Обсуждение проблем прародины индоевропейцев, распада их исходного языка на ряд основных диалектов, путей расселения и исторических судеб отдельных индоевропейских групп не сходит со страниц исторической, археологической и лингвистической литературы. Есть одно примечательное обстоятельство, как бы объединяющее различные точки зрения: все гипотезы и предположения по поводу индоевропейских проблем касаются культур, локализующихся в районах либо прямо примыкающих к Черному морю, либо находящихся в непосредственной близости от них, или же пути расселений индоевропейских групп исследователи связывают с причерноморскими областями.
Так, наибольшей популярностью в среде археологов — советских и зарубежных — пользуется гипотеза о восточноевропейской — северопричерноморской прародине инодоевропейцев, откуда в эпоху меди они и начали свое распространение1. С Восточной Анатолией (или даже с Анатолией в целом), Закавказьем и Северной Месопотамией связывают прародину этих групп Т.В.Гамкре-лидзе и В.В.Иванов /1980, с.3—27/ — авторы новой концепции по индоевропейской проблеме, а возражающий им И.М.Дьяконов /1982/ помещает исходный район на Балканы. Напомним также, что «нерасчлененный» индоевропейский язык сопоставляется с археологическими культурами, уже знавшими металл — медь, и это ограничивает рамки наших поисков.
Области, окружавшие Черное море, — Кавказ, Анатолия, Балканы, степи Восточной Европы — в последние годы все чаще привлекают внимание археологов различных стран2. Здесь в определенные исторические периоды свивались в тУгие пучки линии взаимосвязей различных культур. Здесь свершались важнейшие открытия и развивались производства, определявшие характер и пути развития множества культур Евразии; подразумевается, в частности, горно-металлургический промысел и формирование здесьциркумпонтийской Металлургической провинции — основной и центральной системы производящих центров для всего Старого Света на протяжении почти двух тысяч лет: со второй половины IVтысячелетия по начало II тысячелетия до н.э.
Оказалось, что теснейшую взаимосвязь и — в определенной мере — даже единство этих культур в причерноморских областях можно понимать шире и говорить о формировании здесь в последние столетия IVтысячелетия до н.э. особой циркумпонтийской культурно-исторической провинции. Последняя объединяла в своих рамках культуры и культурно-исторические общности, развивавшиеся тогда в значительной мере в едином ритме и динамике.
Циркумпонтийская провинция явилась одним из основных центров культурных взаимодействий и взаимосвязей для западной половины Евразийского континента. Здесь пролегали сухопутные линии контактов между Передней Азией через Анатолию вплоть до Балкан и на Кавказ, а через Кавказ и Балканы — в Северное Причерноморье и в обратном направлении. Бесспорно, что на фоне этого развития и культурно-технологических взаимодействий протекала древнейшая история индоевропейского населения, а сами носители индоевропейского языка принимали с течением времени все более и более активное участие в процессах этих вза-: имодействий. Именно поэтому следует обратиться хотя бы к краткому обзору основных этапов существования централь ных культур, культурно-исторических общностей и их блоков в обширной причерноморской географической области j на всем протяжении эпохи раннего металла. Естественно, что такой обзор может коснуться лишь самых кардинальных событий, определявших суть и характер генеральных перемен на этнокультурном полотне данной зоны.
Эпоха раннего металла в причерноморской географической области начинается, согласно радиоуглеродным калиброванным датам, со второй половины V тысячелетия до н.э. К этому времени большинство культур области в той или иной степени знали медь и металлообработку или даже горно-металлургический промысел. Конец эпохи раннего металла приходится на первую четверть I тысячелетия до н.э. и отмечен победой металлургии железа и распространением по всей области больших серий железных орудий.
За этот длительный отрезок времени в истории развития причерноморских культур весьма четко различаются че^ тыре периода стабилизации, или стабильного существования, культурных объединений и систем. Периоды стабилизации столь же явно отчленяются один от другого четырьмя периодами культурных трансформаций, сломов и даже катастроф, носивших здесь практически повсеместный и всеохватный характер. Как правило, эти критические периоды характеризовались следующими важнейшими общими чертами: 1) распад всей свиты старых и формирование новых культур; 2) скачкообразное распространение новой технологии, по преимуществу в области металлургии и металлообработки; 3) переоформление прежней системы контактов и взаимосвязей по всей обширной области; 4)активнейшие процессы миграций и переселений значительных этнокультурных групп.
Первый период стабилизации культурных систем в причерноморской области совпадает с эпохой медного века и датируется второй половиной V — первой половиной IV тысячелетия до н.э. Для периода в целом характерно наличие изолированных систем (культур и культурно-исторических общностей) в основных географических районах всей причерноморской области.
Центральное место среди культурных комплексов Закавказья занимали поселения шулавери-шомутепинской культуры, связанной по преимуществу с бассейнами Куры иАрак-са /Энеолит СССР, 1982, с.104-122/. Глинобитные дома и постройки круглой формы, масса обсидианового, кремневого и костяного инвентаря, занятие земледелием и скотоводством, полное отсутствие следов лошади, колесных повозок, очень слабое знание меди и медных орудий — вот основные черты, характеризующие материальную культуру и экономику поселков шулавери-шомутепинского типа. Обитатели этих поселков вступали в спорадические контакты с общностями Северной Месопотамии — поздней хассунскойкультурой и памятниками типа Халафа, свидетельством чего служат находки сравнительно редких черепков импортной расписной глиняной посуды /Энеолит СССР, 1982, с.119-121/. Имеются некоторые параллели на северо-востоке Малой Азии /Энеолит СССР, 1982, с.332/, но очень трудно подыскать полные аналогии среди памятников, например,центральноанатолийских или же более западных.
Весьма важно, что для этой закавказской культуры характерна черта, присущая всем анатолийским и переднеази-атским общностям V тысячелетия до н.э. — крайне ограниченное употребление меди и особенно медных орудий /Энеолит СССР, 1982, с.116/. Металл, появившись в памятниках Анатолии и Передней Азии очень рано, по крайнеймере в- VTII-VI тысячелетиях до н.э., не стал непременной принадлежностью быта этих народов. Металлургия в течение трех-четырех тысячелетий — вплоть до середины IV тысячелетия до н.э. — развивалась здесь очень вяло, и это трудно объяснить на фоне расцвета горно-металлургического дела более западных культур, относившихся к балкано-карпатскому флангу общей евразийской зоны раннеземледельческих культур и познакомившихся с медью, может быть, только в конце VI или в Vтысячелетии до н.э.
