнями. Несчастная семья полковника Чембера, свидетельница ужасной расправы, отведена была в плен, в Согратль.
Кумухская резня возбуждающе подействовала на дагестанцев, им казалось море по колено, поднялись общества Цудахар, Куппа, Даргинский (акуша) округ и наконец волнение распространилось по всему южному Дагестану.
9 сентября нагорный и гунибский отряды соединились у Георгиевского моста. Вместе с подошедшим с плоскости сводным батальоном весь отряд возрос до 5 батальонов, сила эта однако считалась недостаточною для энергических действий, и потому решено было ждать новых подкреплений.
Князь Накашидзе перешел к Ходжал-Махи и имел очень серьезное дело при селении Куппа, расположенном по обеим сторонам ущелья.
В виду тревожных известий, приходивших «с гор», князь Меликов двинул из Шуры полковника Тер-Асатурова с конно-иррегулярным полком, батальоном пехоты и двумя орудиями. У селения Лаваши многочисленное скопище вздумало атаковать отряд Тер-Асатурова. Мятежники не выдержали нашего огня и показали тыл, тогда вслед за ними понеслись лихие всадники-дагестанцы и принялись косить шашками. Мятежники-горцы оставили четыреста человек убитых, в числе их погиб изменник Фатали-бек. Бой у Лаваши происходил в то время, когда отряд князя Накашидзе после дела у Куппы достиг Хаджал-Махи. На выстрелы посланы были авангарды для поддержки Тер-Асатурова.
Отряд князя Накашидзе к 13 сентября стянулся к Лаваши, а Тер-Асатуров, усилив свою колонну, двинулся к Дешлагару. Местечко это, штаб-квартира Самурского полка, в течение многих лет пользовалось полнейшим покоем. Когда-то, еще в начале 50-х годов, знаменитый наиб Шамиля Хаджи-Мурат появлялся в окрестностях Дешлагара, но появлялся на мгновение, чтобы тайком захватить полковых лошадей и скрыться. Стоя в стороне от воинственных горских операций, Дешлагар сравнительно недурно обстроился, окружил себя роскошными садами и огородами, раскинувшимися в плодородной долине, обрамленной зелеными, улыбающимися горами. Отставные женатые солдаты охотно оставались здесь доживать свой век, и их простенькие, маленькие домики образовали здесь целую слободку. Немало из офицеров Самурского полка в Дешлагаре родились, выросли и поступили юнкерами на службу.