Культуры, охватившие север Балкан и Карпатский бассейн, выделяются из общей системы раннеземледельческих общностей прежде всего блистательным развитием горно-металлургического дела. Огромные рудники типа Аи бунара в Южной Болгарии /Черных, 1975, с.135—153/, многочисленные коллекции медных литых тяжелых орудий и оружия /Черных, 19786, с. 273—276/, тысячи мелких и массивных золотых украшений, ставших известными-прежде всего благодаря раскопкам уникального некрополя в Варне /Иванов, 1978/, придают весьма своеобразный облик многим культурам Балкано-Карпатья. Конечно, каждая из них — Караново VI—Гу-мельница -Варна в Болгарии /Тодорова, 1979/,Винча-Плоч-ник и Бутмир в Югославии /Praistorija, 1979, с.175-212/, Тисаполгар-Бодрогкерестур в Румынии, Венгрии, Югославии и Словакии /Praistorija, 1979, с. 55-86/,Петрешть и Ку-кутени-Триполье /Энеолит СССР, 1982, с.165-252/ этапов А и В в Румынии и на юго-западе СССР и другие — отличаются от прочих целым рядом деталей. Однако и кроме металла их роднит множество черт: земледельческо-скотовод-ческий характер, мощные глинобитные строения в многочисленных поселках, антропоморфная и зооморфная пластика, высочайший уровень керамического производства сосудов, многие из которых были покрыты сложными цветными узорами.
Нельзя не подметить своеобразный «демократический» характер культуры балкано-карпатского населения: на селищах отсутствуют крупные постройки «княжеского» ранга или же храмового типа, инвентарь погребений также относительно «монотонный» и не обнаруживает существенной дифференциации от могилы к могиле. Это наблюдение не могут поколебать даже немногочисленные «символические» погребения без скелетов в единственном в своем роде Вар-ненском некрополе с сотнями и тысячами золотых украшений в них. В перечисленных культурах, равно как в анатолийских и закавказских, не знали лошади, всадничества и колесного транспорта.
В степях и лесостепях Северного Причерноморья находят поселения и могильники, весьма контрастные с балка-но-карпатскими, с одной стороны, и закавказскими — с другой. Ныне их объединяют в обширную общность скотовод-ческо-земледельческих культур типа Средний Стог — Хвалынск, раскинувшуюся от Поднепровья вплоть до Нижней и Средней Волги /Энеолит СССР, 1982, с.324-327; Васильев, 1982, с.22—34/. Поселений здесь известно немного сравнительно с Балкано-Карпатьем или юго-западом СССР, и сами они отличаются небольшими размерами. С раскопками Хвалынского могильника на Нижней Волге стало известно о существовании крупных еще докурганных некрополей, где J число захоронений превышает 150 /Васильев, 1980, с. 31— 41/. Немногочисленные изделия из меди, в основном украшения, попали сюда из Балкано-Карпатья через посредство очагов металлообработки трипольской культуры, о чем сви-1 детельствует спектральный анализ меди. Может быть, наиболее характерной чертой этой общности является ее коне-1 водческий характер. Кости лошади находят и на селищах, и на жертвенниках близ могил, и этот обряд в Поволжье, вероятно, уходит в то еще более древнее время, когда местное население не знало металла. Следов колесного транспорта здесь, однако, нет, хотя обнаружены костяные псалии, свидетельствующие о начале использования лошади под верховую езду /Телег1н, 1973, с.131—139/.
О связях степного населения с земледельческими культурами Балкано-Карпатья говорит не только металл. Целый ряд погребений со следами типичного для восточного населения инвентаря обнаружен в области Нижнего Подунавья и Карпатском бассейне (Деча Мурешулуй /Мерперт, 1965, с.13; Kovacs, 1932/ и т.п.). Иногда археологи связывают с активизацией продвижения степных групп в западном направлении формирование контактных культур в Нижнем По-дунавье типа Чернавода Ш/Medovic, 1976, с.105—110/, керамика которых имеет определенные восточные черты.
Указанные контакты степного и балкано-карпатского населения являлись провозвестниками завершения в первой половине IVтысячелетия до н.э. периода относительной изоляции основных культур и общностей причерноморской области. К этому времени приходит в упадок культура шу-лавери-шомутепинского типа в Закавказье. На смену ей являются малочисленные и слабо исследованные памятники вроде поселков Техут и Дамцвари-гора /Варазишвили, 1984, с.19—26/, прото- и раннекуроараксинских селищ. В них обнаружен инвентарь, в некоторых чертах сходный с подунай-ским (керамика с высоким горлом и малыми ручками, медные ножички), находимым, в частности, в позднеэнеолити-ческой культуре Бодрогкерестур /Patay, 1982, с.108-109; Джапаридзе, 1976, с.103-105, рис.42-45, с.117 и ел., рис.49, 50; Кушнарева, Чубинишвили, 1970, с.74—89, рис.26, 28, 51, 52, рис.29, 9, 10, 15, рис.44, 35, 42-44,- Мунчаев, 1975, с.158 и ел., рис.23, 24, 27/. Линии контактов дунайских и закавказских культур на карте распространения археологических памятников в настоящий момент нанести трудно. Более реальным является южный путь: от Карпат и Подунавья через Анатолию в Закавказье. Северный путь вряд ли был возможен: степные памятники такого материала не содержат, а на Северном Кавказе до сих пор практически не найдено памятников V и первой половины IV тысячелетия до н.э.
И еще об одном событии, ярко окрашивавшем весь ранний период существования культур эпохи раннего металла в причерноморских областях, упомянем особо. КультурыБалкано-Карпатья, их горно-металлургические и металлообрабатывающие центры образовывали тогда мощную Балкано-Карпатскую металлургическую провинцию, которая была древнейшей в Старом Свете, а горно-металлургическое производство в ней резко превосходило по своему уровню металлургию и металлообработку в азиатской части зоны Раннеземледельческих культур /Черных, 1976а, с.65—69/. Влияние производственных центров Балкано-Карпатской металлургической провинции, как мы уже знаем, распространялось на восток вплоть до Поволжья, и его ощущали степные общности скотоводов Восточной Европы.
Распад этой провинции около середины IV тысячелетия До н.э. в еще большей мере ознаменовал конец стабилизации и наступление периода кардинальных этнокультурныхпереломов для общностей причерноморских пространств. Прекращают свое существование фактически все культуры в основных регионах области /Черных, 1977, с.29—53/. Нередко в последующее время их культурное наследство утрачивается почти безвозвратно. Это очень хорошо видно на примере культур северо-востока Балканского полуострова типа Караново VI—Гумельница—Варна, на месте которых возникли как бы «варваризованные» общности раннего бронзового века. В ряде случаев основные черты прежних общностей заметно трансформируются, что удается показать на раннекурганных степных культурах Восточной Европы или же на памятниках куро-араксинского типа в Закавказье. С этим периодом чаще всего связывают археологи фазу активных миграций, охвативших по преимуществу степные и I балкано-карпатские пространства вплоть до Эгеиды /Gim-butas, 1973, с.174—208/. В меньшей степени эти процессы исследованы для центрально- и восточноанатолийских культур, но и там они, бесспорно, имели место. Этот первый «критический» период длился несколько столетий, и его; апогей приходился, по всей вероятности, на третью четверть IV тысячелетия до н.э. По его завершении наступил следующий период стабилизации культур причерноморских |областей.
Данная «критическая» фаза не только отделяла один период стабильного существования культур от другого; она I обозначала конец медного века и начало эпохи ранней бронзы как для указанной области, так и для гораздо более южных культур Передней Азии и Восточного Средиземноморья (в согласии с общей периодизацией эпохи раннего металла). При этом в азиатских регионах с конца IV тысячелетия до н.э. начинается совершенно новый этап развития, связанный с появлением протописьменных и несколько позднее — письменных объединений государственного типа /Cernych, 1982, с.31, 32, 35/.
В эпоху ранней бронзы формируется циркумпонтийская металлургическая провинция, включавшая в себя целую серию родственных металлургических и металлообрабатывающих очагов от Балкано-Карпатья до Поволжья, Южного Урала и Кавказа. Родственность металлургического производства определялась морфологическим сходством основной металлической продукции: втульчатых топоров, тесел, ножей-кинжалов, долот и шильев. По большинству очагов провинции распространилась новая технология изготовления искусственных сплавов меди с мышьяком — мышьяковых бронз. Очень сходными являются приемы технологии отливки втульчатых топоров — главного оружия в большинстве очагов провинции /Черных, 1977; 1978, с.53-82/.
Можно считать эту провинцию не только металлургически но и культурно-исторической. Основанием для этого служит формирование в ее границах двух крупных блоков родственных культур. Первый из них — южный — включал общности земледельческо-скотоводческого характера в Закавказье, Анатолии, Балкано-Карпатье. К ним относились куро-араксинская культура и ее прямые южные аналоги в Восточной Анатолии, подобные памятникам с керамикой хирбет керакского типа /Мунчаев, 1975, с.149—196/. Много сходных черт в общем облике культур от Закавказья вплоть до Западной Анатолии в ареале памятников времени и круга Трои I /Blegen, 1950; 1951/. Наконец, на Балканах и в Подунавье это — памятники типа Ситагри в Северной Греции, Караново VII — Эзеро /Езеро, 1979/ в Болгарии, крупная ба-денская общность, охватывавшая территории Нижнего и Среднего Подунавья /Symposium, 1973/, а на крайнем северо-западе зоны, в Моравии и Словакии, — своеобразные культуры типа Рживнач и Йевишовице В /Praveke, 1978, с.253-259/.
Всех их объединял оседло-земледельческий характер поселений. Во многом был сходен керамический комплекс, состоявший по преимуществу из четырех основных форм — горшков, кувшинов, мисок и крупных пифосов; морфология посуды и характер обработки поверхности (лощение), многие детали орнаментации также были сходными3. Аналогичным, как уже говорилось, был и комплекс металла. На одно обстоятельство при этом следует обратить внимание особо: анатолийские памятники почти не содержат находок металлических втульчатых топоров, хотя весь прочий комплекс орудий циркумпонтийской провинции здесь налицо /Черных, 1977/.
Северный блок культур включал так называемые курганные культуры от Северного Кавказа на востоке до Добруд-жи на западе. Сюда входили знаменитая майкопскаякультура, раскинувшаяся по преимуществу в бассейне Кубани/Мун-чаев, 1975, с.197—335/; обширная общность культур так называемого ямного круга от Южного Урала вплоть до западных границ зоны /Мерперт, 1974, с.153, рис.1; Энеолит СССР, 1982, с.326/; кеми-обинская — в Крыму и на Южной Украине /Археология УССР, 1985, с.331—336/;усатовская— в Северо-Западном Причерноморье /Збенович, 1974/. На востоке граница между блоками культур проходила очень четко — по Главному Кавказскому хребту, исключая Дагестан, где куро-араксинские памятники встречались на северных склонах Кавказа /Мунчаев, 1975, с.149-151, рис.17/. Гораздо менее четко эта граница обозначалась на западе. Здесь культуры обоих блоков глубоко вклинивались друг в друга: памятники курганных культур, которые балкано-кар-патские археологи традиционно относят к ямной общности**, проникают вплоть до Югославии и Паннонской низменности в Среднем Подунавье, и оставившее их население, видимо, сосуществовало здесь с исконно земледельческим /Praisto-rija, 1979, s.381-397; Ecsedy, 1979, с.56-58 и другие работы/.
По традиции северный блок культур связывают с доминированием скотоводческой экономики, основывая это на малом числе и в большинстве случаев невыразительности поселений, где следы земледелия проявляются не очень ярко. Подкурганные погребальные памятники резко преобладают по всей территории. Материал курганов свидетельствует о*явной и четко выраженной социальной и имущественной дифференциации общества. Особенно выразительны в этом отношении знаменитые майкопскиекурганы, целый ряд которых по объему насыпи и богатству металлическим инвентарем хочется отнести к разряду «княжеских» или даже «царских». Коневодство у населения северного блока культур продолжало развиваться; лошадь использовалась уже не только под верх, но и в качестве упряжного животного для транспортировки колесных повозок.
Кроме обряда сооружения курганных насыпей и появления повозок наибольшим новшеством в местной культуре по сравнению с предшествующим периодом является расцвет горно-металлургического и металлообрабатывающего производства. Насыщенность металлом погребальных памятников возросла чрезвычайно. Именно на территории северного блока культур найдено подавляющее число тяжелого рубящего оружия — боевых втульчатых топоров, хотя имеются неоспоримые доказательства их отливки и в памятниках Бал-кано-Карпатья /Черных, 19786, с.135—149/ и Закавказья /Мунчаев, 1975, с. 179, рис.30/ — находки литейных форм в слоях поселений. На севере известны и достаточно выразительные по своему инвентарю подкурганные погребения литейщиков, почти непременным аксессуаром которых являлись формы для отливки топоров /Черных, 1977; 1978а/; в южном блоке культур такие погребения не обнаружены.
С металлургией раннебронзового века связаны два парадоксальных явления. Во-первых, с разрушением энеолити-ческой Балкано-Карпатской металлургической провинции в этом районе некогда мощнейшей в Старом Свете системы производящих центров происходит резкий упадок горно-металлургического дела /Черных, 1978а, с.274, рис.118/. В конце IV и в III тысячелетии до н.э. в пределах вновь сформировавшейся циркумпонтийской провинции районы Балкано-Карпатья уже ничем не выделяются. Во-вторых, не вполне ясен вопрос происхождения основного вида оружия провинции — втульчатых топоров. Несравненно чаще, как уже говорилось, их отливали в северном блоке культур, хотя основные металлургические центры, как известно, располагались на юге, в богатых медными источниками центрах провинции — на Кавказе, в Анатолии и на Балканах. Создается впечатление,»что этот важнейший тип оружия либо был выработан в среде литейщиков северных культур, либо, по крайней мере, будучи воспринят с Кавказа или Балкан, приобрел на севере гораздо большую популярность. В следующий период этот тип орудий скачкообразно и в большом количестве «распространится» к югу, охватывая громадные пространства не только Анатолии, но и Передней Азии, начнет в больших масштабах производиться там.
Стабильное существование культур раннебронзового времени продолжалось вплоть до средних столетий III тысячелетия до н.э., когда наступил новый деструктивный период, ознаменовавшийся распадом всех культур предшествующего времени и последующим формированием новых. Вновь археологи отмечают следы резкой активизации миграционных процессов по всем циркумпонтийским территориям от Балкано-Карпатья и Эгеиды /Mellaart, 1971; Gimbutas, 1974/ до Закавказья. Раннебронзовый век сменяется эпохой средней бронзы /Cernych, 1982, с.37, рис.6/.
Чрезвычайно существенные передислокации культур происходят в пределах обоих блоков. В степной и лесостепной полосе обширная ямная общность заменяется в Подне-провье и на Дону совокупностью культур так называемого катакомбного круга /Археология УССР, 1985, с.403—420/, а в Поволжье перерастает в так называемую полтавкинскуюкультуру /Мерперт, 1974, с. 151, 152/. Впрочем, справедливости ради надо признать, что в этой зоне скорее следует говорить о заметной трансформации культур, но не о резком сломе, который коснулся в большей мере кавказских культур как к северу от Главного хребта, так и особенно к югу от него.
Северокавказская культура /Марковин, 1960/, сменившая в Прикубанье и в бассейне верхнего течения Кумы и Терека памятники богатых курганов майкопского облика, во многом непохожа на предшествующую. Во-первых, отсутствуют «царские» курганы с богатейшим инвентарем (и некрополи на Северном Кавказе становятся как бы «демократичнее», менее дифференцированными по погребальному инвентарю и характеру могильных сооружений); во-вторых, совершенно исчезают поселения. Последний факт, видимо, говорит об усилившейся подвижности северокавказских народов.
Несравненно большие изменения охватили культуру Закавказья. Здесь фактически полностью распалась богатая и оседлая земледельческая общность куро-араксинскоготипа, а на смену ей пришли курганные культуры. В центральных и восточных областях исследованы огромные курганы типа ранних Марткопи и Бедени /Дедабришвили, 1979/ и более поздних — знаменитых Триалетских гробниц /Куфтин, 1941/; на западе, в области Колхиды, — курганные могильники типа Сачхере /Джапаридзе, 1961, с.262—266/ или же известные причерноморские дольмены /Марковин, 1974, 1978/. Поселений этого времени в Закавказье почти не известно. Следовательно, северный блок курганных культур как будто резко расширил свою территорию на восточном фланге циркумпонтийской провинции, охватив Закавказье. Полагают, что в эпоху средней бронзы к югу от Кавказского хребта также возобладал скотоводческий, подвижный уклад хозяйства. Многие курганы этих культур типа Цнори в Кахетии /Дедабришвили, 1979, с.19-25/ или же Уч-тепе вМильской степи Азербайджана /Иессен, 1965/ поражают гигантскими размерами, далеко превосходя своими земляными и каменными насыпями даже известные майкопские. То были уже, по существу, погребения настоящих крупных владетельных «князей» или даже «царей».
Циркумпонтийская металлургическая провинция в принципе сохранила характер своего производства. Однако ее продукция стала отличаться новыми, примечательными, хотя внешне как бы противоречивыми чертами. С одной стороны, втульчатые топоры становятся основным видом оружия не только на севере, но и на юге, охватывая теперь и Анатолию, и переднеазиатские центры (начиная со времени Царского некрополя Ура /Maxwell-Hyslop, 1949/). С другой стороны, наблюдаются явные черты возрастающего своеобразия и усиливающейся локализации производства в основных зонах циркумпонтийской провинции. На Кавказе, в Северном Причерноморье, в Балкано-Карпатье и Анатолии специфика металлургического производства проявляется в сред-небронзовом веке намного более ярко, нежели в эпоху ранней бронзы. В целом же на среднебронзовом этапе по всей провинции отмечается отчетливый скачкообразный подъем горно-металлургического дела, заметный прежде всего по резкому увеличению бронзовых орудий. На юге — в Анатолии и Северной Месопотамии, — кроме того, начинается массовый переход к новому типу сплавов — оловянным бронзам /Muhly, 1984, с.3 54—3 56/. В северной зоне по-прежнему доминируют мышьяковые бронзы или же изделия отливаются из металлургически чистой меди /Черных, 1977/.
Эпоха средней бронзы — это период начавшегося распада не только металлургической провинции, но и циркумпонтийской культурно-исторической провинции. Наиболее выпукло эти процессы проявляются в первых столетиях II тысячелетия до н.э. одновременно с формированием Хеттского царства. Активнейшим образом раскол провинции протекает и завершается в XVIII—XVII вв. до н.э., когда все зоны этой области охватывают массовые миграции и передвижения, распадаются старые этнокультурные и политические системы. Аналогичные события хорошо известны и по всему Восточному Средиземноморью, включая Египет времени гиксос-ского завоевания. К XVI-XVвв. до н.э. эти процессы в основном завершаются, начинается новая фаза в развитии общностей Старого Света, а по системе общей периодизации эпохи раннего металла наступает поздний бронзовый век /Cernych, 1982/.
С этой эпохой связан четвертый этап стабилизации культурных систем не только в причерноморских областях, но и во всей чрезвычайно расширившейся в это время зоне металлоносных культур. Циркумпонтийская провинция окончательно уходит в прошлое. Картина взаимодействий в эпоху поздней’ бронзы внешне напоминает ту, что отмечалась на первом — энеолитическом — этапе: изоляция основных блоков культур. Обособляются от прочих кавказские культуры; между ними и степными общностями в этот период довольно легко провести границу. Кавказская металлургия начинает развиваться по весьма своеобразному пути, и она, например, в это время поразительно контрастна балкано-карпатской; редкостные контакты между этими районами выявляются лишь с большим трудом и служат даже предметом специальных исследований /Черных, 1981/. Несколько теснее связаны степные культурно-исторические общности с карпатскими и северобалканскими культурами в области Поднепровья /Черных, 1976а, с.200, 201/. Достаточно хорошо видна грань между зонами северобъяканских и эгейских культур /Черных, 19786, с.250—254/. И конечно, совершенно особое место в этом регионе занимает культура хеттов, очень мало сопоставимая с большинством из указанных групп, локализованных близ Черного моря.
Эпоха великого переселения народов, первые симптомы которой проявились в XIII в. до н.э., прямо затронула все культуры этой географической области. С ней связывается четвертый деструктивный период, апогей которого пришелся, по всей вероятности, на XI—Хвв. до н.э. С VIIIв. до н.э. вновь наблюдаются отчетливые признаки этнокультурной стабилизации обществ, формирование которых открывало уже ранний железный век.
Эпоха поздней бронзы и следующий за ней период распада основных культур и культурно-исторических общностей, в сущности, выходят за рамки интересующей нас проблемы. Разрешение вопросов прародины индоевропейцев с ними уже связываться не может. Их краткая характеристика необходима здесь для лучшего понимания последовательности процессов сложения и распада общностей, формирования системы контактов и связанного со всеми этими событиями развития языковых систем.
Обратимся теперь к привязке лингвистических систем, и в частности понятий индоевропейского «праязыка», к археологическим схемам, положенным в основу картины исторического развития народов в этом обширном регионе. Первым и важнейшим звеном таких сопоставлений станет «праязык» и его хронологическая связь с культурами определенного исторического периода.
В недавно опубликованной и весьма важной для историков и археологов статье И.М.Дьяконов напомнил и сформулировал вновь некоторые существенные принципы сопоставления палеолингвистического и археологического материалов /Дьяконов, 1984, с.3—20/. Термин «праязык», отметил он, — это условность; его следует понимать лишь как.более или менее очерченный континуум близких диалектов и говоров, а не как язык в собственном смысле этого слова. «Праязык» важен для нас только как система понятий, выражаемая реконструируемыми глоссами. Привязка лингвистических материалов к археологическим допустима и эффективна лишь при сопоставлении системы с системой, структуры со структурой. Особенно существенна, по мнению И.М.Дьяконова, такая привязка в эпохи крупных общественных и культурных сдвигов, когда появляется возможность синхронизировать зарождение многих новых реалий и терминов для них. Видимо, в этот момент мы и фиксируем скачкообразные изменения в языке; последние, по всей вероятности, сопрягаются с процессами активной миграции, когда «праязык» раскалывается на дискретные диалекты, а носители их рассеиваются по различным регионам.
Признавая исключительную справедливость этих условий, мы перейдем к сравнению системы понятий индоевропейского «праязыка» и картины развития культур причерноморских областей в динамике критических периодов, с одной стороны, и периодов стабилизации — с другой. Мы также будем считать, что в периоды стабилизации культур относительной устойчивостью характеризовались и языковые системы; периоды же этнокультурной деструкции, обязательно сопрягавшиеся с массовыми миграциями, влекли за собой распад языковых групп и быстрое расселение носителей новых диалектов в иные, порой достаточно удаленные от «прародины» области.
Понятие индоевропейского «праязыка» наиболее четко сформулировано в новой теории Т.В.Гамкрелидзе и В.В.Иванова. С моей точки зрения, именно выявление «праязыка» — наиболее ценное в данной теории, ее ядро, позволившее авторам вступить в спор с устоявшимся, особенно в археологической литературе, мнением о восточноевропейской, степной прародине индоевропейцев. Напомню, что археологи при этом чаще всего имели в виду древнейшие курганные культуры раннего бронзового века. С активизацией этих народов и продвижением их скотоводческих групп на запад и юго-запад связывают обычно процессы индоевропеизации Юго-Восточной Европы, а также разрушение всей свиты блестящих энеолитических культур Балкано-Карпатья /То-дорова, 1979, с.70, 71/» стоявших, как иногда полагают, на пороге письменных цивилизаций /Черных, 19 766/. Следы явного присутствия здесь степных народов усматривают в наличии довольно многочисленных подкурганных захоронений, разбросанных от Нижнего до Среднего Подунавья. Открытие и широкое исследование памятников докурганной общности медного века типа Хвалынск —Средний Стог, ее отчетливая связь с хронологически последующими курганными культурами ямного круга в Восточной Европе /Васильев, 1981, с.43, 44/позволили в последнее время говорить о более древних корнях индоевропейских народов и датировать их V—началом IVтысячелетия до н.э. /Chernykh, 1980/.
Данная гипотеза столь прочно укоренилась в работах археологов, особенно занимающихся эпохой раннего металла в Балкано-Карпатье, что стала звучать уже, по существу,постулативно и, как ни странно, не требовать подкрепления ее дополнительными доказательствами. В подобной ситуации появление теории Т.В.Гамкрелидзе и В.В.Иванова и активизацию дискуссии по проблемам протоиндоевропейцев можно только приветствовать.
Напомню, что «праязык» индоевропейцев воссоздается авторами на основе некоторых данных, извлеченных из эпиграфических переднеазиатских и малоазийских памятников, датированных самым концом III и началом II тысячелетия до н.э. Реконструируемый ими язык авторы склонны датировать V тысячелетием до н.э., хотя обоснованиетакой даты кажется не вполне убедительным.
Базируясь на анализе лексики индоевропейского «праязыка», Т.В.Гамкрелидзе и В.В.Иванов утверждают, что его носители занимались скотоводством и земледелием, знали развитую металлургию и колесный транспорт; особое внимание обращают авторы также на коневодство. Весьма распространены понятия, связанные с военным делом и оружием, в частности с бронзовым (топор-секира, меч-кинжал) . Многие термины приподнимают завесу над культовой, сакральной жизнью этих народов; предполагается наличие жрецов. В целом общественная структура этих народов на базе реконструируемой лексики представляется достаточно сложной, с явными признаками развитой социальной иерархии, вплоть до понятия «царь».
В основу пространственной локализации носителей индоевропейского «праязыка» положены данные, относящиеся к географическим и климатическим представлениям, а также к флоре и фауне. Последние, правда, указывают на весьма широкий ареал, но наличие в лексике названий таких животных, как обезьяна и слон, позволяет авторам локализовать эти народы в субтропических областях с горным ландшафтом (о последнем говорят термины, обозначающие горные вершины и хребты). Носители «праязыка» употребляли слова, связанные с жарой и холодом, снегом, ненастьем, грозой. И это также, как думают Т.В.Гамкре-лидзе и В.В.Иванов, заставляет искать следы древнейших индоевропейцев в горных районах с контрастным климатом.
Уточнению пространственной локализации способствует то, что в «праязыке» наличествуют явные следы контактов с носителями семитской и картвельской лексики. Отсюда вытекает гипотеза о помещении их в область Северной Месопотамии, Восточной Анатолии и Закавказья. Культурно-археологическая верификация их менее определенна, но авторы указывают на культуры медного века типа халаф, шу-лавери-шомутепе и даже куро-араксинскую, хотя последняя ими же относится к более позднему времени, когда уже, по их мнению, проявляются явные признаки распада индоевропейского языкового единства. Ошибочность такой привязки, к сожалению, очевидна; налицо явное противоречие авторов с собственной реконструкцией. Люди халафской и шулавери-шомутепинской культур практически не знали металлургии и представления о металле были у них самыми зачаточными; там нет и малейших признаков металлического оружия, равно как отсутствуют следы доместицированной лошади и колесного транспорта; археологически невозможно доказать и наличие здесь достаточно выраженной социальной стратификации общества. По тем же причинам маловероятной выглядит привязка древнейших индоевропейцев к памятникам Анатолии VII—VI тысячелетий до н.э. типа Ча-тал-Хююка, хотя там найдены кусочки меди и раскопан предполагаемый «квартал жрецов» /Мелларт, 1982, с.83—106/. Нельзя подтвердить археологическими материалами и те пути переселения древнейших индоевропейцев, которые рисуют нам авторы: от первичной «халафской прародины» на севере Месопотамии через Иран, закаспийские среднеазиатские пустыни и полупустыни на «вторичную прародину» в Восточную Европу, в область курганных культур раннеброн-зового века /Гамкрелидзе, Иванов, 1981, с.11—33; Гамкрелидзе, 1984, с.24, 25/. Обширные области запада Средней Азии, невзирая на довольно интенсивные исследования, не дают в руки археологов даже мало-мальски убедительных аргументов для связи типологически совершенно различных культур, разбросанных на всем намеченном Т.В.Гамкрелидзе и В.В.Ивановым протяженном «пути» переселений.
Несколько лет назад эта теория подверглась обстоятельной критике со стороны И.М.Дьяконова . Справедливо указав на поздний характер заимствования таких понятий, как слон или обезьяна, самое слабое звено данной теории И.М.Дьяконов увидел в разделе взаимодействий индоевропейского с семитским и картвельским языками, которые он также признает в качестве поздних. Кроме того, по его мнению, чрезвычайно обширный ареал уже упоминавшихся географических и климатических понятий, а также флоры и фауны не позволяет локализовать прародину индоевропейцев там, где предполагают Т.В.Гамкрелидзе и В.В.Иванов. На основе критического анализа их данных И.М.Дьяконов помещает район носителей праиндоевропейско-го языка на Балканы. Правда, необходимой системы развернутых доказательств в пользу высказанной гипотезы автор не привел.
Действительно, лексика индоевропейского «праязыка» несколько ближе к археологическим реалиям балкано-карпатских культур медного века типа гумельницы и других с их блистательным развитием горно-металлургического дела и большим числом золотых предметов в погребальных памятниках. Однако в этих культурах не знали лошади и колесного транспорта, нельзя доказать также наличие развитой социальной стратификации общества, невзирая на уникальный Варненский некрополь с его знаменитыми «символическими» погребениями.
Для обсуждения вероятной привязки «праязыка» индоевропейцев остается, по существу, лишь регион Северного Причерноморья с его докурганными культурами скотоводов-коневодов, находившимися на стадии медного века. Однако и здесь мы не можем назвать ни одного свидетельства употребления колесного транспорта; не найти нам и аргументов в пользу далеко зашедшего социального расслоения общества. Кроме того, такой привязке противоречит экологи-ческий раздел праязыка с его представлениями о горных районах. Сомнительно также, чтобы в лексике восточноевропейских народов V—начала IV тысячелетия отразились контакты с семитскими и картвельскими народами: археологические материалы таких следов не содержат.
Система понятий индоевропейского «праязыка», как ее реконструируют Т.В.Гамкрелидзе и В.В.Иванов, конечно же, весьма отчетливо сопоставляется с системой археологических реалий культур эпохи ранней бронзы в рамках циркум-понтийской историко-культурной провинции второй половины IVтысячелетия до н.э. Именно тогда наиболее выпукло проявляется общность обоих блоков культур провинции и взаимосвязь последних. Об этом явно говорит и весь комплекс археологических материалов: распространение по всему региону развитых земледельческо-скотоводческих и скотоводческо-земледельческих культур; 2) начало истинного века металла с развитым горно-металлургическим делом практически по всем регионам провинции (об особой роли более ранней балкано-карпатской металлургии и ее судьбе мы уже говорили); 3) широкое распространение коневодства, лошади в качестве упряжного и верхового животного; 4) практически повсеместное распространение колесного транспорта; 5) наличие явно выраженной социальной стратификации общества, о чем недвусмысленно свидетельствуют материалы богатейших курганов в северном блоке культур; 6) широчайшее изготовление массивного бронзового оружия — топоров, кинжалов и т.п.
Если хронологическая привязка индоевропейского «праязыка» к культурам раннего бронзового века второй половины IV и первой половины III тысячелетия до н.э. кажется мне достаточно очевидной, то гораздо сложнее обстоит дело с культурно-географической локализацией его носителей. Это затруднительно сделать даже на уровне двух основных блоков культур, составлявших систему циркумпон-тийской провинции. И экологические, и технологические, и социальные понятия, отраженные в лексике «праязыка», представлены теми или иными сочетаниями в археологических материалах едва ли не всех основных культур и общностей провинции. Нередко мы сталкиваемся и с очевидными лакунами: к примеру, коневодство сравнительно слабо, а иногда и вовсе не представлено в культурах южного — земледельческо-скотоводческого блока культур, раскинувшихся в горах и нагорьях от Закавказья и Восточной Анатолии вплоть до Балкано-Карпатья. Наоборот, с экологическими противоречиями мы столкнемся, если постараемся связать «горную» лексику с скотоводческо-земледельчески-ми культурами северного блока провинции.
Складывается впечатление, что индоевропейские группы в период стабилизации культур раннего бронзового века были уже достаточно широко рассеяны по многим областям провинции, а в ряде случаев на юге территории они могли быть инкорпорированы в структуры тех или иных общностей. Однако сами индоевропейские популяции вряд ли были достаточно многочисленными в районах Северной Месопотамии или Восточной Анатолии. Иначе трудно объяснить, что даже в последующий период средней бронзы они оставили достаточно скупые, скорее косвенные лингвистические следы в материалах малоазийских и переднеазиатских эпиграфических памятников.
Если наши соображения о широком «дисперсном» рассеивании индоевропейских групп по южным пространствам во второй половине IV и первой половине III тысячелетиядо н.э. справедливы, то из них могут последовать немаловажные для обсуждаемой проблемы сомнения: действительно ли предлагаемая реконструкция индоевропейских глосс является истинным праязыком? Или же перед нами лишь некая промежуточная лингвистическая система, которой уже коснулись процессы распада, но заметить их мы не в состоянии в связи с крайне ограниченным числом и скупым характером основных источников?5 Ведь проведенная реконструкция — и это представляется мне крайне важным — коснулась языка прежде всего тех индоевропейских групп, которые оказались в областях Восточной Анатолии и Северной Месопотамии. Другие и, возможно, гораздо более многочисленные индоевропейские популяции, обитавшие в иных районах, могли остаться как бы в тени, и о них мы ничего не знаем. Однако, не представляя себе истинного «праязыка» индоевропейцев, по всей вероятности восходящего к энеоли-тическому периоду, мы в большой мере теряем почву под ногами при определении индоевропейской прародины.
Замечу лишь, что новая теория о «праязыке» и прародине не смогла убедительно опровергнуть гипотезу о восточноевропейской родине протоиндоевропейцев. Правда, и доказать достаточно весомо эту гипотезу на базе сопоставления археологических материалов с добротными лингвистическими схемами не менее сложно. Не исключено, что обширная область степных восточноевропейских культур скотоводов и коневодов, видимо занимавшихся также металлообработкой и земледелием, могла быть заселена достаточно многочисленными группами протоиндоевропейцев. Могла быть, но не более того! Однако обсуждать это предположение возможно лишь на базе косвенных наблюдений. Первое из них вытекает из явной преемственности культур докур-ганных, относимых еще к медному веку, и курганных, оставленных нам на юге Восточной Европы населением бронзового века. Преемственность культурного развития на юге Восточной Европы выражена, пожалуй, наиболее выпукло в сравнении с иными причерноморскими областями. В прочих регионах культурные сломы на грани медного и раннеброн-зового веков выражены более или менее контрастно,но особенно выразительно эти процессы протекали вБалкано-Карпатье. На лингвистическом материале, как мы уже писали, присутствие индоевропейцев в Анатолии и в Передней Азии даже в период средней бронзы, не говоря уже ораннеброн-зовом веке, выглядит малозаметным. И это, видимо, также может служить косвенным аргументом в пользу локализации основных, наиболее многочисленных индоевропейских групп в северных причерноморских областях. Повторяю, однако, что это лишь косвенные и не очень весомые соображения.
Определенно увязывая реконструируемый Т.В.Гамкрелидзе и В.В.Ивановым индоевропейский «праязык» с культурами циркумпонтийской провинции раннебронзового века, надо для большей ясности вопроса о судьбах носителей этого языка хотя бы кратко коснуться более поздних периодов. Каппадокийские таблички, анализ которых во многом положен в основу суждений о характере «праязыка», относятся ко времени средней бронзы (предпочтительно ко второй половине) . В эту эпоху как будто определенно фиксируется выделение анатолийских, или ранних хетто-лувийских, диалектов. Можно предполагать, что это произошло около середины или же в третьей четверти III тысячелетия до н.э., в результате переломного периода культурной дестабилизации, отделявшего ранний бронзовый век от среднего.
Следующий мощный период деструктивных сдвигов, датируемый второй четвертью Птысячелетия до н.э. и отделявший среднебронзовый век от позднего, привел к распадуциркумпонтийской провинции и формированию ряда изолированных блоков культур в области Причерноморья. В полном согласии с этой картиной в эпоху поздней бронзы выделяются и окончательно оформляются поздние хетто-лувийские. языки, греческий, или крито-микенский, язык, представленный линейным письмом В, протофракийский язык на севере Балканского полуострова /Гиндин, 1981, с.14—16, 188/, а также группа индоиранских языков, связанных с носителями культур Северного Причерноморья и более восточных евразийских степей и лесостепей /Членова, 1984, с.259—268/.
При локализации прародины индоевропейцев в любом из обсуждавшихся здесь районов их скачкообразное распространение, в частности проникновение на Балканы, в Анатолию, вплоть до Северной Месопотамии связывается с массовыми миграциями, совпадавшими с деструктивными периодами. Одним из возражений против размещения этой прародины в степях Восточной Европы может служить типологическое несовпадение облика северных и южных культур, нашедшее, в частности, отражение в выделенных нами в пределах циркумпонтийской провинции двух культурных блоках. При другой оценке на том же основании могут отвергаться миграции и проникновение на юг северных народов. Аргументация такого рода будет достаточно сомнительной. Ведь миграция — это всегда экстремальная, критическая фаза в жизни любой популяции. Тогда испытывается напрочность прежде всего культура мигрирующего народа, являющаяся способом его существования; нередко стоит под вопросом и чисто биологическое существование самой популяции или же по крайней мере ее этническое единство. Покидая привычную для себя географическую зону вместе с ее экологическим окружением, популяция попадает зачастую в совершенно непривычные условия. В первую очередь это сказывается на изменении материального производства любой культуры. Тогда же меняется и привычное социальное окружение группы. Внешние социальные взаимодействия приобретают, как правило, иную форму, гораздо более жесткую и агрессивную.
Все это не может не отразиться самым решительным образом на всех факторах существования мигрирующей культуры. Последняя в результате этих стремительных процессов может настолько видоизмениться, что мы, как правило, будем говорить уже о новой культуре, предстающей в виде комплекса иных культурных стереотипов. Определяющими в таком случае будут являться уже принципиально новые черты, а исходные корни лишь угадываться, отходя как бы на второй план. В периоды миграций чаще всего наблюдаются процессы раскола и распада этнокультурных групп. Процессы же дезинтеграции комбинируются с прямо противоположными — слиянием отпочковавшихся групп и формированием иных, уже совершенно своеобразных объединений. В такие периоды вновь сформировавшаяся группа может наследовать многие черты материальной культуры предшествующих обществ, принимать чужой язык; культура же носителей этого языка в материальном производстве новой группы нередко отражалась весьма слабо.
Для циркумпонтийской провинции примеры отчетливой миграции степных курганных народов с сохранением ряда основных черт своей материальной и духовной культуры мы знаем лишь в Подунавье. Иногда предпочитают говорить о миграциях северных народов в область Закавказья, где с началом среднего бронзового века культура гигантских курганов типа марткопи-бедени вытесняет культуру оседлых земледельцев. Правда, в этом случае налицо сильные отличия в чертах материальной культуры у степных и закавказских народов. Однако в других случаях дальние миграции индоевропейских групп с севера, скажем, в Анатолию на археологическом материале мы не уловим; культура этих групп могла неузнаваемо изменяться при сохранении ими своего языка.
археолог,
доктор исторических наук, профессор
____________________________
Примечания
1 Литература по этим вопросам весьма обильна. См., например /Мерперт, 1961; 1966; 1974; Gimbutas, 1970; 1973; Thomas, 1970; Prahistoria, 1978/.
Показателен, например, международный симпозиум «Кавказ и циркумпонтийская провинция в эпоху раннего металла», прошедший в Телави (Грузия) в ноябре 1983 г.
Иногда даже пытаются строить общие типологические схемы керамической продукции для больших зон этой провинции /Podzuweit, 1979/. «* Полной уверенности в том, что все многочисленные здесь курганы можно относить к ямной общности, впрочем, не существует. Вполне вероятно, что многие из них датируются более поздним — катакомбным временем, ведь в западной области распространения катакомбных под-курганных погребений весьма значительной долей представлены захоронения в обычной яме /Археология УССР, 1985, с.413—416/.
5 Замечу, что именно поэтому я предпочитаю ставить в настоящей статье понятие реконструируемого праязыка в кавычки.
Литература
Археология УССР, 1985. — Археология Украинской ССР. T.I. Киев, 1985. Варазишвили, 1984. — Варазишипи В.В. «Дамцвари Гора» — поселениеэпохи энеолита. — ТрудыКахетской археологической экспедиции.
VI. Тб., 1984 (на груз.яя.),
Васильев, 1980. — Васильев И. Б. Энеолит лесостепного Поволжья. -Энеолит Восточной Европы. Межвузовский сборник научных статей. Т.235. Куйбышев, 1980.
Васильев, 1981. — Васильев И. Б. Энеолит Поволжья. Степь и лесостепь. Учебное пособие к спецкурсу. Куйбышев. 1981.
Гамкрелидзе, 1984. — Гатрелидзе Т.В. К методике реконструкции системы праязыка и локализации прародины его носителей (на примере индоевропейского праязыка и индоевропейской прародины). ~ Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока. Тезисы и доклады конференции. 4.2. М., 1984.
Гамкрелидзе, Иванов, 1980. — Гамкрелидзе Т.В., Иванов В.В. Древняя Передняя Азия и индоевропейская проблема. Временные и ареальные характеристики общеиндоевропейского языка по лингвистическим и культурно-историческим данным. — ВДИ. 1980, №3.
Гамкрелидзе, Иванов, 1981. -Гамкрелидзе Т.В., Иванов В.В. Миграции племен — носителей и доевропейских диалектов — с первоначальной территории расселения на Ближнем Востоке в исторические места их обитания в Евразии. — ВДИ. 1981, №2.
Гамкрелидзе, Иванов, 1984. — Гамкрелидзе Т.В., Иванов Вяч.Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. T.I. Тб., 1984. Гиндин, 1981. — Гиндин Л.А. Древнейшая ономастика Восточных Балкан.
София, 1981. Дедабришвили, 1979. — Дедабришили Ш.Ш. Курганы Алазанской долины.
Тб., 1979-Джапаридзе, 1961. -Джапаридзе О.М. К истории грузинских племен на ранней стадии медно-бронзовой культуры. Тб., 1961 (на груз. яз.). Джапаридзе 1976. -Джапаридзе О.М. К этнической истории грузинских племен. Тб., 1976 (на груз. яз.).
Дьяконов, 1982. -Дьяконов И.М. О прародине носителей индоевропейских диалектов..1-11. — ВДИ. 1982, №3-4.
Дьяконов, 1984. — Дьяконов И.М. Сравнительное языкознание, история и другие смежные науки. — Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока. Тезисы и доклады конференции. 4.2. М., 1984.
Езеро, 1979. — Езеро. Раннобронзовото селище. София, 1979.
Збенович, 1974. — Збенович В.Г. Позднетрипольские племена Северного Причерноморья. Киев, 1974.
Иванов, 1978. — Иванов И. Съкровищата на Варненския халколитен не-кропол. София, 1978.
Иессен, 1965. — Иессен А.А. Раскопки большого кургана в урочище Уч-тепе. — МИА №125. М.-Л., 1965.
Куфтин, 1941. — Куфпшн Б.А. Археологические раскопки в Триалети. Тб., 1941.
Кушнарева, Чубинишвили, 1970. — Кушнарева Н.Х., Чубинишвили Т.Н. Древние культуры Южного Кавказа. Л., 1970.
Марковин, 1960. — Морковин В.И. Культура племен Северного Кавказа в эпоху бронзы. МИА №93. М.» 1960.
Марковин, 1974. — Марковин В.И. Дольменная культура и вопросы раннего этногенеза абхазо-адыгов. Нальчик, 1974.
Марковин, 1978. — Марковин В.И. Дольмены Западного Кавказа. М., 1978.
Мелларт, 1982. — Мелларт Дж. Древнейшие цивилизации Ближнего Востока. М., 1982.
Мерперт, 1961. — Мерперт Н.Я. Некоторые вопросы Восточного Средиземноморья в связи с индоевропейской проблемой. — КСИА. Вып.88. М., 1961.
Мерперт, 1965. — Мерперт Н.Я. О связях Северного Причерноморья и Балкан в раннем бронзовом веке. — КСИА. Вып.105. М., 1965.
Мерперт, 1966. — Мерперт Н.Я. Этногенез в бронзовом веке. — История СССР. T.I. M., 1966.
Мерперт, 1974. — Мерперт Н.Я. Древнейшие скотоводы Волжско-Ураль-ского междуречья. М., 1974.
Мунчаев, 1975. — Мунчаев P.M. Кавказ на заре бронзового века. М., 1975.
Телегхн, 1973. — Телеггн Д.Я. Середньостог1вська культура епохи м!д1. Ки1в, 1973.
Тодорова, 1979. — Тодорова X. Энеолит Болгарии. София, /1979/.
Черных, 1975. — Черных Е.Н. Аибунарский медный рудник 1Утыс.дон.э, на Балканах. — СА. 1975, №4.
Черных, 1976а. — Черных Е.Н. Древняя металлообработка на юго-западе СССР. М., 1976.
Черных, 19766. — Черных Е.Н. На пороге несостоявшейся цивилизации. — Природа. 1976, №2.
Черных, 1977. — Черных Е.Н. Об европейской зоне циркумпонтийской металлургической провинции. — Acta Archaeologica. Vol.XVII. Krakow, 1977.
Черных, 1978а. — Черных Е.Н. Металлургические провинции и периодизация эпохи раннего металла на территории СССР. — СА. 1978, №4.
Черных, 19786. — Черных Е.Н. Горное дело и металлургия в древнейшей Болгарии. София, 1978.
Черных, 1981. — Черных Е.Н. Клад из Констанцы и вопросы балкано-кавказских связей в эпоху поздней бронзы. — СА. 1981, №1.
Членова, 1984. — Членова Н.Л. О времени появления ираноязычногонаселения в Северном Причерноморье. — Этногенез народов Балкан и Северного Причерноморья. М., 1984.
Энеолит СССР, 1982. — Энеолит СССР. Археология СССР. М., 1982.
Blegen, 1950, 1951. — Blegen C.W. а.о. Excavation Conducted by the University of^Cincinnati 1932-38. Vol.I-II. 1950, 1951.
Cernych, 1982. — Cernyah E.N. Periodisierung der Friihmetallzeit: allgemein oder regional? Atti del X Unternazionale Sulla fine del Neolitico e gli inizi dell’Eta del Bronzo in Europa.Verona, 1982.
Chernykh, 1980. — ChevnyVh E. Metallurgical Provinces of the 5th — 2nd Millenia in Eastern Europe in Relation to the Process of Indo-Europeanization. — JIES. 1980, vol.8, №3-4.
Ecsedy, 1979. — Ecsedy I. The People of the Pit-Grave Kurgans in Eastern Hungary. Budapest, 1979.
Gimbutas, 1970. — Gimbutae M. Proto-Indo*-European Culture: the Kurgan Culture during 5th, 4th and 3rd millenia B.C. — Indo-European and Indo-Europeans. PennsilvaniaUniversity Press, 1970.
Gimbutas, 1973. — Gimbutae M. The Beginning of the Bronze Age in Europe and the Indo-Europeans: 3500-2500 B.C. — JIES. 1973, vol.1, №2.
Gimbutas, 1974. — Gimbutas M. The Destruction of Aegean and East Mediterranean Urban Civilization around 2300 B.C. — BAMA. New Jersey, 1974.
Kovacs, 1932. — Kovacs S. Cimitirul eneolitic de la Dacea Muresu-lui. — Publicatiile Institului de studii clasice. 1928. Vol.1. Cluj, 1932.
Maxwell-Hyslop, 1949. — MaxWell-Hyslop R. Western Asiatic Shaft-hole Axes. — Iraq. 1949, vol.XI, №1. Medovic, 1976. — Medovic P. Die Cernavoda III —Kultur im jugosla-
wischen Donaugebiet. — Istrazivanja, 5. Nove Sad, 1976. Mellaart, 1971. — Mellaavt J. Prehistory of Anatolia and its Relation with the Balkan. — Studia Balcanica. V. Sofia, 1971. Muhly, 1984. — Muhly J.D. Kupfer. — Reallexikon der Assyrologie
und Vorderasiatischen Archaologie. B.-N.Y. 1984. Patay, 1982. — Patay P. Angaben zur relativen Chronologie der
Kupferzeit ostliche Donau. —Atti del X Simposio Internazionale sulla fine del Neolitico e gli inizi dell’eta del Bronzo in Europa. Verona, 1982. Podzuweit, 1979. — Podzuweit Chr.Trojanische Gefagformen der
Friihbronzezeit in Anatolien, der Agais und angrenzenden Gebi-eten. Mainz, 1979. Praistorija, 1979. — Praistorija Jugoslavenskih zemalja. Tom II.
Sarajevo, 1979. Prahistoria, 1978. — Prahistoria ziem Polskich. Tom III. Ossolineum,1978
Praveke, 1978. — Praveke dejiny Cech. Praha, 1978. Symposium, 1973. — Symposium iiber die Entstehung und Chronologie der Badener Kultur. Bratislava, 1973.
Thomas, 1970. — Thomas R.L. New Evidence for Dating the Indo-European Dispersal in Europe. — Indo-European and Indo-Europeans. Pennsilvania University Press, 1970.
Список сокращений
ВДИ — Вестник древней истории.
КСИА — Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института археологии АН СССР.
МИА — Материалы и исследования по археологии СССР СА — Советская археология. БАМА — Bronze Age Migrations in Aegean. JIES — Journal of the Indo-European Studies.